Виталик замолчал. Сашка почувствовала, как в животе сжимается предательский комок страха, но она не могла не восхититься рассказом Лысого. Надо же было так удачно ввернуть про всё это. Девчонки на кровати преувеличенно весело захихикали, значит, их тоже проняло.
— Ну ты и вра... — начал было Ковалёв.
— Правило! — неожиданно резко и зло стегнул словом Женя. Лёшка испуганно замолк. Когда дело доходило до правил Ордена, Женька просто с ума сходил, совсем больной делался. Все об этом знали и уже не удивлялись этому. К седьмой ночи все втянулись в дела Ордена так сильно, что только согласно покивали на окрик Женьки. А Лёшка даже не назвал его психом по привычке. Сашка снова задумалась, вспоминая, как они нашли правила и всю историю Ордена.
***
Ровно в семь, в тот день, когда Женя заговорил с Сашкой, она ждала его у лагерного толчка, гадая и волнуясь, придёт ли он, и хочет ли она, чтобы Женя пришёл? Небрежно обронённая в палате фраза о том, куда Сашка пошла, уже делала своё дело — дала начало слухам о том, что тощая, угловатая Сашка «гуляет» с главным и недоступным красавчиком лагеря. «Главным» и «красавчиком» Женю делала именно недоступность: из рабочего приехало много красивых и взрослых парней и девчонок, но они все легко влились в «Кристалл», а Женька — вообще не влился. Сашка нервно щёлкала фонариком, время от времени сдувая с лица падавшую на глаза прядь волос. Женя появился ровно в семь, и Сашка немедленно почувствовала себя дурой, явившись на целых десять минут раньше срока. Женя легко улыбнулся ей вместо приветствия.
— Готова? — спросил он. — Тогда идём.
Сашка сунула фонарик в карман толстовки, молча пожала плечами — к чему тут, мол, готовиться ещё? И они пошли. За сортиром ловко перескочили через ржавый сеточный забор, и пошли по протоптанной тропинке, ведущей в город. За всё это время они не сказали друг другу ни слова. Они уже свернули на боковую, едва заметную тропку, а Сашка всё ломала голову над тем, как начать разговор. Жене же, по-видимому, было и так неплохо. Когда показался бетонный край канализационного узла, он спросил: — Бывала тут раньше? — Нет, — нехотя ответила Сашка и тут же поспешно добавила: — Я вообще в этом лагере первый раз. — Ясно, а я в «Кристалле» всё детство провёл, пока по возрасту подходил, — Женя улыбнулся так, что сгладил высокомерный оттенок фразы. — Так ты тут уже сто раз, значит, был, — всё равно задето заметила Сашка. — Зачем полез-то опять? — Да тебе показать, — без всяких кривляний ответил Женя. — Для вдохновения. Сашка покраснела раньше, чем решила про себя, как ей к этому относиться. Они влезли на бетонное возвышение и начали светить фонариками в жерло ближайшего из четырёх колодцев. Солнце тоже немного, через люки, освещало бетонный мешок. В их совместном свете они могли рассмотреть неровные стены, местами в тёмных потёках, покрытые тёмным мхом и плесенью. Из колодцев пахло сыростью. Пол был покрыт толстым слоем никогда не высыхающей грязи; мусором неизвестного происхождения; листьями, нападавшими с деревьев ещё с прошлой, а может, и с позапрошлой осени. Ни черепов, ни диких зверей, ни монстров внизу не наблюдалось. Страшное место было удручающе серым и обычным. — Спустимся? — предложил Женя. Сашка пожала плечами и подошла к люку, рядом с которым по стене внутрь спускалась лестница. Она не хотела, чтобы её сочли трусихой, и поэтому решила не уступать Жене. Сунула фонарик в карман и ловко полезла вниз. Края колодца были покрыты ржавчиной, так что Сашка хорошенько измазала в ней руки и толстовку. Женя лез следом. Сашка спрыгнула в мягкую грязь и задрала голову, чтобы посмотреть на четыре круглых, симметрично расположенных куска неба, обрамлённых ветвями деревьев. Потом она ещё раз внимательно обвела лучом фонарика бетонные стены. Казалось, изнутри видно не больше, чем было видно снаружи. Те же грязные стены и пол, — ни тебе потайных дверей, ни скелетов, прикованных цепями, ни даже яиц инопланетной твари. Только чёрный сверчок безмолвно сидел рядом с трубами теплотрассы. — Ну вот, — виновато улыбнулся Женя. — Не особо страшно, да? — М-м-м... — протянула Сашка, не желая обижать Женю. — Да нет, тут клёво. Можно играть в... В постапокалипсис. И всё же Сашка не оставляла надежды найти здесь что-то по-настоящему интересное, потому что не может же тут совсем ничего не быть после всех этих рассказов. И она нашла. Между стеной и трубой было затолкано что-то смутно прямоугольное, в целлофановом пакете. Не веря своему счастью, Сашка подошла и выдернула предмет из щели. В пакете обнаружилась довольно пухлая тетрадка. На титульном листе ничего не значилось. Сашка быстро пролистала тетрадь большим пальцем: та оказалась исписана примерно наполовину. — Давай вылезем и на свету посмотрим? — предложил подошедший Женя. Они выбрались из колодца, сели прямо на постамент, свесив ноги, и читали, читали, читали, пока не обнаружили, что им снова приходится подсвечивать себе фонариками, потому что солнце уже село. — Ой, блин, — прошипела Сашка, запихивая тетрадку в задний карман джинсов. — Мы ужин пропустили, нас уже, поди, с собаками ищут. Они спрыгнули с постамента и припустили по едва видимой в сумерках тропинке к лагерю.
*** Пока Сашка вспоминала недавние приключения с Женей, кто-то из парочки уже успел рассказать какую-то короткую историю (небывалое событие), кажется, про привидения, и уже передавала свой фонарик Маринка Жене, хихикнув и постаравшись коснуться его руки. Сашку это всегда бесило. Но она, конечно, ничего не сказала и вообще сделала вид, что ей на всё плевать. Женя направил круг света себе в лицо и заговорил. Он был неплохим рассказчиком: интонацией владел так, что вроде бы не самые жуткие истории пробирали до печёнок. — Однажды одной моей подруге исполнилось четырнадцать. И её мама предложила отметить день рождения на даче с друзьями, дело было летом. Она позвала друзей, и меня тоже. Мы приехали сначала с её родителями, они нам всё устроили — еду, торт, съёмку, а потом уехали на все выходные, нас оставили. Ну, а перед отъездом мать попросила её разобрать старые игрушки на чердаке, выкинуть ненужные. Ну, когда родители уехали, мы-то наклюкались настойкой, которую мать подруги варила и на даче оставляла, думала, никто не найдёт. Я когда пьяный, становлюсь сонный, а остальные, наоборот, буйными стали, весело им было. Ну, и пошли все на чердак. А там хлам разный, интересный, старьё ломаное — часы с кукушкой, фотоаппарат «Зенит», лыжи деревянные, целые горы книг, всякое такое. И огромный ящик игрушек. Я-то сразу упал у стеночки и начал какую-то книжку читать, даже не помню, про что. А народ давай развлекаться, в основном ломать, что ни попадя. Потом уж Анька (подругу так звали) начала из ящика игрушки в мусорный пакет складывать, и все к ящику переместились, кроме меня, я всё читал. Кажется, книжка была про председателя колхоза. По трезвости я бы никогда такое читать не стал, а они, наверное, делать то, что делали, не стали бы. Короче, прежде, чем кинуть очередную игрушку в пакет, над ней всяко-разно измывались: ломали, поджигали, изрисовывали маркером. Весело им было, жуть. А в самом конце достали огромную такую куклу, почти в рост трёхлетнего ребёнка, старинную явно, одетую в кружевное платье, капор. Ну, крутая кукла, наверное, денег сейчас уйму стоит. Короче, двум самым крутым парням — Эдику и Гошке, эта кукла страшно понравилась, они с ней полчаса, наверное, работали — раздели, изрисовали, делали вид, что они её трахают. Дебилы, в общем. Ну, потом уже девчонкам это надоело, говорят, завязывайте ваши приколы. Тогда они давай спорить, кто с ней будет спать сегодня, стали тянуть её в разные стороны за руки, за ноги, и оторвали их. Мне даже показалось, из них кровь брызнула. Ну и успокоились на этом. Выкинули мешок с игрушками прямо из окна, а с куклой этой, искалеченной, гулять ещё пошли, там где-то в лесу её выкинули, я уже спал к тому времени. Ну вот, а на следующий день мы пошли поссать с парнями в огород, смотрим, кукла эта лежит у калитки, головой вперёд. Ну парни поржали, попинали её ещё, запнули на свалку в конце улицы. Потому что пьяные ж были, может, не точно помнят, где её оставили. В общем, мы позавтракали, посидели все в доме, а потом решили пойти на пруд. Выходим, а прямо на пороге эта кукла лежит — без рук, без ног, одно тулово с головой безглазой. В общем, тут нам как-то жутко стало. Несколько человек сразу домой уехали, а Эдик с Гошкой остались. Ещё я остался и две девчонки из нашего класса, не считая хозяйки Аньки. Анька говорит, эта кукла ещё бабушкина была. Короче, парни бросили эту куклу в буржуйку и сожгли. Вонь стояла страшная, как будто не резину жгут, а хрен пойми что. В общем, на пруд мы сходили, забыли уже всё, возвращаемся, а в доме у лестницы, которая наверх ведёт — кукла лежит. Чёрная, обгоревшая, но не сгорела она до конца. Ну, тут у Эдика нервы не выдержали, он на последней электричке домой дунул. Гошка только над ним поржал. А я подумал, может, кукла хочет обратно в чердак. Ну, я её поднял, пока никто не выкинул и в печку опять не сунул, и отнёс на чердак, положил в ящик. Извинился перед ней шёпотом, хоть и чувствовал себя идиотом при этом. Ну, и ушёл в карты резаться с остальными. Потому что спать никто не хотел, все храбриться перестали, жуть такая напала, и все хотели уехать утром. В сортир по двое ходили. А кругом тишина стояла, как будто участок кто-то колпаком накрыл, хоть бы комар пискнул. Только мы досидели до утра — и ничего не случилось. Я уже подумал, что это моя идея сработала, куклу вернуть. Ну, все перестали мандражировать, и от облегчения спать завалились все вместе на одном диване. Проснулись вечером, а Гошки-то нет, бегали-бегали, звали его, звонили. А потом смотрим, у дивана куклины останки лежат. И всё, я даже не помню, как мы смылись. Эдика, кстати, тоже никто потом уже не видел. И только этой зимой мне Анька позвонила, говорит, у школы куклу видела, боится, что кукла за ней идёт — она же хозяйка её, а не защитила. Ну, и весной Анька пропала безвести, пошла утром в школу и не вернулась. Вот такая история. — А за тобой она гоняется? — сразу спросил Лёшка. -- А что она со всеми делала? — Не гоняется вроде, — покачал головой Женя. — Я же над ней не издевался и помочь хотел потом. Что делает? Может, прячет в ящике и руки-ноги отрывает, в печке жжёт, глаза выдавливает. — Женя! — возмущённо воскликнула Ирка. — Хватит, а? Это уже не страшно, а противно. Сашка только усмехнулась про себя: не страшно ей, как же. Женя передал Сашке фонарик, она взяла его и снова направила свет снизу вверх, подсвечивая лицо. — Круг первый замыкается на седьмом, седьмой рассказывает историю, — начала она со сдержанным достоинством. Правила говорили, что должно быть семь участников, один участник рассказывает не больше одной истории за круг, но любой может пропустить свою очередь, в круге должно быть рассказано не менее трёх историй, и кругов должно быть не менее трёх. Сашка решила не отставать от Лёшки, Женьки и Виталика и максимально приблизить историю к реальной жизни. Как будто пересказать то, что на самом деле было:
— Короче, была у меня подруга, старше меня на пару лет. Ну, и одно время она увлекалась готическим роком. Готкой стала, короче. А её бабка была православанутая; как узнала, что Ленка теперь ходит вся в чёрном и иногда с антихристской символикой на косухе, сразу заголосила, родителям весь мозг проела и Ленке тоже. Не знаю, на что они там договорились. Ленка, когда мне это рассказывала, ржала, как конь, потому что реально считала бабку прибабахнутой. Короче, привезли они по настоянию бабки к ней в комнату зеркало. Старое такое, в нём и отражение не увидеть, если только совсем близко не подойти. Я это зеркало видела. Бррррр, как в хоррорах прямо. Ну, а потом началось. Сначала Ленка пришла в школу не как обычно: в чёрном прикиде с наведёнными тушью глазами и белым лицом, а в дебильном платьице с оборками. Народ решил, что она прикалываеся, репетирует наряд на Хэллоуин. А она ещё такая вежливая пришла, тихая, — здрасьте-пожалуйста, улыбочки. Ну, меня пот прошиб, я решила, всё, подменыш — зеркальное отражение её заменило. Ну, то есть я реально так и подумала. А кто всю историю знал и зеркало видел, тоже так подумал бы, верняк. А когда мы уж на последнем уроке сидели, она в меня запиской кинула. А там только и было написано: «Помоги». Ну, я поняла, что это всё-таки она, только как помочь ей, понятия не имела. А потом она в школу перестала ходить, на звонки не отвечала. А через несколько дней её мама сама мне позвонила — оказывается, Ленка сбежала из дома. Ну, а я её не видела, так что помочь не смогла, не знала, где она. А ещё через несколько дней Ленка меня поймала по пути из школы, затащила на стройку. Там она кантовалась пока. Сама худая, дрожит вся. Ну, я сбегала там в магазин, купила жрачки, принесла ей. Она, как волк, накинулась. Тогда и рассказала мне про это зеркало. Сначала Ленка к нему старалась не подходить, а потом привыкла, подошла прыщ выдавить, смотрит, а отражение-то её движения не повторяет. Стоит и улыбается. И тут Ленка чувствует, что она сама улыбаться начинает. Как будто это она — отражение. Она от зеркала шарахнулась и больше к нему не подходила, только к вечеру ею уже все отражения могли управлять, любые, хоть из стакана чая. Утром они заставили её одеться так, как она тогда в школу пришла, улыбаться, как дебилка, и не разговаривать. Она еле смогла ту записку написать. Ночью отражения видно не было, так что её немного отпускало. Вот она и сбежала ночью из дома, живёт на стройке, домой идти боится, даже в магазин боится идти, из лужи пьёт по ночам, когда там отражения нет. Я просто не знала, что и сказать, и сделать. Уговорила её к себе домой перебраться, сказала, у нас всего одно зеркало в шкафу, даже в ванной нет. Всё руки не доходят у отца купить после переезда. Ну, она и пошла ко мне. Только мама нас заложила моя, хотя я ей всё объяснила нормально. Когда родители её забирали, она так орала… Я больше с ней не разговаривала, только знаю, что сначала она все зеркала в доме перебила, а через месяц в дурку попала. И там вены себе вскрыла. И я всё представляла, как её в палате оставили чашку с водой, а отражение ей подмигнуло, достало из кармана бритву и давай себе вены кромсать. И Ленке пришлось подчиниться. Это ведь она стала отражением. Вот такая история.
Но Сашкина история, по её ощущениям, успеха не вызвала. Народ явно ждал, когда откроется второй круг. Вот это ей не нравилось ещё с первых встреч. Когда народ немного освоился, и перестал стесняться рассказывать истории, корона Сашки изрядно пошатнулась, потому что, как оказалось, многие знают и умеют рассказывать истории куда круче, чем она сама. Женя говорил, что это чепуха, она выдумывает, и что рассказчику всегда свой рассказ кажется хуже других. Но Сашка точно знала, что если её рассказы и не хуже, то не намного лучше, чем у остальных. И всё-таки Орден — это было здорово. Само ощущение тайны, причастности к чему-то общему и особому... Женя рядом. Она неслышно вздохнула и объявила: — Круг первый ночи седьмой замкнут, да начнётся круг второй. И она опять передала фонарь Нинке. Сашке показалось, что та едва не выхватила фонарь из её рук. Нинка начала: -- Я первый раз увидела похороны, когда мне было пять лет. Во дворе у нас одни пенсионеры жили, и в какой-то момент они все начали умирать. Время пришло, как мне мама говорила, старенькие все. Мы маленькие с моим соседом Витькой, во дворе играем, а от какого-нибудь подъезда гроб несут и оркестр похоронный марш играет, куча народа и цветы следом бросают. Мы первое время всегда на эти похороны бегали, и цветы собирали. Только однажды Витькина бабка заметила, чем мы занимаемся, отходила нас прутом и ещё добавила, что если наступить на цветок за покойником, то твой близкий человек через три дня умрёт. После этого мы с Витькой наоборот от похорон домой убегали. А потом совсем старые старики переумирали, а новые, типа Витькиной бабушки, ещё не начали, и похороны как-то подзабылись. Нинка замолчала, как будто вспоминала что-то. И на что-то решалась. У Сашки появилось неприятное ощущение, что Нинка сейчас расскажет что-то слишком личное – про себя, какую-нибудь гадость, после которой Сашка расхочет с ней дружить. Или отколет что-нибудь такое... Стыдное. Ещё Сашка заметила, как напрягся Виталик от упоминания незнакомого Витьки. Но Сашка знала, что ревновать ему не стоит. – Когда нам было с Витькой уже по тринадцать лет, – продолжила Нинка, – он мне часто жаловался, что бабка его совсем спятила, начала доставать. А у них двухкомнатная квартира, бабка у него в комнате жила, сколько он себя помнил. Житья ему не давала, хоть и старенькая, а драться лезла, лупила его, обзывала уродом хромым. У Витьки... одним словом, у него дцп был. С ним кроме меня никто не дружил. А мне он нравился, он умный был и добрый. Все мальчишки злые и глупые, а он с самого детства добрый был. Примерно в это время умерла, кажется, последняя старушка из соседнего подъезда. Из старичков только Витькина бабка осталась. Вечером иду я из школы, а Витька в сумерках у подъезда топчется. Меня не заметил. Подхожу, а он топчет гвоздичку похоронную, ему трудно на неё ногами попасть, но он топчет, топчет, старательно так. А у самого слёзы по щекам льются. Я говорю: – Вить, ты чего? Он даже вздрогнул. На меня не смотрит: – Хочу, – говорит, – чтобы бабушка умерла. А сам опять плачет. Я его к нам в гости увела, чаем отпоила, отвлекла, уроки вместе сделали, хоть в разных классах учились, он вообще на домашнем обучении был. А через три дня умерла его бабушка. И в тот же день у него самого приступ какой-то случился, после которого он вообще ходить перестал, раньше-то даже без костылей ходил, хоть и хромал, а тут в инвалидную коляску пересел. И поговорить с ним я никак не могла, он к себе не пускал и к телефону не подходил. Я за него очень переживала. Мы даже на похоронах его бабки не поговорили. Я домой вернулась и много-много в дневнике писала про это, и про Витьку вообще и про себя. И так и уснула с дневником. Просыпаюсь, а мама сидит с моим дневником и читает... Не знаю, зачем она это сделала... А там много таких вещей было, которых никому нельзя было показывать. Я не хотела. Вообще-то у меня мама нормальная. (Тут Нинка сдавленно всхлипнула). Но я на неё разозлилась ужасно, накричала и убежала на улицу. Стою, реву, злюсь на маму. А тут ещё эти гвоздики с похорон Витькиной бабки. Я взяла и со зла наступила на одну гвоздичку. Только сразу испугалась, даже слёзы высохли. Бабка-то Витькина умерла после того, как он гвоздики потоптал. А тут из подъезда Витьку его отец на прогулку вывозит. Они вечером и утром всегда гуляли... Как с собакой. Я предложила с Витькой погулять, так он обрадовался. Да и Витька обрадовался. Я ему всё рассказала, про дневник и про маму и про гвоздику. Он побледнел и говорит: – Я знаю, что делать, не бойся, всё нормально с мамой будет. А я не то чтобы в это верила... Что она всё-таки умрёт. Но всё равно неспокойно было. В общем, когда мы вернулись, Витька меня спросил, на какую я гвоздику наступила, подобрал её и в карман спрятал. – Не бойся, – говорит опять. – Я всё сделаю. Не знаю, откуда Витька всё это взял, может, его бабка успела научить. Если б я знала, чем это закончится... Потом я домой вернулась. Помирилась с мамой, но мне всё казалось, что она как-то бледно выглядит. А утром мама заболела. Мы с папой чуть с ума не сошли – у неё голова начала сильно болеть, так что тошнило всё время, она даже встать не могла. Вечером пришлось скорую вызывать, и маму увезли. Вот тогда мне по-настоящему страшно стало. Я Витьке позвонила, он тоже грустный такой был, сказал, чтобы я не переживала и что такое может быть, что мама обязательно поправится. Утешил меня, в общем. Я второй день как на иголках провела, а на третий день... На третий день мама не умерла, но и не поправилась. Только я всё равно уже полегче вздохнула. А вечером к нам Витькин отец пришёл, говорит: – Витя умер, похороны послезавтра, приходите. И ушёл, даже не плакал, ничего, как будто сам умер. Тогда до меня дошло, что Витька этот сглаз с цветком на себя как-то принял, чтобы моя мама не умерла. Потому что он свою бабку как бы убил, наверное, решил так вину искупить. А может просто так. Просто хороший был.
И Нинка сделала то, чего Сашка больше всего боялась – она расплакалась. Никто не двинулся с места, чтобы её утешить. Никто ничего не сказал. Сашка знала и Витьку Бурцева и его бабку, они с родителями и братом ходили на похороны. И мать у Нинки действительно сильно болела и до сих пор на самом деле толком не вылечилась. Нинку они с Женей выбрали в Орден Ужасов первой.
***
На следующее утро после того, как они с Женей нашли тетрадку, сразу после физкультуры оба смылись в укромное место за футбольным полем, чтобы дочитать оставшееся.
— Офигеть, — выговорила Сашка, оторвавшись от последней страницы. — Это они что, реально? Прям всё так и было? Или это прикол?
— Едва ли, — покачал головой Женя. — Но было бы круто попробовать некоторые вещи, правда?
— Не знаю, — протянула Сашка и задумалась. Завтрак они пропустили, и до первых спортивных занятий было ещё много времени. И репутация парочки за ними наверняка теперь закрепилась прочно, что Сашке льстило без всякой меры. Но сейчас её мысли были заняты другим. В тетрадке подробно описывались сначала разнообразные лагерные приметы и гадания, лагерные игры, лагерные тайники, а потом — призывы.
И каких только призывов там не было: и те, о которых Сашка слышала ещё в детском саду, и те, о которых понятия не имела, и те, о которых подумать бы не смогла. Да не просто в форме рецептов, а как настоящие описания экспериментов. Тут были и вызовы гнома-матершинника, и пиковой дамы, и старушки-колотушки. Подробно описывался процесс призыва, эффект, внешность и поведение призванного, его исчезновение (ведь большинство призываемых вредило призывающим в конце). Неизвестные экспериментаторы хотели попробовать, смогут ли они справиться с серебристым карликом, русалкой, мусорником, если те попытаются задушить призывающего. Большая часть опытов завершалась успешно, и только гном-матерщинник, каким он ни был крохотным, задушил какую-то неизвестную им Катю, и никто не смог его остановить. Этот ужасный опыт был описан с потрясающим хладнокровием. А некоторые призванные исполняли желания, оставались в вечном рабстве у призывающего. Это тоже было записано в тетради. Последним был описан так называемый «Королевский призыв», который должен был вызвать Королеву Желаний. Он был самым сложным, Сашка о нём никогда не слышала. — Слушай, — начала она. — А ты там когда сам в последний раз был? Вот бы время установить, когда это писали. Женя развёл руками: — Года два назад, наверное. Мог просто не заметить же. Это могло быть и в мою последнюю смену, год назад... Но я об этом ничего не знаю. И чтобы у нас люди пропадали, я не помню. Сашка с шумом втянула в себя воздух. — Чухня какая, — подвела она итог. — Если и чухня, всё равно круто, — искренне сказал Женя. — Но мы, наверное, не наберём семь рассказчиков. — Там сказано, что достаточно трёх, — буркнула Сашка, незаметно втягиваясь в решение. — Остальные четверо могут просто слушать. У меня Нинка точно знает кучу историй, нужно её позвать. — Ира из второй палаты тоже знает парочку, — добавил Женя. Сашка помрачнела, стараясь не выдавать себя. Вот как, значит, он и с Иркой близко знаком. — Ладно, — прервала его Сашка. — Соберём если всех до конца недели, будем делать эту... Королеву Желаний. Они собрали.
***
Лёшка, перебивая сам себя и спотыкаясь, как будто боялся, что не успеет рассказать, начал: — Короче, у нас в лагере уборщица — ведьма. Это было так по-детски, что многие не сдержали, к негодованию Лёшки, смешки и фыркание. — Дебилы вы, — зло сказал он. — Пацан один из четвёртого отряда тоже не верил, а в суп попал. Знаете такого, с моего отряда, всё время в шапке с америкосским флагом ходил, носом хлюпал? Виталик знал. — Его ж домой забрали, ещё с середины смены. — А ты это сам видел? — прищурился Лёшка. Виталик не видел. Остальные вообще не знали этого мальчика. — Ну вот. Ведьма она, короче, — продолжил Лёшка. — У нашего папы книжка есть, «Молот Ведьм» называется. Он нам не давал читать, но мы всё равно брали, пока его не было дома. Там пытки всякие, круто! Мишка даже думал кое-что попробовать... Ну, короче... Там главное есть, как ведьму узнать. Короче, в книжке там есть, что у ведьмы родинки такие, что если воткнуть туда, типа, иголку, то ведьма нифига не почувствует, и даже кровь не потекёт. Короче, я тут дежурил в столовке и как раз привезли продукты. И меня припрягли таскать их из машины в столовку. Йогурты там всякие, фрукты-овощи, чупа-чупсы... Мясо. Короче, все продукты в коробках там, ящиках. А мясо-то уборщица притащила в двух вёдрах со льдом. Свежее, короче, совсем прям, пар идёт. А я короче думаю, чота странно – обычно мясо в вёдрах не таскают, а там во всяких холодильных ящиках возят в других машинах. Я ж уже дежурил раньше по столовке. А уборщица ещё осталась с поварихами за столом потрындеть. Я хотел одно ведро взять и в холодильник оттащить, а по дороге посмотреть, что там такое за мясо, но поварихи сказали, не надо: типа тяжело сильно для меня, они сами отволокут. Короче, я рядом сел и давай типа картошку чистить, а сам незаметно одной рукой в ведре шарю. Ну и вытащил. Кусок кишки какой-то. Ну, кишка и кишка, только из неё — раз — выскользнул красный стеклянный шарик. Тот, который этот пацан в шапке на спор проглотил, а потом в лазарет попал. Типа у него из-за этого шарика то ли заворот кишок, то ли аппендицит, то ли чо. Ну, типа со мной он поспорил, да. Ну я ж его не заставлял, он же сам дурак. Короче, его как положили в изолятор, так он там типа там аж родителей дожидался, в больницу ехать. Ну, видно, не дождался... Тут уборщица типа назад засобиралась. Ну, я кишку эту быстро на место сунул, а шарик спрятал в карман. И она прям мимо меня прошла, близко-близко. Я смотрю, а у неё из локтя — из того места, которым она о стол опиралась — торчит шляпка кнопочная. Здоровая такая. Которой у нас меню на доску лепят. Короче, она, видно, неудачно на стол оперлась и подцепила эту кнопку. Только она этого даже и не заметила, и крови вокруг не было вообще. Вот с тех пор, короче, я ничего никогда в столовке мясного не ем. Да и с уборщицей стараюсь не пересекаться, — заключил Лёшка.
Девчонки дружно изобразили, что их рвёт. А по-настоящему зеленоватая Нинка объявила, что она теперь тоже не будет никогда ничего мясного есть и не только в столовке, но и вообще нигде. – Лёх, чо ты вообще жрёшь? – ухмыльнулся Виталик. – Мясо – нет, мучное – нет. – Яблоки, яйца, йогурты, шоколадки, – начал перечислять Лёшка. – Ты поди свой отряд закабалил, чтобы тебя все кормили, – Лысый забрал у него фонарь, пока Лёшка завис, пытаясь понять, доблесть это или наоборот гадость. Виталик снова стал болтать фонарём так, что свет размазывался по потолку. Но ему больше никто ничего не говорил. Хотя его историю, Сашка была уверена, уже все забыли. Это была особенность вечеров — истории затмевались последующими. Даже самые страшные. — В этот раз короткая, — пообещал он и ненадолго задумался. – И без всякой метафизической хрени... В общем, в прошлом году я участвовал в одном. Ну, в преступлении. Настоящем. Это, кажется, называется, оставление в опасности... Что-то вроде того. У нас в лагере за территорией стоял заброшенный дом. Двухэтажный, вроде как поместье какое-то заброшенное, не просто там дачный участок. Окна заколочены, всё как надо, в общем. Ну, естественно ходить туда было нельзя, и естественно всем как мёдом было намазано. Но я не дурак, меня туда не тянуло. Ну дом и дом. Что внутри? Ясно что внутри – пыль, сломанная мебель, мыши, говно мышиное. Если там что и было ценное, наверняка ещё во время революции разграбили. Но в лагере все думали по-другому: и сокровища-то там должны быть, и скелеты, прикованные к стенам, и вампиры и оборотни и демоны и бабы сисястые. (Виталик снова поскрёб свою лысую голову). Однажды парни с моей палаты собрали экспедицию туда. Ну и меня на понт взяли, мол, давай, ботан, что, ссышь? Там ещё мой приятель был, мы с ним вроде как общались. Тоже в находился в двойственном положении в нашем обществе. Дохлый очкарик был. Так и его на понт взяли. В общем, пошли мы. А то потом они бы нас со свету сжили с этим парнем. Звали его, скажем, Коля. Дождались ночи, вылезли из окна все, потом по территории и за ограду. Темно ещё блин, страшно, но мы хоть с фонарями были. Пришли к этому дому, там ходу нет, всё заколочено – и двери и окна. Но, оказывается, парни всю неделю готовились – заранее отковыряли в одном из окон доску, окно раскоцали. Короче, стали решать, кому лезть. Прямо скажем, всем не по себе было. И мне тоже. Хоть я знал, что нет там ничего. Но мало ли – наркоманы какие-нибудь деревенские забрели. Или собаки бешеные. Подбили, чтобы первым Коля лез. Ну он полез, что делать, еле всунули его туда, в эту дырку. Потом я полез. Ну и остальные тоже, человек шесть нас было всего. В доме уже нифига не так страшно было, как снаружи. И, честно говоря, довольно интересно. Мебели много старой сохранилось, дореволюционной, бюро всякие – открытые, правда, развороченные, но целые. Шкафы. И тут кто-то нашёл подвал. Ход в подвал. Ну, туда-сюда, опять решали, кто первый пойдёт. И опять, конечно, Коля пошёл... В общем, я до сих пор не знаю, что случилось. Коля спустился вниз, потом звук какой-то непонятный, глухой, да он как заорёт. Истошно так, как будто его режут. Ну ясно, что не мышь увидел, и не паук на него сиганул. Мы все так и замерли. А он снизу ломится к нам, фонари-то у нас светили на проход – в общем, фиг знает, что с ним случилось, может быть там ловушка какая-то была или просто труба свешивалась, или доска какая-нибудь ему по лицу дала – но только очки у него были разбиты и глаза закрыты и в крови – кровь прямо на щёки лилась и ещё что-то такое, типа сырого яйца. У него очки были старые, стеклянные. Думаю, может это он из-за них... Ну, они ему глаза порезали. А он орёт и орёт. А все вдруг как дунули назад к выходу, вылезли из этого окна, как будто Коля за нами гнался. А он орёт всё внутри, и ясно, что вылезти не может. Я уже хотел обратно лезть за ним, а эти меня за руки хватают, шипят: чё, дурак, нас может за него посадят вообще, скажут, что мы ему глаза выкололи. Ну, кто-то орал, что Коля теперь зомби... Кто-то, что там глазоед сидит, идиотизм всякий. А вот то, что нас посадят... Из лагеря бы выгнали, но это пофиг... Только отец бы узнал тогда про это... Он бы меня всю жизнь презирал потом. Если узнает, то и будет. Но никто ничего не узнал. Пацаны это окно заделали булыжниками. И мы ушли. Оставили там Кольку. Вернулись в лагерь и молчок. Конечно, его на следующий день хватились. Но мы молчали как партизаны. Сперва сказали, что он домой убежал, все вещи его выкинули. Потом дня через три стало ясно, что не попал он домой. Тогда уже искать стали с милицией. А мы молчали. Просто, если бы мы не молчали, он бы жив был. Мы уже со смены уехали, когда его нашли в том доме. Он так и не выбрался, не знаю, от чего он умер, может от заражения крови или от жажды. Нашли, короче. Ну а про этот дом потом легенды стали совсем страшные ходить. Только нет там ничего страшного. В смысле, на самом деле, всё страшнее, да?
Дочитала. Есть что-то, из-за чего не бросила. Наверное, всем нравятся истории про детские страшилки. Читала я и верила ) А потому думала, почему детишки не удивляются всем рассказам? А уж про очкарика - так и вообще, должны были рассказчика возненавидеть, что из-за него парень умер. В общем, странные у меня ощущения от прочитанного ))) Вы хорошо пытаетесь сделать язык простецким, вроде и получается. Только с каждой частью язык разных героев перемешивается. Что один рассказывает, что другой мальчик - очень похоже. Так сказать, нет изюминки (или пропала). Если бы вы поработали над написанием, то ввели бы "личные" для каждого обороты речи, возможно, темы бы у детей разные были в рассказах. Было бы ещё лучше. И что я ещё не поняла, так это кто повествует? Язык повествующего не очень отличается от языка детей.
0
