Январский день был привычно промозглым и хмурым. Пепельно-серые облака нависли над городом, в любую секунду грозя пролиться холодным дождем или просеяться мокрым снегом.  Разбухший от сырости ветер упрямо пытался забраться под пуховик, а раскисшая снежная каша, приправленная песком и солью, уныло хлюпала под ногами.

Но не только это омрачало Стасу Соколинскому его обычный воскресный поход за товаром. Все было в тысячу раз сложнее. Суть проблемы уходила корнями в глубь веков, на просторы средневековой Речи Посполитой. Именно оттуда был  родом самый первый Соколинский, от которого Стасу достались в наследство звучная фамилия да приступы великопанской спеси по отношению ко всему русскому.

Вот такой приступ и донимал его тем неприветливым январским днем. Все вокруг казалось кривым и убогим. Нестриженные кусты, как попрошайки тянущие к прохожим тощие руки,  уложенная волнами тротуарная плитка, щербатый бордюр, через который мутным потоком стекала с газона грязь.  

Особый трепет вызвала зияющая рана, на том самом месте, где еще вчера лежал чугунный люк с заключенной в круг заглавной буквой “К”.  “Что за народ? Твою мать, победители фашизма, —  раздраженно подумал Стас, неприязненно вглядываясь в зловонную бездну. — Одно быдло сперло люк, а другие дырку  не могут хоть чем-нибудь прикрыть!” Он даже поискал глазами это “хоть что-нибудь”, но ничего подходящего не нашел и двинулся дальше.

А дальше, через несколько шагов,  под его ногой слишком уж неделикатно хлопнула решетка сточной канавы. “Покорители космоса! Элементарного сделать не могут!” —  выругался Стас, глядя себе под ноги. Решетка была мокрая и грязная, и пока он соображал стоит ли вернуться и поправить ее, ушел далеко вперед.  

Впереди же его ждала лужа. Безбрежная, раскинувшая свои мутные воды на всю ширину тротуара. Кто-то все же догадался перекинуть через нее доску, но той хватило чуть больше чем до середины, а дальше приходилось исполнять чудеса акробатики. “Страна идиотов, еще других учить пытаются!” — мрачно заключил Стас, где-то полметра не допрыгнув до “берега”. Хорошо еще, что оказалось неглубоко  и вода не набралась в ботинки.  Выбравшись, он не стал немедленно искать другую, более длинную доску, но твердо решил озаботиться этим на обратном пути. Правда, уже минут через пять, мысленно переключился на что-то другое и благополучно  обо всем позабыл.

А как, скажите, не забыть в такой обстановке? Люди, что попадались навстречу, выглядели так, словно возвращались со съемок фильма ужасов. Некрасивые и злые, недовольные собою и всем вокруг, ненавидящие все и всех. Казалось, стоит отвернуться на миг и кто-нибудь непременно пырнет тебя в спину.

Вот, хоть бы тот алкаш, что  прямо перед Стасом шаркал косолапыми ногами по тротуару. Болезненно худой, страшно сутулый, но невероятно широкий в кости. В расстегнутой куртке, без шапки, в летних кроссовках на босу ногу.  “Зальют фары и море им по колено. Такому зарезать, что клопа прихлопнуть”, - невольно подумал про него  Стас  и зябко повел плечами. И хотя он был выше ростом, мускулистее, моложе, шаг его сам собой стал короче и реже.

Едва удалось отпустить алкаша на безопасное расстояние, как за деревьями показалось  общежитие мединститута — серый улей с пятью рядами одинаковых квадратных летков. Перед ним было относительно чисто и сухо, и четверо индусов, похожих на маленьких высушенных обезьянок, прямо на тротуаре играли в футбол. Стасу захотелось подойти и выбить мяч куда-нибудь подальше —  “обезьян” он тоже не любил. Ни маленьких, ни тем более больших.

Особенно таких, как та, что с другой стороны подходила к общежитию. Это был очень высокий и широкоплечий негр с правильными, почти европейскими чертами лица, с каким-то уж очень дерзким взглядом и благородной статью. Однако образ африканского принца сильно портили натянутый на голову капюшон, и шарф повязанный поверх куртки. Они придавали ему некое сходство с пленным фашистом.

Позади, как бездомная собачка, бежала русская девушка, бедно одетая, с мягким и приятным, но неумело накрашенным лицом. Видимо она пыталась остановить своего “принца” и в какой-то момент ей это почти удалось — она изловчилась и вцепилась в развивающийся по ветру конец шарфа. Негр притормозил, но тут же резким движением вырвался и заломил ей руку за спину.   

— Ой, ой, Эдичка, не надо! — закричала девушка корчась от боли.

У любого нормального  человека эта сцена должна была была вызвать негодование. Но прохожие делали вид, что ничего не происходит. Кто глупо улыбался, глядя на страдания девушки,  кто вообще старался ничего не замечать.  У Стаса все внутри клокотало от гнева. Будь этот Эдичка не таким здоровым, отхватил бы люлей по полной программе. Но все равно, что-то же надо было делать? Только что? И чем меньше оставалось времени подумать, тем отчетливей Стас понимал, что придется, как и всем, просто пройти мимо, глупо улыбаясь или отвернувшись в сторону.

И все же не перепились еще богатыри на Руси-матушке. Тот самый алкаш, что шел впереди, косолапо шаркая ногами, почувствовав в воздухе запах опасности,  весь преобразился: разогнулся, расправил плечи, и даже походка стала у него стремительней и легче. Этой танцующей походкой он подлетел к Эдичке и схватил его “за грудки”.

— Ты что творишь, гнида черножопая?! — прохрипел он так остервенело, что над улицей повисла зловещая тишина.

Прекратили гортанные разборки вороны, индусы перестали пинать мяч, и сбились в испуганную воробьиную стайку. От общежития на помощь Эдичке поспешили соплеменники: два невысоких, но упитанных коричневых гиппопотама, а сам он, оттолкнул от себя девушку и сверху вниз уставился на своего противника.

Проходя мимо, Стас был совершенно уверен, что все теперь решится и без него.  Но стоило попасть в поле зрения алкаша, как тут же  раздался воинственный клич:

— Слышь, братуха! Негры нашу телку обижают!  

Сразу вспомнилось несколько причин, по которым Стас ну никак не мог участвовать в намечавшемся празднике жизни. Опять же, в трех кварталах отсюда его дожидался товар. Но перечить дерзкому алконавту совсем не хотелось.  Пришлось остановиться и сделать суровое лицо, тем более, что на этот призыв, с криками “русские-вперед!”, откликнулись еще два спортивных субъекта. Судя по кожаной униформе,  то ли скинхеды, то ли футбольные фаны.

Черные и белые выстроились друг против друга. За одними было преимущество в силе и весе, за другими — количество рук и ног.

Трудно сейчас сказать, кто начал первым. Может быть Эдичка слишком резко рванулся из костлявых рук алконавта, а может кто-то из фанов-скинхедов дернулся навстречу врагу. Но это первое энергичное движение включило какой-то тайный механизм и разбудило в каждом доселе дремавшее дикое существо. Которое само по себе принялось совершать смешные козлиные прыжки, выбрасывать ноги и руки, ставить блоки, уклоняться и пропускать удары, совсем не чувствуя боли.  

Настоящий Стас, который наблюдал за всем как будто со стороны, решил, что в нем проснулся дух предков. Но не франтоватых польских гусар, с ангельскими крыльями на спине. Это был мрачный дух суровых северных воинов, абсолютно не ценящих жизнь, ибо жизнь эта всегда  была трудна и беспросветна. Воинов диких, злых, жестоких, темных, ненавистных, подлых, коварных,  непутевых,  бесшабашных; готовых не есть, не спать, замерзать, терпеть, болеть, страдать от ран, умирать; лишь бы стрелять, колоть, рубить, жечь, бить, рвать руками, вцепиться в горло врагу и уже не отпускать. Чтобы никто и никогда не мешал им жить той трудной и беспросветной жизнью, которую они не ценили.

Куда-то разом исчезли сомнения и страхи, сузилось поле зрения, и все внимание обратилось теперь на низкого, плотного африканца с ленивым и глупым лицом. Силы у того хватало, но вот руки были коротковаты. Поэтому после каждой отчаянной попытки черный кулачище немного не долетал до Стасова подбородка. Самому же Стасу удалось пару раз засадить врагу по корпусу. И хотя оба раза ощущения были такие словно кулак встретил на пути мешок с мукой,  эта локальная удача придала уверенности и сил.

Слева от него уверенно работал с обеих рук один из скинхедов. Видимо имевший не последнее отношение к боксу. Но и оппонент ему попался не промах.  Сложенный так же, как и соперник Стаса, он был гораздо активней и подвижней. Не уповая на короткие руки, он защищался, выжидая момент, и когда противник чуть замешкался, нанес ему резкий удар ботинком по голени. Скинхэд захромал, стал осторожней, потерял в скорости, и инициатива постепенно стала уплывать от него.

Тяжелее всего было большому Эдичке. На него с двух сторон наседали второй скинхед и алкаш.  Потеть ему приходилось по-полной: он уже был без шарфа и без капюшона. Боковым зрением, Стас увидел, что скинхеду удалось связать Эдичке руки, а алкашу зайти сбоку и залепить в ухо два увесистых “хука”.  Но хотя Эдичку и качнуло как раненого зверя, он лишь отступил на пару шагов назад, нашел в себе силы улыбнуться, и сделал нетерпеливое движение рукой, как бы призывая продолжить бой.

С каждым ударом соперники не только теряли силы: куда-то уходили ярость и ненависть друг к другу. Позабылась и причина драки. Она теперь тихо стояла в сторонке и круглыми от ужаса глазами наблюдала, как ее принц отхватывает плюху за плюхой. Так что  вскоре все просто стали получать удовольствие от процесса. Чаша весов клонилась то в одну сторону, то в другую, и неизвестно, чем бы закончилась битва, если бы в нее не вмешалась какая-то боевая старушка.

Она появилась из неоткуда  и тут же стала третьей стороной конфликта. Съездила свой клюкой по мягким местам алкаша и Эдички и принялась орать с громкостью и интонацией полицейской сирены. Вскоре на крики из общаги выскочил мужик лет сорока. Судя по каким-то неуловимым признакам, был он из той породы, про которую принято говорить “в штатском”. Остановившись на крыльце, он достал из кармана свисток и громко два раза свистнул в него.

Это и стало финальным гонгом. Эдичка скрестил руки перед головой и крикнул на ломанном русском:

— Фсо, канес!

Черные и белые давно уже устали и потеряли мотивацию, поэтому никто не стал ему возражать.

Как это часто бывает при ничейном исходе, обе стороны остались довольны друг другом. Потому, уже заходя в улей общежития, Эдик, у которого левое ухо было в два раза больше правого, вдруг повернулся, поднял вверх большой палец и радостно крикнул:

— Рюс! Малатса!

Скинхеды, весело загудели в ответ, и даже алконавт довольно ухмыльнулся.  “Да, мы, русские, такие,” — подумал Стас, и от этой мысли стало теплее и светлее не только в душе, но и на улице.  Слово “молодцы” звучало внутри как самые прекрасные стихи, как лучшая в мире музыка. “Молодцы,” — думал Стас, когда добрался до места и распихивал по карманам зеленые пакетики. “Молодцы,” — повторял он все время по дороге домой.

Под действием адреналина душа его вознеслась в небеса и парила над городом. Вслед за ней взгляд оторвался от грязного тротуара и скользил по витринам и окнам домов, в которых горели новогодние огоньки. Все было совсем неплохо!

“Молодцы,” — подумал он, когда прошлепал по бескрайней луже. Хлопнул решеткой сточной канавы  и все равно подумал: “Молодцы”.

И только когда левая нога провалилась в зловонную пустоту, утащив за собой все остальное, и Стас, пролетев несколько метров, ударился о что-то железное, лишь тогда с его губ слетело совсем другое слово. Короткое, грубое и до боли родное.