Одним солнечным осенним днем, когда в куртке бывает слишком тепло, а без нее — холодно, ветер срывал желто-красные листья с деревьев и нес их далеко-далеко, бросал на крыши домов и под ноги то спешащих куда-то, то медленно идущих вперед людей, а на балконе последнего этажа высокого многоквартирного дома стояла молодая женщина лет двадцати пяти с распущенными длинными черными волосами и напряженно смотрела в пустоту города, казавшегося прекрасным только в эти дни агонии живой природы, островками разбросанной между улицами, а в остальное время бывшим неуютным, серым и достаточно грязным. Женщина держала между пальцев длинную тонкую сигарету, недавно подкуренную, но ко рту ее не подносила, будто забыв, что вышла сюда покурить. Она была погружена в свои мысли, подслушать которые стало бы возможным лишь при выключении шума ветра и проносящихся по улице напротив дома автомобилей с разными людьми: веселящимися и измученными, молодыми и старыми, ругающимися и любящими, эти мысли были несоизмеримо тише чириканья еще не улетевших птиц, мяуканья кошек на мусорках и ее дыхания, но суть ее раздумий превосходило торжество последнего солнечного дня этого года. Никто не обращал внимания на женщину с сигаретой, случайные взгляды не достигали ее тела, бывшего, между прочим, обнаженным, взгляды уносились непрекращающимся ветром и оставались случайными эпизодами укорачивающегося дня. Женщина смотрела в пустоту. Наконец, она качнулась, пробуждаясь от раздумий, посмотрела на остаток сигареты и растоптала его ногой на балконе, после чего скрылась в комнате. Женщина вдруг осознала, что ее могут увидеть, что один из зевак может оказаться случайным свидетелем, а задуманное дело требовало присутствия только одного человека. Но ей хотелось наблюдать. Вернувшись в комнату она снова встала у окна, полагая стекло достаточным препятствием между нею и остальным миром, к тому же она могла видеть свое отражение, нечеткое, прозрачное, но все же оно существовало, поэтому женщина улыбнулась сама себе, догадываясь, что отражение улыбается в ответ. Пальцами она сделала попытку расчесать спутавшиеся волосы, но большого успеха это не принесло, да она и не стремилась к нему, считая себя достаточно красивой, чтобы обращать внимание на мелочи. Телефон уже был выключен, никто не мог ее отвлечь, а на стук в дверь можно было не обращать внимания. Шум воды в ванной был необходим для последней части ее плана, отклеивающиеся старые обои хрустели от повышенной влажности пара, но это не имело никакого значения: женщина была готова. На подоконнике лежал нож: чтобы удостовериться в остроте лезвия, женщина попробовала его ногтем. После этого она стала разматываться пропитавшиеся кровью бинты, которые покрывали ее правую ногу от колена до стопы. Кровь засохла, сковав корочкой ткань и кожу, но боли женщина не чувствовала. Отбросив старую повязку в сторону, она внимательно осмотрела несколько глубоких порезов, пересекающихся друг с другом. Не колеблясь ни секунды, женщина вонзила нож в бедро на полсантиметра и резко повела его вниз. Красная дорожка стала расползаться, капелька крови скатилась по голени на стопу, а за ней еще одна. Лицо женщины исказилось гримасой боли, на глазах появились слезы, но вместо крика в комнате послышался только протяжный стон, заглушенный тонкими стенами. Она сделала вторую дорожку и, не выдержав, упала на пол, зажимая ладонями раненую кожу. Кровь выступала между ее пальцами, ладонью инстинктивно она зажала рот, но в ужасе отдернула ее, страшась допущенной ошибки и только перепачкала кровью лицо. Она глубоко дышала, слезы лились, как и кровь, рекой. Схватилась за батарею и встала, но на улице ничего не изменилось: тот же шум ветра, отдаленные крики детей, только кошки затихли и разбежались. Оперлась руками о подоконник и коснулась вспотевшим лбом теплого стекла. Она была совсем без сил, но останавливаться было нельзя: об этом говорили стон и страшная боль. Пальцем, словно пером в чернильницу, она зачерпнула немного крови и написала на стекле рядом с собой букву «А» и теперь смотрела на нее, открыв рот. Понимая, что нужно попробовать еще раз, женщина отстранилась от своего отражения и глубоко вздохнула.
Как ты думаешь, достаточно ли человеку дается сил, чтобы жить? Сколько себя помню задаюсь этим вопросом. Посмотри на меня — я обладаю всем, о чем другие только лишь мечтают, но при этом я несчастлив. Как-то ночью, уже собираясь лечь спать и дать отдых воспаленному клубку мыслей, я вдруг сел у окна и долго смотрел в пустоту ночи. По часам несколько минут назад начался новый день, но старый не отступал, находился рядом. Случайные автомобили, люди, один велосипедист и огни. Ночи длиннее дней, и это причиняет мне тяжкие страдания: не приходилось ли тебе столкнуться с тем, что мысли ночью звучат больнее? Ночью всегда больнее. Ночью ты чувствуешь себя невыносимо одиноким, тебе хочется быть рядом с кем-то, говорить с ним, изредка касаться его руки, но говорить непременно самому. Каким бы коротким не был день, ты проживаешь в нем маленькую жизнь, а к вечеру сами собой подводятся итоги. Я хочу отдалиться от них, просто закрыть глаза, но агония расходится разрядами по телу. Велосипедиста трудно забыть: куда или откуда он едет в темноте, которую фонари не разгоняют, а обозначают четче. Хочется говорить, и пытаешься говорить с собой, воображая тысячи сущностей в себе, но вместо диалога — обрывки фраз. Они кажутся сейчас такими важными, такими красивыми, достойными оставить след, но наутро сам себя презираешь за что-то. Представляются лица, но нечеткие, одни только контуры можно видеть в глубине стекла, а рядом с ними свое собственное, мрачное, опухшее. Я все сидел и сидел у окна, но ничего не менялось. Каждая ночь похожа на предыдущую, если ты сидишь в одиночестве и сожалеешь об утраченном. Утраченное ведь равно недостигнутому, оно вызывает те же вопросы. Космос и звезды, где ночь не прекращается. Запах трубочного табака и кольца дыма. Меня спрашивали, почему я вышел из игры, остановился. Но ответ смехотворно очевиден: я стремился продлить детство, задержаться в состоянии, когда не обязан. Не быстрая вереница дней впереди, а глубокая, вязкая толща секунд, огромного количества секунд, которые, несмотря на сопротивление, надо пробежать и рухнуть замертво у неведомого рубежа, сожалеть о близорукости и совершенных ошибках. Как я мог ринуться в эту пучину? Ведь я человек, животное, мне известен страх. Я не замечал свободы, когда обладал ею, а утратив, вдруг понял и стремился вернуться к ней, хотя и понимал, что все попытки состоят из праха. Что прожито, то прожито. В моих воспоминаниях живет человек, еще мальчик, веселый и смешной. У него нет надежд и обстоятельств, его существование — чистая жизнь. Я хочу говорить с ним, смеяться с ним, но он тоже остался позади, избыв ровно тот срок, что был ему определен. Ты напрасно улыбаешься сейчас, я вовсе не о боге говорю. Я говорю о непреложном законе бытия: у каждого есть срок. Время мальчика прошло, он умер внутри меня, его конвульсии сотрясали разум, но и мятущееся существо поставлено перед необходимостью и тоже умирает. Старые сущности оставляют меня, но новых не рождено. Ты считаешь меня слабым в такие минуты, и я полностью согласен. Меланхолия охватывает меня и оставляет только один выход — быстрое движение ножа.
- Ты уверен? - Тебе ничего не грозит, я обещаю. Ты будешь чувствовать себя превосходно... - А... - С ограничениями, - мужчина успокаивающе смеется. - Пойми, это важно для тебя и меня, для обоих. Наши опыты не окончены, нужно пойти до конца! - До конца иду я. А ты будешь просто смотреть. - Неверно. Наблюдать. Я бы поставил этот опыт на себе, но в этом случае исчезнет объективность. Да что я тебя уговариваю! Разве не ты год назад призывала всех быть честными и смелыми? Разве не ты кричала, что вся этика — насмешка над наукой? - Я была не в себе, я не понимала... Как можно стать подопытной крысой по своей воле? Мужчина крепко прижимает ее к себе, холодными губами касается лба и шепчет в пустоту: - Ну что ты. Ты ведь уже согласна, просто боишься согласиться. Но я даю тебе слово: все будет под контролем, все будет хорошо.
Тонкие кровяные ножки букв стремятся вниз, растекаются по стеклу, а женщина под ними свернулась в клубочек и зажимает руками крест-накрест проведенные порезы, глубокие и болезненные, через которые все видно, которые истекают кровавыми слезами, но женщина не кричит. Как рыба на безводном берегу она из последних сил открывает рот, силится, но не кричит. С каждой каплей крови приходит понимание — игра окончена, и вскоре придет смерть, но что же так долго. Красные на прозрачном буквы: «Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ» - удаленные связки, порог боли, автокатастрофа в день эксперимента, мертвый мужчина и смеющийся мальчик.
Прекрасно написано! Интересно, кто кому снится, безумная женщина молодому меланхолику, только что распрощавшемуся с детством, а взрослым ещё не ставшим, или меланхолик пригрезился безумной женщине, доведя её до суицида? Говорят, что человек не может сам себя зарезать ножом. Не в этом ли состоял таинственный научный эксперимент, о котором упоминается в рассказе? И ещё... мне думается, что от резкой острой боли любой человек всё же громко закричит, а не застонет. Много шикарных, точных описаний, типа: "в темноте, которую фонари не разгоняют, а обозначают чётче" "космос и звёзды, где ночь не прекращается" "улыбнулась сама себе, догадываясь, что отражение улыбается в ответ" Все описания к месту, по делу, персонажи очень яркие, и чётко видятся читателю. Спасибо, понравилось, хотя тема и готическая, мрачная, но читая такие рассказы больше ценишь реальную жизнь)
0
