Пролог

Улетела сказка вместе с детством.

Спрятавшись за чопорной ширмой,

Фея поспешила одеться.

Я стряхиваю пепел в это небо.*

    - Дорогая моя Людочка, ты должна уйти, - сообщил он будничным тоном своей невесте. Она только что вернулась с работы, и новость застала ее прямо на пороге квартиры.

    - Как уйти? – Люда поставила тапочки обратно и с недоумением уставилась на жениха. – У нас свадьба через неделю, как это уйти?!

    - Мне жаль, правда, но мы должны расстаться, - тем же тоном продолжал он.

    - Почему, Глеб, почему?! – начала злиться Люда, вернув обратно на плечи пальто.

    - Я убийца, Люда, - просто сказал Глеб. – Уходи.

    - Что ты несешь?! – Людочка подумала, что ее жених не в себе. Она предприняла попытку обнять его и успокоить, но Глеб резко отошел назад. – Глебушка, милый, что случилось?

     Невеста встревожилась не на шутку. Он никогда не говорил ничего подобного, может, заболел? Или на работе проблемы? А ведь кем работает Глеб, Люде неизвестно. Ее глаза наполнены сочувствием, она и не думает уходить, а вот жених начинает раздражаться.

      - Что ты стоишь, Люда? Возвращайся к своей маме, ты мне больше не нужна! – Глеб повысил голос, что делал крайне редко. – Убирайся вон!

      - Прости меня за слабость, но я люблю тебя, - она зажала себе рот рукой, слезы потекли из глаз, - пусть странно, но отчаянно люблю***.  Прошу, подумай хорошо, не выгоняй меня!

      Говорила Люда с трудом, но это был последний шанс вернуть Глеба к реальности. Он не мог просто взять и перечеркнуть их историю любви, длившуюся полтора года. Но он был непоколебим. Глеб молча указал невесте на дверь, выставил вперед и собранный заранее чемодан с ее вещами. Люда, разрыдавшись сильнее, решительно подхватила чемодан и быстро выскочила на лестничную клетку. Глеб преспокойно закрыл за ней дверь, вернулся в гостиную, где смотрел футбол, и продолжил свое занятие. На самом деле он ненавидел спорт, телевизор, свою квартиру, работу, жизнь, а теперь вот возненавидел и Людочку…

*** Слегка измененная строчка из песни  Земфиры «Мы разбиваемся»:  «Прости меня за слабость и за то, что я так странно и отчаянно люблю…» .

Глава 1

 Если сделать все, что надо,

И не вспоминать.

Если спрятаться в подушку

И не вспоминать.

Если видеть небо серым

И не вспоминать,

Что небо, небо было голубым.

Небо, небо было голубым.*

      Глеб Норин – тридцатиоднолетний мужчина, с ничем не примечательной внешностью, темными короткими волосами, карими глазами. Полтора года назад он полюбил чудесную и светлую во всех отношениях Люду Грибову. И все бы прекрасно, если бы не отвращение ко всему миру, копившееся в Глебе с детства и вдруг обострившееся пару недель назад. Он был ненормальным, знал это, но признаваться кому-либо не желал. Все усугубилось, когда Норину было шестнадцать лет, началось, наверное, с самого рождения…

***

     Сколько себя помню, мать всегда называла меня «сволочью неблагодарной», а отец беспробудно пил. А мне просто хотелось сказки. Я верил, есть места, где люди любят друг друга, никогда не ругаются и не пьют. Но моим родителям было это неведомо. Я хорошо запомнил тот день, когда моя мечта, казалось, теперь уже никогда не сбудется.

    Мне было пять лет. Я тогда остался дома, в садик меня почему-то не отвели. Я прокрался в родительскую спальню, добрался до маминого комода, открыл верхний ящик… И стал доставать мамину косметику. У нее было столько цветных баночек! Ммм, сколько трепета, восхищения я тогда испытал! Мне очень нравилось наблюдать за тем, как мама накладывает макияж, а тут удалось лично увидеть косметику, благодаря которой она была такая красивая. С замиранием сердца я опустил руку в первую баночку. Крем был очень нежным, приятным на ощупь, да еще и пах чудесно, как конфетки! Так, что мне захотелось намазаться им как можно больше, что я и сделал. Теперь в креме с надписью «для рук» было мое лицо, руки и шея. Другой крем я нанес на остальные части тела. Довольный собой я стал осматривать ящик комода дальше и нашел губную помаду, а также штуку, которой мама красила глаза. Я не знал названия. Конечно, мне стало интересно опробовать и их. Правда, перепутав их предназначение, губной помадой я намазал щеки, что очень обрадовало меня. А «средством для глаз» - губы, и это тоже показалось мне весьма хорошей идеей. Я прям таки не мог оторваться от собственного отражения в зеркале, любовался собою и представлял себя клоуном, который смешит детей. Сам я видел клоуна лишь однажды, в тот праздничный день мой отец не был пьян и взял меня в цирк. С тех пор и грезил стать таким же веселым, казалось, только так я и обрету счастье, ту самую сказку, где нет места ругани и «ласковому» прозвищу «сволочь», значение которого я уже стал понимать. И вот теперь мне казалось, будто я очень даже похож на клоуна, не хватало только красного носа, что я немедленно исправил той же помадой. А поскольку и крема на лице было предостаточно, выглядел я, конечно, если сейчас вспоминать, очень устрашающе, но я считал, что вполне соответствую образу доброго весельчака. Надо ли говорить, какова была реакция мамы от увиденного…

      - Вася, посмотри, что натворил этот гаденыш! – кричала она, тыча на меня пальцем. Мой отец лежал в другой комнате, но он уже успел меня увидеть.

      - Да видел я, Маш, ничего такого!

      - Ты в своем уме?! – возмущалась мама. – Мало того, что наш сын идиотом растет, весь в тебя, так еще и голубым?!

      - Ну подумаешь, накрасился ребенок. Чего орать-то? – откликнулся отец. – Это ты его таким воспитала, я не причем.

     Дальше последовала нецензурная брань между родителями. Кончилось все тем, что я со слезами на глазах смывал с себя косметику, запертый в ванной комнате, а мать с отцом снова подрались. И мечта стать клоуном надолго оставила меня, пока не окрепла вновь к шестнадцати годам.

     Нельзя сказать, что все мое детство было таким. Были и хорошие моменты вроде тех, когда отец водил меня в цирк. Но от матери остались только плохие воспоминания, видимо, поэтому у меня не получалось строить отношения с девушками…

***

     Учился я неохотно. Мне не нравилась наша первая учительница, да и она не воспылала ко мне любовью. Так что школа была для меня вторым домом в прямом и самом негативном смысле этого слова. С одноклассниками отношения также не ладились. Все говорили о том, какие у них замечательные родители, кого-то даже забирали из школы, и потихоньку меня стало это раздражать. А позже мною овладевала черная зависть к таким счастливым детишкам, идеальным семьям. По большей части я мотался по школе в одиночестве. По мере взросления я стал грубить, резко отвечать, а в шестнадцать замкнулся в себе после того, как умер отец. Не разговаривал почти полгода. Мать тогда впервые назвала меня «Глебушка», к врачам водила. Не знаю, почему, но снова стал говорить. Может, мать было жалко, не знаю. Вот тогда ко мне и вернулась мечта стать клоуном.

     Однажды вечером я сообщил маме, что собираюсь после школы пойти в цирковое училище.

      - Никаких цирковых училищ, - твердо возразила мать. – Хочешь спиться, как отец, а потом вот так же подохнуть? Ты пойдешь на инженера учиться, и точка.

      - Я не хочу быть инженером, - только и сказал я, насупившись.

      - Мало ли, чего ты там не хочешь, - грозно сказала мама. – Учти, я с тобой возиться не буду, сразу в психушку отдам.

      Но стать именно клоуном и никем иным я уже решил точно. Ничего не сказав тогда матери, я просто ушел в свою комнату, где расплакался. Я ненавидел мать с того дня, потому что она оскорбила отца, дорогого мне человека. А в психушке мне побывать довелось. Да. В семнадцать, когда я таки подал документы в цирковое… Благо, выпустили меня через месяц, постановив, что я здоров. На самом деле я уже был совершенно другим, неизлечимым…

***

    Мать Глеба умерла, когда ее сыну исполнилось девятнадцать. Долго ходили слухи, что младший Норин ее отравил, но так ничего и не доказали.

    После расставания с невестой Людой и после просмотра футбола Глеб лег спать. Норин любил вставить пораньше, часов в пять утра, чтобы встретить в очередной раз рассвет и убедиться, что он все еще жив. Еще он верил в некую миссию, возложенную на него Богом. Но об этом чуть позже. А пока Глеб пристроился на диванчике в гостиной, накрылся пледом и…нет, не зарыдал, он давно уже утратил такую способность. Просто представил серое небо, ухмыльнулся сам себе, что выглядело со стороны не совсем нормальным, прошептал что-то вроде «я подарил тебе снисхождение, дурочка», а потом заснул.        

*Глеб Самойлов «Серое небо», гр. Агата Кристи

Глава 2

Нет, теперь не то время,

Нет, теперь не то небо,

Когда можно было просто улыбаться,

А надо и кого-то любить

И надо жить после того,

И снова, снова, снова убивать.

Ведь это раньше

Можно было просто улыбаться,

Серым оно будет потом.*

      Кто сказал, что у каждого человека должна быть крепкая семья? Глеб тоже полагал, что обязательно женится на хорошей девушке, у него все будет иначе, нежели у его родителей. У него будут красивые и послушные детки, милая и ласковая жена. И Людочка была такой: нежной, понимающей, доброй. Но слишком поздно она появилась на пути Глеба. Он многого успел натворить, за что ему нет прощенья и нет дороги назад. После смерти отца, после выхода из психушки Глеб пытался забыть о прошлом и начать все заново, он внушал себе, что дальше все будет по-другому, лучше. И мать почти простил. Но пошел в цирк осуществлять детскую мечту – не взяли. Норин не умел ничего кроме кривляний, да строенья рож. Глеб бродил по улицам и раздражался при виде улыбающихся, целующихся, и просто счастливых людей. С отвращением смотрел и на серую толпу, на безличную массу.

     - Люди! Оглянитесь вокруг, да вы же все ничтожны, грязны и лицемерны! – вскричал Глеб, остановившись посреди улицы. Ему быстро и популярно объяснили, как нехорошо кричать такое в людных местах.

     В Норине зародилась одна простая истина: весь мир ему глубоко ненавистен. «Как вы к нам, так и я к вам», - решил он для себя навсегда.

    Вечером следующего дня Глеб сидел перед зеркалом и пудрился. Он педантично распределял белый грим по всему лицу, а затем тушью обвел себе брови, губы, нарисовав себе искусственную улыбку. Норин стал клоуном-мимом, правда, работал не в цирке, а на главной площади города. Раз в неделю на него собирался народ, и он получал довольно много денег для холостяцкой и скромной жизни. Глеб надел поверх обычных спортивных штанов и мастерки белый бесформенный костюм, как у сказочного Пьеро, не забыл и про белые перчатки. Парик не носил, у него и без того были кудрявые волосы. Прихватил и шляпу, куда люди кидали ему деньги. Глеб Норин по прозвищу «Понго» был полностью готов к встрече с голодной толпой.  

***

 Белый клоун, белый мученик

Ради смеха пьяно-жгучего

Будет издеваться над собой!**

    Глеб добрался на такси на главную площадь города к семи часам. Знающие люди и просто зеваки уже ожидали его, своего потешного героя Понго. Норин обстоятельно положил шляпу на землю рядом с собой, внимательно осмотрел присутствующих и начал свое представление.

    Это было нечто завораживающее. Глеб водил руками по несуществующей стенке, показывал фокусы, вертел в руках шарики. Дети смеялись, взрослые одобрительно кивали и хлопали. Особенно смелые и подвыпившие зрители скандировали «Понго, Понго!». После каждого номера в шляпу мима сыпалось приличное число монеток. За три года Норин научился мастерскому владению профессии мима. Глеб в очередном номере остановился в центре круга, внимательно рассматривая людей. Двое детишек с шариками весело тычат в него маленькими пальчиками, женщина улыбается, стоя под руку с мужем. Два молодых человека с интересом ожидают, что будет дальше. А вот, во втором ряду стоит компания подвыпивших мужчин, которым само шоу вряд ли так уж необходимо. И точно, они вовсю начинают о чем-то спорить, ругаться матом, тряся своими бутылками пива…

     - Молодой человек, - позвал Глеб одного из них.

     Мужик удивленно посмотрел на говорящего мима. Пришел в восторг, с удовольствием вышел на передний план.

     - Я? – спросил он, дыхнув на Норина.

     Глеб терпеливо кивнул. Мужчина застыл, и мим приступил к показательным действиям. Он ловкими движениями залез к нему в карман, под аплодисменты и смех зрителей извлек наружу паспорт, мельком взглянул в него, а потом стал доставать из карманов невесть откуда взявшиеся платки.

    Шоу закончилось. Толпа стала расходиться, Глеб сосчитал деньги: две тысячи. Что ж, вполне неплохо. Забрав деньги, мим отправился в ближайшее кафе.

    В кафе местного мима хорошо знали и всегда пускали в туалет, да переодеться. Вот и сегодня Норин прошел в уборную, стал аккуратно смывать грим. С облегчением смыл, наконец, фальшивую улыбку. В жизни столько не улыбался, сколько приходилось раз в неделю по вечерам. Моментально приобретя мрачный вид, Глеб стянул и белый костюм, убрав его в пакет. Натянув шляпу по самые глаза, Норин вышел в зал.

    Помещение было вполне домашним. Пахло в кафе выпечкой, люди здесь были обычно непростые, так сказать, их можно было назвать гражданами «среднего» достатка. Глеб занял привычный столик подальше от входа и окон, знакомая официантка сразу принесла ему кофе, две булочки и мороженое. Большего он обычно и не просил. Глеб, молча кивнув девушке, принялся кушать.

    В полночь кафе закрывалось. Норин, дождавшись ухода последнего клиента, и сам отправился на выход.

     - Хорошей ночи, Глеб Васильевич! – прокричала ему вдогонку повар.

     - Всего хорошего, Варвара, - благодушно попрощался с ней Глеб и покинул кафе.

***

Но в час, когда полночь погасит краски,

Бывший Пьеро поменяет маску.

Новый из тех, кто над ним смеялся

Превратится в гной!

Клоун не зря помнит эти лица,

Вечером - шут, а теперь – убийца.**

      У Глеба была хорошая память на цифры и лица. Именно поэтому он прекрасно запомнил внешность, а также улицу, номер дома и квартиры того самого мужчины с сегодняшнего представления. Туда Норин и отправился.

      Держа в руке свой излюбленный нож, повидавший немало крови, Глеб нажал на кнопку звонка.

     - Ну кому там еще не спится?! – раздался грозный бас за дверью. Слова были едва различимы. – Сейчас ноги-то повыдергиваю!

     Замок щелкнул. Перед Глебом предстал тот самый мужик, без сомнений. Крепкий здоровяк ненавистно смотрел на Норина, при этом в его глазах не было и намека на сон. Застолье, видимо, только закончилось. Мужчина потер кулак. Терпение заканчивалось.

     - И чего мы молчим? – поинтересовался он заплетающимся языком.

     - Назови меня сволочью.

     - Чего? – охамел мужик. – Иди отсюда, сволочь.

     Сказал – и тут же получил ножиком в живот. Глеб, потирая оружие припасенной тряпочкой, уныло проговорил:

      - Так меня мамаша называла, за что и поплатилась. Теперь и ты, нечисть, наконец-то избавил этот мир от своего присутствия.

      Труп мужчины упал к ногам Норина. Мим, поморщившись, пнул его назад, в квартиру, и поспешно удалился из этого дома.

***

 В душном трактире он отрешиться

С пьяною ордой!

В кабаке с визгливой скрипкой

За столом от грязи липким

Будет хохотать он сатаной!

      Вызвав такси, Глеб поехал в трактир, где каждую ночь бедняга скрипач пытался «достучаться» до умов и душ отдыхающих здесь. Конечно, публику он подобрал не ахти, но некоторых его игра пробивала на слезы и щедрое вознаграждение. Наш клоун-мим устроился за столиком, заказал вина.

      - Кто хочет присоединиться, налетай! – громко провозгласил он.

     Трое толстяков сразу кинулись к «богатому» сотоварищу. После вина в дело пошло пиво, водка, коньяк… Глеб и те трое уже стали как родные, вместе обнимались и подвывали скрипке. А под конец гулянки Норин вдруг расхохотался дьявольским смехом.

      - Эй, ты чего? – как-то сразу протрезвел один из друзей.

      - Мать померла давно, невеста ушла вчера, теперь вот друг хороший помер, - практически нечленораздельно выдал Глеб, икая.

      - Оооо, - только и протянул вновь опьяневший мужик, наливая себе и Глебу еще одну кружку пива. – За женщин!

      Тост поддержали и остальные. Так заканчивался каждый день, когда клоун-мим после работы шел на другую, не менее важную для него работу. Собутыльники и подумать не могли, с кем распевают песни за одним столом…

Завтра опять у него заботы,

Ведь униженье - его работа,

Но посмеется последним наш

Невидимый герой!**

*Глеб Самойлов «Серое небо», гр. Агата Кристи

**Вадим Самойлов «Viva! Кальман!», гр Агата Кристи 1990