Короткое описание: Мораль: девочки очень любят придумывать. А ещё любят любить.
Нас не разделяло абсолютно ничего. Никаких преград, заборов или стен. Одна несчастная садовая изгородь, которую мы оба в возрасте десяти лет могли перешагнуть. У нас всё всегда было общее. Игрушки, воспитательница, школа, одежда, несмотря на принадлежность к различным полам, велосипеды, ластики, друзья, походы в театр, субботние пикники и мечта. Мне казалось, что всё это началось в шесть лет, когда мы с семьёй отмечали мой день рождения в Мак’Дональдс. Просто сидели и ели всякую фастфудную дрянь. Я спросила у мамы, почему мы не заказали отдельный праздничный зал, что бы пригласить ребят из группы в детском саду. Тогда мама ответила, что не успела об этом подумать. А папа был уверен, что в этом кафе нет такой услуги. Какого же было моё удивление, негодование и обида, когда в мой день рождения, в мой праздничный зал, с моим клоуном вбежал какой-то мальчишка! Вокруг него все улыбались и радовались, прославляя шестилетнего именинника, желая ему всех благ и всей мирской банальщины. До сих пор не могу поверить, что в тот день пришло в голову моим родителям: присоединиться к празднику! А почему бы и нет?! Наши детки родились в один день, какая неожиданность, в один час и минуту, вот это сюрприз, в одном роддоме, ну ничего себе! Последней каплей стало то, что наши мамаши вдруг решили покопаться в прошлом и вдруг выяснили, что они вместе ходили на консультации будущих матерей, а наши папы учились в одном колледже. Какие-то высшие силы разделили нас с ним спустя неделю после нашего рождения и вновь соединили на шестом году нашей с ним общей жизни. Но я расскажу о моей жизни. О жизни, которая максимально принадлежит мне. Меня зовут Ярослава. Мне семь лет и я иду в школу. В одну с ним школу. В один класс с ним. И не сложно догадаться, что мы все одиннадцать лет просидим за одной партой. Его зовут Ярослав, что просто возмутительно. У него волосы цвета спелой ржи, как у меня, но растрёпанные и секущиеся, глаза цвета вечернего неба, как у меня, только блеклые, веснушки на носу, как у меня, только уродливее. Он весь как я, только не такой. И мы с первого класса пытались доказать друг другу, что мы совсем не такие. И с самого первого класса это было чертовски сложно. Когда ты пишешь как курица лапой, а твой сосед левша, ты стараешься над каждой буковкой, словно от этого зависит твоё будущее. А ведь так оно и есть. Дополнительные занятия по чистописанию, на которых присутствуют всего два человека. Я и он. Мне девять лет и меня зовут Ярика. Потому что его зовут Ярик, и это, опять таки, невыносимо. Я быстрее всех бегаю в школе среди третьих классов, а он выше всех прыгает. Я прыгаю дальше всех среди начальных классов, а он подтягивается больше всех. Я получаю пять за сочинение по русскому языку, он пять с плюсом, потому что в его тетради нету клякс и рисунков на полях. Мне ставят пятёрки с плюсом по литературе, а ему с минусом, потому что «ребёнку его возраста не следует читать и учить таких авторов как Алан По и Стендаль». Я играю на фортепиано и пою в хоре. Он играет на фортепиано и поёт в хоре. Но он хорошо знает сольфеджио, а я терпеть не могу этот предмет. На протяжении всей младшей школы мы посещали одни и те же кружки и секции. И как на зло, какую бы новую секцию я не выбирала, он выбирал её тоже. Но перейдя в среднюю школу, я решила, что найду секцию, куда он точно не сунется. И я нашла таких две. Астрономический клуб и секцию по спортивному ориентированию. В спортивном ориентировании меня сразу ждало разочарование. Ярик записался туда раньше меня на день. Но в астрономии я его опередила. Надо признать, что я всегда была настроена агрессивно, хоть внешне этого не показывала. А Ярик как будто всегда относился добродушно ко мне. Но это только так казалось. Когда нам было десять, мы придумали себе клич: «Враги на всю жизнь!» Его мы произносили, вцепившись друг другу в волосы, всякий раз, когда завершали какое-либо общее дело, для того, чтобы не забывать, кто мы друг для друга. В конце концов этот клич вошёл в привычку и уже произносился без особого энтузиазма. И вот настал тот день, который наши родители торжественно назвали днём самосознания. В этот день мне всё ещё было четырнадцать, а звали меня уже Ярой. Ярик так и остался Яриком, что немного успокаивало. И в день самосознания мы вдруг осознали всю выгодность нашего положения. Мы же враги на всю жизнь. А согласно великому Дюма, враги полны отваги, и самое главное чести. Мы можем больше друг другу ничего не доказывать. Потому что мы враги. Мы по разные стороны баррикад. Я выбираю литературу, он русский язык, я выбираю баскетбол, он волейбол, я выбираю астрономию, он плавание. Всё то, что было важно для меня, стало на мою сторону. На стороне Ярика осталось всё дорогое его сердцу. Но спортивное ориентирование мы не смогли разделить. Поэтому оно разделило нас. Из командного детского зачёта мы перешли в личный юношеский: юниоры и девушки. Тут то и началось всё веселье. Никогда бы не подумала, что я смогу залезть босиком на сосну. Полагаю, что и Ярик не ожидал, что перепрыгнет речей шириной в три метра. Быстрее, выше, сильнее. Ярик не уступал мне ни в чём, как и я ему. И ничто не могло прервать нашей с ним борьбы, кроме одного. Одного сильного соперника, которого нам не составляло труда обойти. Надо было только объединиться. Враги на всю жизнь. Странно, что многие считали нас лучшими друзьями. Даже как-то забавно было. Забавно было так же осознать, что и спортивное ориентирование стало для нас лишь хобби, даже не увлечением. Однако появилась одна вещь, о которой, и только о которой я бы хотела рассказать.
Иногда мне было очень уютно рядом с Яриком. Были времена, когда мы могли неделями ничего не делать. Хотя, как утверждал Ярик, ничего не делать человек просто не способен. Всё лето после окончания школы мы ели мороженное, готовили горячие бутерброды друг для друга, читали рассказы Рея Бредбэри вслух, ходили в театр юного зрителя на детские спектакли. Они были гораздо интереснее и талантливее поставлены, нежели спектакли для взрослых. Мы по вечерам зажигали свечи у него на даче, а не лампочки и болтали до полуночи под одеялом, а потом выходил под ночное небо любоваться звёздами. Мы придумывали новые истории про созвездия, мечтая когда-нибудь открыть своё собственное. В дождливые летние дни мы бежали на речку купаться, потому что вода в наших краях была теплее под дождём, чем под солнцем. А когда вода в нашем организме превышала 80% мы шли в кино, после долгой и тщательной просушки. Ярик приноровился сушить мои волосы феном, намного, намного лучше, чем я. В такие дни я могла отчеканить от зубов определение слов «уют» и «комфорт». Мы были так беспечны, что письма из университетов стали для нас полной неожиданностью, хотя ждали их мы целое лето. Ждали так же сильно, как письма из Хогвардса. Хотя… Нет! Однозначно письма из Школы Чародейства и Волшебства Хогвардс были намного ожидаемы, но не реальны. Но вот незадача: мне пришёл один конверт, а Ярику два. Санкт-Петербург и Москва. Конечно же Питер! О чём тут думать. Но Ярик положил оба конверта на стол перед собой, даже не раскрыв их, обхватил голову руками и стал ерошить ржаные волосы. - Эй, вражина! – злобно произнесла я , пнув ногой стул, на котором он сидел. – О чём тут можно думать?! Конечно же Санкт-Петербург! Ярик ничего не ответил, а только поскрёб ногтями по столу, словно кот по утру. - Поехали в город? – наконец произнёс он. Всю дорогу мы ехали молча. Хотя в поездке на велосипеде есть своя особая молчаливая романтика. Ветер развивал выбившиеся из косы пряди светлых волос, разгоняя тревожные мысли. Велосипед Ярика иногда поскрипывал, оповещая всадника об очередной кочке или ямке. Вокруг шумели деревья, тополя и осины. И ни одной машины. Никто не ехал ни в город, ни в деревню. Благодать. Солнце. Не высоко не низко. Я дышу полной грудью и начинаю придумывать свою неделю. Сейчас мы доедем до города. Тихого и приятного, родного города. Который так неуклюже старается попасть в ногу со временем. Все эти новые технологии и модернизации явно не для него. Купим мороженое. Я как обычно фисташковое, а Ярик банановое. Я буду нещадно кусать холодное лакомство, обжигая язык, а Ярик будет закидывать мороз прямо себе в горло, орудуя языком словно лопатой. Когда наедимся, поедем по домам, расскажем родителям о письмах. Если задержимся до ночи, то на дачу поедем с утра. Впереди ещё большая половина августа. Его лучшая и одновременно худшая половина. Прощальная половина, наполненная светлой грустью. Впереди ещё большая половина дороги. Ярик что-то напивает себе под нос. А у меня в голове уже великий план покорения Питера.
Люблю кататься на велосипеде. Жалко, Яра не так сильно это любит. Думать с ветром в голове гораздо проще и приятнее. Сколько себя помню, я всё соперничаю с этой девчонкой. Мне это всегда доставляло неимоверное удовольствие. Сейчас, расставляя приоритеты, я понимаю, что мы разделили почти всё, к чему могли прикоснуться. Но кое-что одно осталось. Кое-что неразделённое, и , похоже, сокровенное для каждого из нас. Я краем глаза замечал исписанные тетрадки размашистым неровным почерком. Яриным почерком. В её заметках на телефоне много стихов, собственных цитат и набросков. Сегодня я прочитаю ей одну вещь. Мой рассказ. Я писал его всё лето. Он очень длинный для рассказа. Но по-другому его никак не назовёшь. Яра и решит, как мне поступить с ним. Куда мне поступить.
- Ну чего? – я аккуратно спланировала на диван, стараясь не пролить чай. В каждой руке по кружке. Чёрный и зелёный, травяной. Ромашковый чай – звучит романтично, но на деле такая гадость. Я такое не пью. У меня в кружке чёрный чай с ежевикой. - Я хочу прочитать тебе мой рассказ – спокойно ответил Ярик и отхлебнул из протянутой кружки глоток ромашкового пойла. На мгновение моё сердце застыло в жадном трепете ожидания. Я нахмурилась, силясь унять раздражение и беспокойство, а он начал читать. Его рассказ был о двух маленьких монстрах, которые пребывали в бестелесном существовании. Они бродили между мирами, собирая для себя оболочку. В каждом слове, что читал Ярик с листа, был двойной смысл, если не тройной. Он зашифровал шифр. Все эти его существа, монстры, планеты и звёзды, воздушные медузы и усатые бабочки напоминали мне все те книги, что мы читали в детстве. Но это не было похоже ни на одну из них. Как будто знакомая речь, которую я никогда не слышала, идея рассказа располагала к себе. - Погоди, - остановила его я, - мне нужен ещё чай. Идя на кухню, я кусала нижнюю губу и думала, как же я ему завидую. Он всё лето писал, а я валяла дурака. Какие-то жалкие наброски и рассказики на два листа. Пока я наливала чай, меня одолевало чувство зависти. Пустой беспросветной зависти. Почему я этого не сделала? Не написала что-то стоящее? Пока я разбавляла себе чай холодной водой, я старалась придумать, что сказать Ярику помимо «придурок, засранец, это я должна писать, я должна писать из нас двоих, я»! Руки дрожали, когда я несла чай в гостиную. - … а потом они проснулись, все семеро, - Ярик перевернул страницу, - смотря друг на друга, они не понимали, что настало утро. Ветер играл с несуществующими занавесками, а несуществующие птицы пели трели. Когда тёплый свет коснулся их бледных плеч, они обернулись. Где-то вдалеке, там, где смыкаются круглые астероиды, показалось солнце.
Яра молчала. Глаза её бегали по ковру. Она что-то пыталась прочитать на полу. Между цветных строк паласа. - Что скажешь? – я с нетерпением ждал её ответа. - Это… хорошо, - Яра явно силилась подобрать слова. – сильно и неожиданно. - И всё? – - Мне очень понравилось, - сказала она, но её зубы щелкнули, превратив снисходительную улыбку в звериный оскал - Можно попросить тебя, - начал я замявшись, - написать рецензию? - Ну так проси. –улыбнулась она. Пока Яра стучала по клавишам ноутбука, я готовил бутерброды, чтобы поджарить их на костре. - Готово! – торжественно объявила она. - Читать уже можно? – я бросил нож, так и не дорезав последний кусок сыра. - Читай, а я костёр разводить. – бросила в спешке Яра. Она почему-то сначала помчалась наверх, вместо того что бы сразу пойти во двор за дровами. - Я к реке, жду тебя там – крикнула она с порога. Я не успел опомниться, как она, хлопнув дверью, скрылась за калиткой. - Погоди, я возьму дрова – крикнул я, высунувшись из окна. - Возьми еду, - крикнула она ничуть не замедлив шаг, - и сообрази что-нибудь попить. Яра тащила связку мелких дров за спиной, укрытых пледом. В руках она несла что-то ещё, я не успел разглядеть. Когда я пришёл на берег, пламя взмывалось до самого неба. Яра сидела у самого огня, обхватив руками колени. Её взгляд был такой спокойный и даже, не побоюсь этого слова, благоговейный. Я сел рядом, и мы молча пялились на красно-жёлтые языки. Вокруг неё царила такая сумасшедшая безмятежность, что я заподозрил недоброе. Проследив за взглядом Яры, я увидел между дров тетради. Толстые, тонкие, цветные, в клеточку, сорокавосьмилистовые… - Чёртов Гоголь! –вскричал я и стал разбрасывать горячие головешки по песку – что ты делаешь?! - Не смей, - Яра оттолкнула меня от костра. Я потерял равновесие и упал на спину. Она стояла между мной и костром, отчего её огромная тень накрывала меня с головой. - Яра, послушай, - жалобно начал я. - Не надо.- Она даже не обернулась Остаток вечера мы провели молча жуя бутерброды. Всю ночь я не мог уснуть. Ворочался и вздыхал. И всё думал, думал и думал. Думал о Яре, с которой мы враги на всю жизнь, лучшие друзья и всё прочее, думал о маме с папой, которые очень не хотят меня отпускать в столицу, ни в северную, ни в центральную. Думал о собаке, которую придётся оставить дома. А ещё думал о том, что она мне сказала перед сном. - Я думала, что мы всё уже разделили. Но оказывается, ничегошеньки не изменилось. Мы так и не поделили Стендаля, Шоу, Толстого, Шекспира, Гёте, Паланика, Брэдбери, Булычева, Пастернака, Бианки, Андерсена, Киза и Кизи. Даже маму Джо мы не смогли поделить. Полагаю, города мы с тобой точно поделим. И, это… Спокойной ночи. Когда я понял, что глаз мне не сомкнуть, было уже пол шестого утра. И тут меня осенило. Я вскочил с дивана, запрыгнул в штаны, подцепил по дороге шлёпки и полетел на пляж, где вчера горел злополучный костёр, пожирая письмена моей подруги. Упав на колени перед чёрной лункой, я стал разгребать угли. Руки уже по локоть были в саже, но, увы, и ах. Ничего. Я пошёл к воде, чтобы смыть с себя всю это черноту, как вдруг споткнулся о головешку. Со злостью пнув полено, я наткнулся на ещё одно. Сообразив, что это остатки костра, которые я вчера разбросал, в доблестном порыве спасти творения Яры, я начал разгребать под собой песок. Тихонько рассмеявшись себе под нос, я вприпрыжку побежал обратно к дому.
Опаздывать я чертовски не люблю. Но это у меня получается лучше всего. Вот и Ярика я заставила ждать на вокзале. Я не люблю цветы, которые мне дарят. Они умирают слишком быстро. А цветы в горшках я убиваю ещё быстрее. Но почему то сейчас я иду с бутоном белой розы в правом кармане. Бутон нежно лежит в руке и как-то тепло пульсирует, будто отдавая остатки жизни моей ладони. Я чувствую этот мягкий белый цвет. И почему то от этого прикосновения становится так печально, приятно, трогательно и даже забавно. Розу сначала срубили на корню, предварительно вырастив на убой. Дальше она случайно выпала из общего букета прямо на улицу. Её подобрал Ярик и подарил мне. А что сделала я? Я её обезглавила. И словно всадник я несу её голову на бедре, как свой трофей. Печально и обидно. Но приятно. Этот цветочный трупик был предназначен специально для меня, пусть волей случая, пусть прихотью судьбы, этот бутон мой. Я представляю, как роза превращается в маленькую белую мышку и ползёт вверх по руке, прямо под плащом. Мне не нравится эта фантазия, и я сочиняю заново. Я бы сочинила заново наш предстуденческий август, что бы мы вместе могли учиться в Питере, что бы не ездить к нему в эту вонючую Москву, что бы он не ездил к Неве, что бы потом ему не хотеть уезжать, но всё-таки зачем-то возвращаться обратно. Завтра мы встретимся после обеда. И я так и быть удостою его чести прочесть первым мою книгу, которая, надеюсь, выйдет в свет без щипка и задоринки, не то, что моя дебютная. - Не понимаю, почему ты каждый раз останавливаешься у Ромы, мог бы жить с нами. Максим всегда за. – Я неторопливо укладывала его покупки. - Понимаешь, с Ромкой веселее. И ещё ты только не обижайся, этот твой Макс – настоящий князь тьмы. У меня от него мурашки по коже. – - О, да, - мечтательно протянула я, - у меня тоже. - Всё как ты хотела, - Ярик положил фруктовую жвачку в карман плаща. - Осталось завести собаку и закончить роман. - Тот самый? – он насторожился. - Да, - Из магазина мы возвращались молча. Молча готовили еду, молча ждали Рому, молча попрощались. Однако я чувствовала, о чём думает Ярик. «Моя повесть и твой роман. Они очень похожи. Как разные главы одной книги. Нет, даже как две книги одной трилогии. Я бы хотел, чтобы моя повесть…» - он не закончил, но то как он подчеркнул слова «моя повесть» меня привело в бешенство. Это не его повесть, а мой роман. Это моя история.
Я чувствовал, что мы расстались в дурном настроении. Если бы я не знал Яру, то решил бы, что мы поссорились. Как знать. Может мы обиделись друг на друга? Отогнав все мрачные мысли, я стал разглядывать людей на перроне. Все они спешили куда-то, никто не смотрел под ноги, не смотрел вверх, только вперёд. Все были напуганы чем-то, никто не сбивался с темпа, все ритмично обгоняли друг друга, спеша из ниоткуда в никуда. Я не люблю смотреть на такую суету. Однажды мой профессор сказал мне: «Человеческое малодушие зарождается тогда, когда сам человек начинает делить мир на две части. На любимое и нелюбимое.» Я не хочу быть малодушным, но есть вещи, которые я люблю и не люблю. Я люблю , как только тронется поезд, открыть бирюзовую, прожженную костром тетрадку, и начать читать, перечитывать рассказ, которые никогда не закончиться. Бережно открываю первую страницу: «Синяя кукушка». Аккуратно пролистываю всю тетрадку, чернильные страницы которой я знаю наизусть.
«Очки было уже не починить. И без того хрупкие стёкла-льдинки безнадёжно рассыпались по паркету, оправы погнулись в нескольких местах, а одна из дужек вовсе отлетела. Без своего стеклянного щита мой собеседник выглядел растерянным, но даже сейчас его взгляд оставался холодным и пустым. Как будто снежная пустыня смотрела на меня из его ледяных глазниц. -Помяни чёрта, он и отзовётся, - проворчал он, шаркая тапочками,- обернись, дай мне скотч. Он во втором ящике. -Но очки уже не восстановить.- возразил я. Но тут же был уколот глазами Валерия Евгеньевича. Мне пришлось открыть второй ящик. «Съешь меня» - заговорила одна яркая коробочка. «Нет, меня» - зашевелилась другая, цвета вишнёвого варенья. «Выпей меня!» - визжала маленькая пробирка. «Я утоляю жажду любопытства» - ядовито-жёлтая скляночка зазвенела в ящике. «Открой меня» - предложил старый футляр. «Без меня тебе не обойтись» - вторил маленький ключик. «А что открываю я! Ты не поверишь!» - загудел басом толстый медный ключ. «Надень меня» - подмигнуло изящное колечко. «Спрячь меня» - закрутилась в вихре тщеславия серебряная монета. «Ты оглох?!» - строго прикрикнул на меня Валерий Евгеньевич. -Здесь нет скотча - опомнился я. Пол секунды назад я чувствовал себя Алисой в Стране Чудес. Не в том смысле, что чувствовал себя девчонкой, а просто возникло ощущение волшебства. Кстати, готов спорить, вы не знали о том, что Борис Заходер мог перевезти название сказку Льюиса Керола как «Алиска в Расчудесии». Но скотча всё равно не было. Было кое-что получше. Броши, подвески, картины, вазы, зеркала, расписные рамы, комоды, стулья, несколько туалетных столиков, торшеры, подставки для книг, причудливые статуэтки и конечно же часы. Часов было больше всего. Часы наручные, часы настенные, часы дверные, часы-будильник, часы с маятником, часы с кукушкой. Ох уж эти кукушки. Именно из-за кукушки разбились очки. -Погляди в комоде – собирая крупицы увеличительных стёкол, отозвался Валерий Евгеньевич. -Нашёл- я оттолкнулся ногами от комода и на крутящемся кресле подъехал к Остротову. -Болван! Что ты делаешь?! Ты в антикварной лавке, а не в парке аттракционов!- сорвался Остротов. -Что-то весь ваш антиквариат напоминает старьё – обиделся я. -Не старьё, а старинные вещи! Вещи эпохи ренессанса, эпохи возрождения, барокко…- Остротов что-то мечтательно вырисовывал тонкими пальцами в воздухе,- Тьфу! С кем я об этом говорю?! С отчисленным студентиком, который и двух лет не отучился!- Валерий Евгеньевич съёжился, как будто собственные слова окатили его холодной водой. Это меня задело. Не то, чтобы моё самолюбие не терпело критики, нет, это не так. Просто, как говориться «правда глаза колет». Это всё равно, что слушать однообразные нотации от учителя очередного бесполезного предмета. Раз за разом, тебя вновь и вновь тыкают носом в твои же ошибки. Это неимоверно злит. Внутри себя я уже несколько раз разгромил здесь всё: разбросал веера, изрезал шторы, попрыгал на всех диванах и кушетках, да так, что из них как кости повыскакивали пружины, ножками от стульев поразбивал все стёкла, украшениями посбивал со стен часы и, конечно же, надел эту проклятую синюю кукушка на голову Валерию Евгеньевичу. -Сегодня можешь уйти пораньше- печальным тоном сообщил Остротов. Его серые глаза что-то искали на полу. Ни отлетевшую дужку, ни ещё одно стёклышко, ни миниатюрный серебряный болтик. В пытливом взгляде Валерия Евгеньевича было нечто такое, что заставляло испытывать к нему жалость и уважение одновременно. Ржаные волосы ничуть не обесцветились временем, черты лица, хоть и ссохлись, но ещё таили в себе следы былой решимости и… Слово-то какое! Булатности! Булатный меч! Вот на что был похож Остротов. Я мысленно привёл в порядок лавку, которую сам же разрушил в своём подсознании, вдохнул по глубже. -Так-с, так-с, так-с – процедил булатный человек,- я починю кукушку, а ты, будь добр, пока не поздно, отнеси все пять граммофонов Петру Иосифовичу. Им грош цена, но он продаст, будь уверен. -Но, Валерий Евгеньевич…- -Я семьдесят два года Валерий Евгеньевич. Да, сказал, что можешь уйти пораньше, - как будто прочитал он мою мысль- так вот пораньше и уходи, но только вместе с граммофонами. И по направлению к Обводному каналу. Крепкий холодный ветер гулял в моих волосах, которые имели самую подходящую длину: они были достаточно длинными что бы их расчёсывать, но достаточно короткими, для того что бы забрать их резинкой. Тёмно-синее пальто жалобно скулило, швы судорожно потрескивали, как бы намекая на то, что в такой одежде не пристало таскать пыльные граммофоны. В добавок ко всему для музыкального хлама мне понадобилась небольшая тачка. Рядом со мной прощебетали две старшеклассницы, от них как будто повеяло летом. Обе девушки светловолосые, у одной локоны отливали золотом, у другой они были более ржаные. Однако их внешность занимала меня куда меньше, чем обрывок разговора, который был доступен моим покрасневшим от холода ушам. -Да, опять на выборгском, - пропела одна, такой молодой, живой голос, таким голосом говорить бы о чём-то новом,- моя бабушка обязательно пойдёт. -Она ведь тоже когда-то работала в театре?- уточнила подруга. -Да, имени Вахтангова. Я бы сходила на «Сирано де Бержерак», - задумчиво протянула девушка,- бабушке опять достанутся бесплатные билеты. -«Сирано де Бержерак»? Ты ведь даже не знаешь о чём спектакль! -Вот и узнаю, – улыбнулась она в ответ на замечание собеседницы. «Имени Вахтангова,- проскользнуло у меня в уме,- наверняка в конце ноября. Что ж. Я хороший или плохой? Понятливый или не очень? А может он не захочет её видеть? А может, я чересчур любопытен? А может она уже на пенсии? Или не участвует в спектаклях? Я же не знаю всю программу гастролей. Может купить билет? А может два? Нет. Я ничего не знаю, ничего не понимаю. Какие гастроли вахтангавцев? Какая несчастная любовь Остротова? Я тут ни при чём.» С этой мыслью я безжалостно грохнул трупы музыкальных машин на порог кабинета Петра Иосифовича. Тот, разговаривая по старому телефону, на дисковом аппарате которого ещё сохранились десять букв, размахивал руками во все стороны и вырисовывал восьмёрки на полу телефонным шнуром. -Хъа! Хъа! – Коровин Пётр Иосифович утвердительно кивал, эти его крики были равносильны положительному ответу,- я согласен! Пусть назначат кого угодно. Всё! А! А?! Антон? Антон. Антон, спасибо, иди, иди. Хъа? Хъа! Перед тем как закрыть за мной дверь, всё ещё петляя между мотками провода, Коровин как обычно сунул мне в руки детский мармелад. Всем знакомая стариковская привычка, нет, больше традиция угостить чем-нибудь, не важно, будь то яблоко или конфета, пирожок или леденец, сухарик или прочая съестная живность. У таких щедрых стариков есть и дети и внуки. Я в этом уверен. Вот у Валерия Евгеньевича никого нет, поэтому он даёт мне в дорогу граммофоны, а не мармеладки с шоколадками. Возможно, он как почтальон Печкин из «Простаквашино». Велосипед подарить ему что ли? Или сразу галчонка? Хотя Остротов рассказывал мне, что в студенческие годы он выращивал ручного ворона. Ворон потом отправился в научную лабораторию при университете. Для опытов. -Мишку?- я не поднимая глаз держал пакет мармелада в вытянутой руке. - Не во всех странах продукты питания в виде животных можно давать маленьким детям, - Марина взяла зелёную мармеладку. Деловито проверила содержание сумки и продолжила ходить по комнате, бормоча что-то себе под нос. - Ты уже не маленькая, - я поёрзал на кресле, - а вообще это глупость. Мясо дети едят и ничего. -Но они же не знают, что оно до подачи на стол бегало, - она сложила какие-то бумажки в сумку и закрыла замок, - это же дети. -Что же это за страны такие? – ухмыльнулся я. -Не помню.- -Сама придумала.- - А вот и нет, посмотри в интернете,- Марина нахмурилась. -И посмотрю, - конечно же, я не собирался смотреть. Эта информация ничего не сыграет в моей жизни. Разве что я окажусь в ситуации главного героя фильма «Миллионер из трущоб». Но это мне не грозило. Тонкий солнечный луч медленно дотронулся до её тёмных волос, тихонько приоткрывая её бледное лицо, проскользил по её изящному носу и скрылся в уголках губ. Луч как будто говорил мне: «Присмотрись. Вот здесь». Где? Я ничего не видел. Что-то не так? Волосы как волосы, как обычно длинные и аккуратно спускаются чуть ниже талии. Нос как нос, даже скорее носик, не вздёрнут и не крючковат, не картошкой и не спицей, хорошенький такой носик. Уши как уши, папины уши, с тремя дырочками с каждой стороны. В одном маленькая синяя бусинка, я подарил. Губы тоже совсем обыкновенные: ровные, алые, правильной формы. Мне кажется, если Марина прикусит губу, то пойдёт не кровь, а персиковый сок. Солнечный луч, должно быть, ошибся, ничего на лице Марины не бросалось в глаза, даже глаза. Глаза как глаза, глубокие, цвета запёкшейся крови. Странно. Марина – морская, глаза у Марины должны быть голубыми или хотя бы светло-зелёными, цвета морской волны. А у моей, то есть у этой Марины глаза тёмные. Может у неё глаза цвета чёрного моря? Но, я полагаю, нет на свете такого моря, которое было бы темнее этих глаз. Марина как Марина, ничего особенного в ней не было. -Проводить тебя?- я поднялся с кресла, чтобы открыть перед ней дверь в гостиную. -Не надо, - Марина ловким движением накинула на себя чёрный кардиган, от чего стала казаться на пару лет старше и выглядела даже по-деловому,- папа обещал подбросить. -А…- в голове у меня крутились обрывки разговоров, что-то по поводу поступления в Германию, зачем-то там, куда-то там и прочее,- когда уезжаешь? -Как получиться. Если всё будет хорошо, то уже двадцать пятого ноября буду гулять по Берлину, -Марина мечтательно посмотрела куда-то поверх меня, а может на меня,- но мама с бабушкой хотят, чтобы я здесь закончила школу. -Сложная какая-то система. Разве так можно? – я знал, что можно. Знакомый моего друга во время обучения в десятом класса уехал учиться в Чехию, сейчас ему осталось отучиться три года в медицинском. Марина хочет стать хирургом. -Конечно, правда, придётся быстро адаптироваться, но я справлюсь. Можно было поехать ещё в Чехию, но придётся учить язык. -Ты знаешь, знакомый моего друга учится в Чехии, на врача.- -Да, ты рассказывал. Врач. Как грач. Дурацкое слово, - она перебирала кончики волос, нервничала. Почему? -А как тебя прикажешь потом называть? Госпожа хирург? Или как там у немцев? Фрау? – я засмеялся. Как-то грубо вырвался у меня этот смешок, но она поддержала моё пустое веселье. Марина начала говорить о том, что ей надо будет делать, чего ей не надо будет делать, назвала тысячу имён, миллион чисел и дат, миллиард глаголов будущего времени. Мне не было не интересно, мне было, я не знаю, наверное, мне было… Не по себе? Когда дверца синего «Nissan» захлопнулась за Мариной, я обменялся с её отцом прощальным рукопожатием и остался стоять на ветру. «Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: "Не стой на ветру"…» - А. Ахматова.
Санкт-Петербургский университет культуры и искусства. Основан в 1918 году. А кем бы я потом стал? Кто я сейчас? Так стало паршиво, как будто никакого будущего у меня нет и быть не может. Как будто, если я хоть немного пошевелюсь, исчезну, уйду в никуда. Моё уныние разорвал в клочья звук телефонного звонка. Пятая симфония Бетховена струилась из моего кармана.
-Слушаю,- это был Игорь. Игорь недавно пережил свою четверть века, однако по-настоящему назвать его Игорем никак было нельзя. Игорёк был человеком с полным отсутствием чувства ответственности, с самыми наивными представлениями о жизни и с самым большим запасом удачи на всей земле,- чего молчишь? -Антон! Антон, сегодня Лилька играет на Невском! – я по голосу догадался, что будь Игорёк псом, его хвост вертелся бы от восторга как пропеллер. -Где?- -Ну я же сказал, на Невском! – он произнёс это с таким негодованием, будто назвал мне широту и долготу с точностью до градуса, а я дубина не могу понять этого. -Невский проспект не такой уж и маленький…-лениво протянул я. -Найдём! Жду тебя через сорок минут на площади Восстания…- короткие гудки врывались в моё ухо один за одним. Делать было не чего, так как действительно дел у меня никаких не было. Из метро я вышел немного раньше. Обелиск сегодня выглядел выше обычного, как будто подрос за те дня, что меня здесь не было. И я вдруг забыл какой сегодня день недели. Сразу же из неоткуда взялось какое-то детское чувство, предчувствие некой игры. Я не понял, что это за чувство, ощущение, первобытный инстинкт или влечение, но охотно поддался ему. Мне нужно было определить день недели. Однако, для начала, я должен был определить свою роль: кто я? Шерлок Холмс? Супер Мен? Агент 007? Может я как Итон Хант? И моя миссия невыполнима? Медлить нельзя! Итак. Вот женщина со стаканом кофе из «МакДональдс», следом за ней мужчина с чёрным кожаным портфелем, рядом пожилой профессор с супругой, оба математики, я знаю. Передо мной пронеслась маленькая девчушка с двумя косичками, за ней торопливо следовала мать, и тут всё рухнуло. -Антон!- Игорёк опустил свою рука на моё плечо, - давно ждёшь? Я понял. Если встреча назначена на половину пятого, а Игорь работает до шести, следовательно, он сегодня не работает, а не работает он только по средам и выходным, а так как именно сегодня Лиля играет… Лиля должна была играть пятого октября, в субботу. Так-то. Никакой из меня Шерлок Холмс, всё скучно, обыденно и тривиально. -Чего молчишь?- Игорёк достал из кармана сигареты, чем весьма меня удивил. -Да, привет,- я поморщился от запаха дыма, - ты разве куришь? -Курил когда-то, вот решил вспомнить, почему я это делал, - он крутил сигареты в тонких пальцах и всё никак не собирался затянуться. -Ну и как? -Не очень. Совсем,- Игрёк сделал последнюю затяжку, до самого фильтра,- я не понял. Раньше мне это нравилось. А теперь нет. Странно. Я не выдержал и рассмеялся. Смеялся я от души, зычно и громко. Но смеялся я не над Игорьком, а над его как всегда наивным изречением. Было приятно, что в моём окружении есть такой вот Игорь, Игорёк. -Странный ты человек, - выговорил я сквозь смех. -Почему? Разве это не удивительно, как меняются человеческие вкусы, привычки, взгляды на жизнь. Сам человек меняется. – вот он посмотрел и я испугался, как будто он может что-то увидеть. Что-то такое, чего бы мне не хотелось показывать никому. – Ты вот Антон, тоже изменился. -Мы не виделись от силы две недели, я не мог измениться за этот срок. – я говорил несерьёзно, всего лишь подыгрывал ему, хотя это было не по-товарищески. -А ты не за две недели изменился, - Игорёк подтолкнул меня вперёд, на светофоре загорелся зелёный, мы перешли Лиговский проспект, - ты сегодня изменился. -Как?- -Не знаю, но вот взял и изменился. И хочу заметить, в лучшую сторону. Я снова засмеялся, но на этот раз очень тихо, почти про себя. А внутри у меня разлилось тёплое молоко, парное, и такое настоящее, что захотелось каждому налить по кружке и угостить. Но вот если бы я любому случайному прохожему предложил бы такое молоко, он бы наверняка спросил: «А оно пастеризованное?» Какая к чёрту пастеризация?! Да, Невский проспект не такой уж и маленький. Пока мы искали свои отзвуки театра, Игорёк рассказывал мне невероятные веще. Иногда мне казалось, что он конченый дурак, а иногда напротив, что он гений, и нет таких гениев больше нигде. Толпа. Закон толпы гласит следующее: при образовании скопления из нескольких человек, путём любопытства, непонимания или стадного чувства, накладываются слои людских масс, независимо от их занятости. Такая толпа образовалась на Малой Конюшенной. Мною двигало стадное чувство, но мой спутник действовал наверняка: улавливал каждый звук мелодии, малейшее движение толпы, и вот он уже нашёл заветную щель и скрылся в людском море. «Ничего, я и здесь послушаю». Но не успел я закончить свою мысль, как Игорёк, точнее всего лишь его часть, показался из толпы и уволок меня за собой. Что же я увидел? Рояль, самый настоящий рояль, огромный, чёрный и блестящий. Он был похож на огромную чёрную рыбу, на великолепного тёмного кита. А на этом ките величественно и грациозно восседала Лиля. Её огненно-рыжие волосы легонько вздрагивали от вибрации воздуха. Руки едва касались клавиш. Она играла какую-то незатейливую, но очень красивую мелодию. Захотелось вздохнуть полной грудью. Из толпы к роялю вышла девушка, в одной руке она сжимала смычок, в другой бережно держала скрипку. Когда она повернулась ко мне лицом, я узнал в ней Лилину подругу. Ира взмахнула смычком, и моё сердце остановилось. Из скрипки водопадом нот полились нежные звуки, как капли воды они падали на асфальт, но не растекались по ним, а отскакивали в толпу. Следом за Ирой с другого конца воображаемой сцены вышла девочка лет десяти. Она начала партию флейты. Играла она великолепно, а на глазах у девочки блестели слёзы, не то от холода, не то от усердия. На протяжении часа прибывали всё новые и новые музыканты. Толпе пришлось дать место их свободному творчеству. Получилось что-то в роде флэшмоба. Никогда не присутствовал на подобных мероприятиях. И вот на Невском целый оркестр. Я не слышал стука своего сердца, а может он просто совпадал с партией ударных, однако вскоре меня ждало такое, от чего сердце могло и вовсе выпрыгнуть из груди. «Кармина Бурана». Каким мастерством нужно обладать? Сколько часов нужно репетировать? Я уже ничего не понимал. Внутри меня было уже не молоко, а целый млечный путь! Миллиарды и мириады звёзд сияли всё ярче и ярче. И я уже смутно помню, как поздравил Лилю с блестящим выступлением, как попрощался с Игорьком и как оказался на Гражданской. Надо мной было огромное, низкое небо. Казалось, ещё чуть-чуть и оно раздавит нас всех. Его не остановит ни колоннада Исаакия, ни шпиль Петропавловской крепости, и уж точно не купол Смольного собора. Марина говорит, что питерское небо похоже на крышку, а мы все в коробке. Я так не считаю. Небо просто близко. Так близко, что протяни руку и тебя укусит Большая Медведица.» Когда-нибудь, я спрошу у Яры, чем должен был закончиться этот рассказ. А пока я сам пишу к нему продолжение. До сих пор пишу, чтоб наверняка.
Моя память – моё проклятье. Я столько всего помню, что иногда становиться страшно. Ибо когда начинаешь вспоминать, прошлое затягивает тебя в пучину остановившегося времени. Выкарабкаться от туда очень сложно. Совершенно недавно, когда разбирала старые конспекты, нашла листок с домашним заданием Ярика. Маленький листок в клеточку. Когда разбираешь старые вещи, особенно бумажно-листочные, обязательно держишь каждую вещь в руках, подолгу вертишь её, рассматриваешь, вспоминаешь, изучаешь. Читаешь.
«Трагедия Петра младшего.» Я очень хорошо помню дорогу из школы домой. Мама забирала меня ровно в два часа по полудню. Как раз то время, когда солнце светит прямо сквозь пожелтевшую листву каштанов. Самые красивые каштаны росли на северной аллее, сразу за набережной. Я шёл, пиная листья, которые здесь никто не убирал. И это никому не мешало. Все дети из моей начальной школы ходили сюда собирать гербарий. Красный багрянец кленовых листьев, золотистый блеск осин, томный салатовый каштанов и бесконечно пёстрый цвет рябиновых листьев. Мама всегда покупала мне после школы печенье "Oreo". В пачке четыре печенюшки: одна мне, одна маме, и по одной бабушке с дедушкой, которые всегда сидели на одной и той же скамейке под самым большим на свете дубом. Дедушка носил огромные очки с круглыми стёклами, отчего его тёмно-синие глаза были похожи на два иллюминатора смотрящих в космос, точнее из него. На нём всегда была клетчатая жилетка с небольшим нагрудным кармашком, в котором он хранил шоколадные ириски. Их очень любила бабушка. Бабушка всегда надевала разные платья: синие, фиолетовые, нежно-кремовые, с оборками, кружевами, с цветами или мелким узором. Бабушка все платья шила сама. Она даже мне сшила жёлтую рубашку, как у Генки из параллельного класса, только лучше. А Генке эту рубашку отец привёз из Индии. Я угощал бабушку с дедушкой печеньем. А они угощали меня историями: страшными и интересными, опасными и радостными, самыми правдивыми и самыми неправдоподобными. Дедушка с бабушкой никогда не рассказывали одну историю дважды. "Потому что ничто не повторяется." - говорила бабушка и надкусывала печенье, которым я угощаю её каждый день в три часа по полудню. Я хорошо помню дорогу из школы до дома. И то, как однажды зимой истории закончились, и мы с мамой съели печенье вдвоём...»
В этом весь Ярик. Коротко и трогательно. Он всегда отдавал предпочтение уютным произведениям, весёлым и тёплым. А из под моей руки выходила трагедия. Вечная драма, жестокая, печальная и холодная.
Этот вечер был особенно холодным. Я уже месяц не получала весточек от Ярослава. Ни звонков, ни электронных писем, ни приветов через знакомых. Конечно же я понимала ,что мы оба заняты нашими историями. Оба боремся за свой роман или повесть. Как обычно. Словно со школы ничего не изменилось. Опять борьба, опять друг с другом, опять до последней крови. Сегодня на ужин холодное ризотто с грибами и перцами, дважды подогретое куриное филе в сыре и томатах и никогда не остывающий чай. А всё потому, что Максим решил продегустировать вечерние пробки. Осталось несколько глав. Я всем довольна, особенно главными героями, которые на протяжении всей книги не позволяли мне управлять собой и падать духом, поддерживали меня, задирали. И вдруг объявился старый главный герой. Один из моих любимейших персонажей. На мой мейл пришло письмо от Ярика. Приглашение на презентацию его новой книги. Его повести. Моего романа. Чёртов придурок! На экране крупными красивыми буквами было выведено название повести: «Через стать и не встать». Я убью его! Прикончу собственными руками. Читайте скоро во всех газетах: битва астральных близнецов! Как он мог! Это моё название! Моя выдумка.
- Ты когда-нибудь думала о странных словах?- я перешнуровал кроссовки для пробежки. - Сейчас думаю. Слово грань, например. – Яра сплетала свои волосы в косу. - Или стать. – - Точно, мысли читаешь. – раздраженно произнесла она. Никто из нас не любил произносить чужие мысли вслух, когда оба считали их своими собственными. - Побежали? Только не в твоём темпе. – уточнила Яра. Она не любила быстро и долго бежать на тренировках. Объясняла это тем, что во время быстрого бега не могла избавиться от мысли, что кто-то её преследует. Мы бежали через лес, когда она вдруг резко свернула к обрыву. Она снизила темп и побежала трусцой, пригибаясь от веток. - Яра ты куда? – она жестом велела быть тише. Я свернул за ней. У самого обрыва, разрыхляя песчаный берег извилистыми корнями, стояло дерево. Маленькое и неказистое, оно походило больше на куст. Но именно это дерево стало пристанищем для самого настоящего чуда. Огромный орёл сидел на крючковатой ветке, устремив свой взор на запад. Яра медленно опустилась на землю и поманила меня к себе. Я никогда раньше не находился так близко с подобным существом. Величественным и свободным. Казалось, он являлся олицетворением слова «стать». Он будто сам являлся этим словом. Весь состоял из стати. Мы сидели и смотрели на него как заворожённые. В глазах пятнадцатилетних подростков орёл выглядел ничем иным как символом, посланием. - Аж не встать, - прошептала Яра. Птица встрепенулась от её шепота, но не улетела, а лишь смерила нас взглядом. Так мы просидела до самого вечера. И когда последняя долька огненного шара скрылась в воде, орёл взмахнул крыльями и исчез. Растворившись в безоблачном небе, он лишь что-то крикнул нам на прощание. А мы не поняли. Ни слова не поняли. - Вот было бы здорово попасть туда. – мечтательно и серьёзно сказала Яра. - Куда, туда? – уточнил я. - Туда, откуда он прилетел, конечно. Оттуда прилетают только орлы. - А я бы хотел побывать там, откуда приходят волки – подхватил я её фантазию. - Или приплывают акулы. - Приходят олени и дикие лошади. - Пытаясь научить нас чему-то и чему-то научиться у нас. - Хотят найти здесь что-то. - Или кого-то. - Что бы можно было показать ему тот самый мир. - Сделать его королём или её – королевой. - Которая спасёт все миры от всего я вся. - Потому что именно этот человек нужен кому бы то ни было. - И конечно же ему помогут. - Конечно! - Зимние феи или рыбы, которые когда-то были людьми. - Листья и лианы, сатиры и фавны. - Медузы, недавно бороздившие просторы вселенной, захватившие с собой пару космических звёзд. Чтобы морским было не скучно. - И монахи двенадцатой жизни. - Кто? – переспросил я . - Монахи двенадцатой жизни. Они уже прожили первые одиннадцать и теперь живут свою последнюю. Уже в первой жизни они осознали, что это не конец и возможно не начало, стали учиться перерождению, искать пути. И вот, в своей двенадцатой жизни, их мудрость помогла им найти единомышленников, найти друг друга. - Здорово…
- Как ты думаешь, - спросила Яра уже в раздевалке. – Он и был той самой статью? Я вздрогнул. Чьи же всё-таки мысли мы произносим вслух: свои или чужие? - Полагаю, он просто перелетал через неё. - Через стать? - Верно. Мы рассмеялись, будто поверили друг другу, что это была шутка. По домам мы разошлись в чудесном настроении. «Не встать» -повторил про себя я.
Я в третий раз подогрела курицу и в десятый раз пошла в ванну умываться. Как уже было кем-то однажды подмечено: из мирной буддистки я легко превращаюсь в ярую католичку. Смешно. Смешно и нелепо выбирать платье, чтобы пойти туда, куда не хочешь идти, искать билеты, чтобы поехать туда, куда не хочется. Я искусала всю нижнюю губу и уже начала принимать успокоительное. Ярик звонил и писал много раз. Я игнорировала его письма и сбрасывала трубки много раз. Но всё это решительно не интересно. Самое интересное началось тогда, когда я вошла в роскошный зал с хрустальными люстрами, зеркалами на пол стены, ковровыми дорожками, чопорными официантами и очень шумной публикой. Десять баннеров стояли в ряд между колоннами друг напротив друга, с каждой стороны по пять. Это обложки и титульники книг, чьи авторы удостоились чести быть представленными сегодня. Я сразу заметила её. Огромную обложку полную звёзд и космической темноты, переливающаяся лиловыми, голубыми и сине-зелёными цветами. По середине тёмным пурпурным силуэтом летел расправив крылья орёл. Внизу белыми серебрящимися буквами было выведено следующее: «Моей второй половинке, Чья душа без всяких препятствий касалась моей, И чей звонкий голос то и дело отдавался эхом в моём теле. Она мой пожизненный соавтор, мой астральный близнец. Моё окончание на «А». Яра. Ярика» Что со мной случилось в эту секунду, сложно представить даже мне самой. Как же я разочаровалась и обрадовалась одновременно! Мне вдруг захотелось закричать и заплакать, а потом начать танцевать вальс. А лучше ча-ча-ча. Мои руки вцепились друг в друга, разрываемые чувствами беспокойного разума. Я стала суетливо оглядываться по сторонам, пытаясь понять, откуда пришла и как теперь выйти. Решив, что я не достойна присутствовать на его презентации, я поспешила к выходу: огромной белоснежной арке. Почувствовав как моё лицо багровеет от стыда, я приложила к щекам ледяные ладони. Они всегда холодные, особенно пальцы. - Ярослава! – окликнул меня знакомый голос. Голос одного из редакторов. Я решила не оборачиваться, а лишь искоса взглянуть на того, кто меня позвал. В беспорядочном потоке людей я видела лишь неприметные лица. Спускаясь по ступенькам, всё ещё окликаемая редактором, я с кем-то столкнулась. - Прошу прошения, - пробубнила я, пытаясь обойти человека, которого только что чуть не сбила с ног. - Попалась.- - Что простите?- от недоумения мне пришлось оторвать от пола глаза. Ярик улыбался во весь рот. В чёрном классическом смокинге он был похож на какого-нибудь английского актёра прошлого века. Я ещё раз приложила ладони к вспыхнувшим щекам, попыталась сделать шаг назад, но Ярик обхватил мои плечи. Он легонько треханул меня и наклонился к уху: - Обычно близнецы все знаменательные события празднуют вместе. - Но мы не близнецы – вздохнула я. - Но мы и не обычные. Наши взгляды встретились. Ярик продолжал улыбаться. Пришлось начать и мне.
Часы проболи полночь. И не смотря на то, что бал был в самом разгаре, когда я ушла, принц нашёл своё счастье. Как и принцесса. И жили они долго и счастливо. Было бы очень мило так всё закончить.
Но подводя итоги истории, которую я хотела рассказать, можно констатировать, что ничего у меня не получилось. Ни рассказать историю свою, чтобы никаких «мы», ни рассказать её как подобает хорошему рассказчику, ни добавить в неё что-то светлое. Однако мораль для меня ясна. Словно капля масла на зеркальной поверхности пруда, она растекается и блестит на солнце. Будто капля дождя, самая крупная и чистая, она бьёт такт врозь всему ливню. Я слишком много употребляю букву «Я». Хотя бы из-за имени. И я надеюсь, вы не приняли эти строки за мораль?
Странное и довольно-таки противоречивое впечатление вызвал рассказ. Начало интересное и читается взахлёб, подстёгивая желание узнать что же дальше. А потом всё повествование катится в обрыв. Так и не удалось понять кто такой Антон и все прочие герои и какое отношение они имеют к ГГ. Зачем они введены в повествование? Вы попросили адекватной критики, поэтому не акцентирую внимание на разного рода ошибках. Но текст просто необходимо несколько раз перечитать, ибо их много.
0
