Вдох. Выдох. Медленный вдох. После, такой же медленный выдох. Ровное спокойное дыхание, умеренный пульс и хладный рассудок. Мысль, бесстыдно облапанная временем, а потому окрепшая и неумолимая, всплывает в голове, как бы подталкивая его - "нужен один только смелый шаг!"...

 Он шёл по заснеженной улице, знакомой с самого детства. Сегодня она казалась уж очень узкой, словно бы река стянулась до маленького ручейка, а небо, монотонное иссиня-чёрное декабрьское полотно, простиралось особенно низко, будто Атлант, держатель свода небесного, встал на колени, чтобы сбросить с ног тысячелетнюю усталость. Он смотрел по сторонам, натыкаясь взглядом на знакомые "человейники", где ещё недавно с друзьями они громко смеялись, просматривая любимую комедийную передачу по телевизору и попивали со звонким хлюпаньем горячий сладкий чай с печеньем, а теперь, ему виделись лишь серые газобетонные панели, из каких и были собраны эти многоэтажки, стены которых испещрены бесконечным множеством окон, затуманенных снежной наледью. За ними годами и пропадали люди вдали от невыносимого давления социума, как сами того, очевидно, и хотели.

 И он хотел, а потому шёл. Шёл туда, куда давно спланировал прийти, но всё никак не мог набраться смелости и сделать первый шаг. Но его подтолкнули. Родственники говорят: "Ты просто начни, а там всё по накатанной, так сказать. Сложность то только в том и заключается, чтобы начать", вот он и начал.

 Местом назначения был заброшенный восьмиэтажный дом, точнее, специализированная клиника для душевнобольных, в которой когда-то довелось побывать и ему. Ещё в юные годы его сюда привели родители, чтобы помочь "разобраться в себе" и, как говорили туземные доктора, "нормализировать" мировоззрение. Он и правда имел нетипичный взгляд на мир. В каком-то смысле, он был фаталистом, верующим в то, что всему и вся уготовано своё место. В частности, ему. Он был глубоко убеждён в существовании особой миссии, особого предназначения, которое и привело его на Землю. Он не искал себя, не выбирал себе хобби, он просто ждал, когда Вселенная подаст ему знак; когда всё его существо устремится к предначертанному, фатуму, не оставляя шанса сомнениям и места неизведанному. Это продолжалось с самого детства. Чуть ли не с первого произнесённого слова, которое, кстати говоря, было словом "Будет". Видно, слишком уж часто жизнь вынуждала его родителей говорить "Всё будет, родной! Всё... будет". Шли годы, он взрослел, но так ничего и не предпринимал. Родителей это беспокоило, поэтому, обсудив и хорошенько всё обдумав, они с сыном направились в специальную клинику. Могли ли они подумать, что прознай об этом одноклассники их ребёнка, мальчика тут же сделают объектом насмехательств, станут травить, в конце концов превратив его в запуганного, дёрганного, презренного изгоя? Могли, но не подумали. Могли ли они тогда предположить, что последующие годы в школе для мальчика станут не просто невыносимыми, а чуть ли не смертельно опасными (Ведь случалось, что его подкарауливали после школы группы школяров, включавших в себя как одноклассников мальчика, так и случайно насаженных ребят из других классов, с не вполне благородными намерениями, но со всецело разбередившейся ненавистью)? Могли, но не предположили.

 Клиника находилась на отшибе города, в котором он проживал, потому добираться пришлось около часа, хоть температура и достигала рекордно низких, по меркам последних лет, показателей, а метель подло дополняла и без того несовместимую с беззаботной жизнью погоду. Но его это мало беспокоило, да и мороза со снежным ветром он почти не замечал. "Цель оправдывает средства" - мудрость, которой с ним поделился когда-то отец. "Он прав. Всё окупится" - звучало в голове. Вдали, наконец, показался пункт его назначения, что не могло не обнадёжить и не вдохнуть в него немного бодрости. Вот он уже у подножия монументального белокаменного изваяния. Величественное строение, принимающее форму изогнутого прямоугольника, в чём-то напоминающего надломленный высохший калач, который готов крошится под гнётом одного лишь лёгкого прикосновения. Глядя на эту внушительную фигуру снизу верх, у него невольно подрагивали колени, а внутренности сжимались. Он преодолевает многоступенчатую парадную лестницу, проходит сквозь пустой дверной проём, где когда-то стражем стояла двойная металлическая дверь с толстыми стёклами. Перед ним открылся бесконечно просторный вестибюль, напоминающий о далёком прошлом, к которому он не хотел бы возвращаться, но, как по иронии судьбы, вернулся. Вернулся, чтобы исчезнуть.

 Тревожность пронзила его физическую оболочку. Движения становились всё более резкими и как бы выстреливающими по мере того, как он шаг за шагом поднимался по лестнице. Но он не останавливался, сохраняя невысокий, но постоянный темп. "Медленно, но верно, сынок, и всё получится!" - ещё одна мудрость, которой любезно поделилась с ним его мама. Она была права, и он это знал, поэтому никуда не спешил. Вот пятый этаж, теперь шестой, за которым кроится седьмой, откуда и до последнего недалеко. Он смотрел в одну точку, куда-то перед собой, где бесконечные маленькие бетонные уступы, когда-то старательно окрашенные в мутно-зелёный оттенок, уже смешались в раздражающую глаза болотистую рябь. Большие панорамные окна, безжалостно изрешечённые в не столь далёком прошлом бессовестными мальчуганами и укреплённые строгими, внушающими беспокойство металлическими решётками, покорно впускали леденящие порывы ветра, что так охотно прикасались своими невидимыми холодными ручищами к бредущему в никуда телу. Возможно, ветер своим дуновением рассчитывал застать его врасплох, взбодрить, отрезвить и заставить одуматься, что в вышей степени благородно, но увы, как было упомянуто выше, ни мороза, ни порывов ветра он не замечал.   

 Оказавшись на восьмом этаже, он подошёл к окну, в котором, так кстати, недоставало стекла. Он перемахнул на внешнюю лестничную площадку, железо которой давно покрылось ржавчиной, и стал подниматься на крышу, словно победитель какого-нибудь соревнования на пьедестал. Если быть честным, он и воспринимал воплощение "акта исчезновения" как свою главную в жизни победу. И да, он испытывал тоску по родным пенатам, где его воспитывали и растили мама с папой, вооружившись всей любовью мира. Они любили его, но не понимали, отчего хотели изменить. Он любил их и пытался с уважением относится к тому, что они хотят как лучше, но не способны понять, а как лучше будет лично для него. Может, он и сам этого не знал. Оттого, вероятно, и находится теперь на крыше заброшенного здания, в компании одного лишь рюкзака за спиной, в котором остался недоеденный ещё с обеда бутерброд, приготовленный и аккуратно завёрнутый в газетный лист его мамой, что та тайком подложила ему перед тем, как он отправился на учёбу, и ворох каких-то ничего не значащих тетрадок и учебников. Без лишних раздумий, он скинул рюкзак с плеч, достал из него белый чистый лист, карандаш с подтупленным остриём и какой-то "Задачник" в твёрдом переплёте, чтобы, положив на него лист, было удобней выводить буквы. Тем временем, ветер не оставлял попыток предотвратить намечающуюся трагедию, даже специально усилив свои стихийные доводы. Тщетно. Парень, сохраняя недвижимость в чертах своего лица, написал на бумаге: "Вы не виноваты. Только я. Пусть у вас будет шанс на создание нормальной семейной жизнь. Пусть у вас будет сын, либо дочь, которую вы будете любить всем сердцем, а та, в свою очередь, будет радовать вас своими успехами в учёбе, карьере, личной жизни, и так далее. Счастливы будете и вы, и я. Все мы! Я не уверен, но может моя миссия, моё предназначение и заключается в том, чтобы пожертвовать собой во имя счастья того, кто мне всего дороже? Может быть, я наконец распознал смысл своего существования? Это не столь значимо в масштабах целой цивилизации, на что я смел претендовать по своей глупости, но вы только подумайте, как это важно в масштабах вашего, родители, и моего будущего! Будьте свободны от меня, как я вскоре освобожусь от бренности бытия своего. Если угодно, можете сообщить неравнодушным, что это был несчастный случай, а я просто справлял одиночество на крыше этой психлечебницы. Кто-то скажет, что тут мне и место, в чём, допускаю, будет прав. Я болен с рождения, а от болезней среди людей принято избавляться(этому меня учили на протяжении многих лет в школе). Мама и папа, люблю вас..."

 Он отложил карандаш, который стёрся до состояния, что им было уже почти невозможно писать, свернул пополам лист формата А-пять, после чего бережно, словно держал не лист, а мраморную статуэтку, вложил его, вместе с карандашом и задачником, в свой портфель. На молнию застёгивать не стал, но воспользовался увесистым камнем величиной с голову, который так удачно откололся от кровельного парапета, высотой с колено взрослого человека, чтобы закрепить портфель на месте, где он его оставил, ибо ветер всё никак не унимался, разбушевавшись до того, что мог легко сбить с ног какого-нибудь незадачливого дитятю.Он встал на парапет, оставив позади всё, что было дорого. Ничто его больше не удерживало. Он в одном шаге от свободы. От свободы, которую мы сознательно промениваем на почти целый век заточения в мерзопакостном остроге. Стоит ли оно того? Или, быть может, нам всем следует освободиться "досрочно"? Как бы то ни было, и как бы старательно человечество не приближало всеобщую амнистию, ему всё это не важно, ведь он уже в одном шаге от заключения.