Ранний апрель рвался в кухню через приоткрытую форточку и увязал в плотной смеси запахов корвалола, валерьянки и чего-то йодистого. 

Вита сидела у подоконника с отрешённым лицом, медленно вдыхая наэлектризованный безысходностью воздух. В блестящей белой краске, покрывавшей подоконник, расползались паутиной трещинки. На безучастном лице Виты проявилось вялое удивление: раньше она не обращала на трещинки никакого внимания и не подозревала об их существовании. 

Все ее «раньше» просочилось наружу и теперь, вместо Виты, радуется весне, слушает синиц, прыгает через лужи. Еще месяц назад «раньше» было реальностью! Бурная жизнь гнала Виту резкими рывками от дома к метро, от метро к зданию университета. Зонтики, люди, лестницы. И все это не отрывая взгляда от тетрадей по «дискретке» и «дифурам». Второй курс самый сложный, самый ответственный. Какие уж там трещинки в краске.

Но в одну секунду время остановилось, сжалось в точку и разбухло, перекрыв кислород всем планам. Старое понятное «раньше» превратилось в непредвиденное «теперь», наполненное только страхом. 

Диагноз Виты звучал предельно понятно, без длинных терминов. Но тем он и был тяжёл. Словно чугунный молот, бил в опору, жестоко, с намерением снести всю Виту сразу до фундамента, не оставляя надежды. Вита силилась понять логику Бога, зачем Он обрек ее на заведомо неравную схватку? Почему ни один врач не берется ее лечить? И почему все говорят только одно – Израиль! Израиль! Может, Бог хочет отправить Виту таким сложным путём на родину ее предков? Мама говорила - папа был еврейских кровей. Странный замысел! 

Вита перевела взгляд с подоконника в мутноватое застеколье. С высоты десятого этажа деревянный храм Серафима Саровского казался спичечным домиком. Три маленьких синих купола, увенчанные золотыми крестами, горели на солнце. Покатая зелёная крыша сверху казалась слишком простой, геометрически скромной, не претендующей на внимание. Вите хотелось быть такой же пирамидкой, ровной, смиренно преломленной перед небом в учтивом поклоне, хотелось научиться так же безропотно принимать все, что посылает небо на ее плоские плечи, и дождь, и снег, и сосульки. 

В «спичечном» храме всегда бывало людно, настоятель - батюшка Илларион – внимательно принимал исповеди, кого пожурит, а кому посочувствует. Вита немного побаивалась идти к нему, когда узнала диагноз. Ее охватило столько злых помыслов, столько отчаяния, боязно было признаться. Отец Илларион выслушал, а потом долго-долго держал над ее головой епитрахиль, и еще руками сжал ее голову, будто забирал болезнь себе. 

- Ничего, ничего, молись отцу Серафиму, не бойся, все пройдёт, все пройдет, - сказал батюшка Илларион.

И столько веры было в нем, столько силы! Вита залилась тогда слезами, сама не понимая, то ли от облегчения, то ли от жалости к себе. 

В прихожей резко хлопнула дверь. Последнее время Вита почти не виделась с мамой. Та  бегала по организациям, фондам, больницам, советовалась, просила, искала. Но все равно все сходилось в одной точке – Израиль. Суммы, озвученные клиниками Израиля, не столько вселяли надежды, сколько вызывали боль. 

- Все это выглядит фантасмагорически! – заявляла Вита маме, глядя на ее суету, напряжение нервов и опасаясь уже больше за ее здоровье, а не за свое. 
- Авиталь! Мы просто так не сдадимся, - строго называя ее полным именем, говорила мама.
- Такие деньги! Я лучше умру, чем оставлю тебя бомжихой, - кричала Вита. 

И так каждый день. 

Увидев маму в промокших ботинках и в солнечных очках, Вита приготовилась снова напомнить о бессмысленности усилий. Но мама ее опередила:
- Вот! Сгоняла опять в Сохнут! Агентство такое. Какие доброжелательные! Раскрылились! К консулу запись была аж на июль! А они - нате завтра! Я им сказала – онкология, так они бегом оформлять. На, заполни анкеты. И завтра поедем на Большую Ордынку к консулу. Господи! Репатриируешься и получишь бесплатное лечение в полном объёме! Слава Богу!

Мама не ждала ответа. Она выпалила все это куда-то поверх головы Виты и начала креститься на купола храма Серафима Саровского. А Вита вдруг заметила, как мамино лицо постарело. На нем были такие же сетки морщинок, как на подоконнике.

- Синей шариковой ручкой без помарок, а я побегу дальше, мне еще надо в банк... 

Выпив остывшего чая прямо из чашки Виты, которая наливала себе этот чай полчаса назад и совершенно о нем забыла, мама снова хлопнула дверью, оставляя за собой свежий призрак спасительной израильской мечты.

Вита вчитывалась в вопросы анкет. Писать старалась красиво, разборчиво, разрывая соединения букв, чтобы сделать их печатными. Ее немного отпустило. Она снова, как «раньше», начала качать ногой и грызть кончик авторучки.

- Место рождения, место проживания, ваша религиозная принадлежность, иудаизм, не религиозен, атеист, так-так, ничего не понимаю, - глухо произнесла Вита, перечитывая еще раз и еще раз вопрос. Она положила ручку и попыталась осмыслить разницу между атеистами и нерелигиозными людьми. - Ладно, можно оставить незаполненным пока, - ответила сама себе сразу на все вопросы Вита и снова принялась старательно выводить буквы.

В консульстве было много народа. Вита с мамой были приглашены без очереди в просторный кабинет с высокими потолками и массивным письменным столом посередине. Консул оказался приветливым пожилым господином в дорогом костюме, со старомодными запонками в рукавах рубашки и с пушистыми чёрными бровями, перекинутыми через все лицо, словно шлагбаумы. Периодически «шлагбаумы» поднимались и опускались, выражая участие. Виту и ее маму консул принял как родных, усадил, угостил печеньем, расспросил о здоровье, и заверил, что они и глазом не умеют моргнуть, как виза будет готова! Он лично все сделает, чтобы скорее спасти юную жизнь, так несправедливо ущемлённую судьбой.

- Такс, проверочку сделаем быстро. У вас так мало нажито, что проверять-то нечего, - шутливо подбадривал консул, - А мама репатриируется? – консул уставился на маму профессионально пытливым взглядом.
- Некогда со мной возиться. Давайте отправим лечить ребёнка, - ответила мама, смутившись вниманием консула.
- Маму потом, хорошо, - опустив «шлагбаумы», консул углубился в анкету, - Такс, а вот тут забыли галочку поставить, моя дорогая.
- Где? – вздрогнула Вита.
- Вот, - ткнул пальцем консул в «религиозную принадлежность».
- Христианская, - ответила Вита.

Консул перестал улыбаться и глубоко вздохнул. Лицо его поскучнело и как будто сдулось. 

- По закону о репатриации мы принимаем либо иудеев, либо атеистов, либо религиозно безразличных граждан.
- А в чем разница? - спросила Вита, ощущая, что вот сейчас откроется то, до чего она сама вчера не додумалась.
- Есть такая категория репатриантов, которых, как бы сказать, насильно крестили, чаще всего в младенчестве, понимаете? То есть неосознанно. Какое же это христианство? Одно недоразумение! – попытался хихикнуть консул, но уже потеряв настрой, просто поставил аккуратную галочку в клеточке «не религиозен».
- Ой, да ставьте что угодно, – сказала мама, имея в виду, что некогда вникать в мелочи, если ребёнок на грани жизни и смерти. Консул одобрительно покивал.
- Ваше христианство в большинстве своём иллюзия, обрядческий культ на почве суеверий. Тору поизучайте, с иудеями пообщайтесь. Осознанность приходит постепенно, дорогая Авиталь… - консул с подчёркнутой торжественностью произнёс полное еврейское имя Виты. - На сегодня главное - ваше здоровье, моя дорогая. Ждите звоночка. Вас проводят.

Консул куда-то сильно торопился. Он собрал анкеты в папку и откланялся, двинувшись в сторону выхода. В тишине послышалось выверенное дипломатическое поскрипывание паркета.

Виту охватила острая пронизывающая пустота. 

- Стойте! – выкрикнула она в сутулую спину уходящего консула. - Я отказываюсь!
Консул остановился и укоризненно посмотрел на маму Виты.
- Я отказываюсь от Израиля. Я не еду! – снова повторила Вита.

Она готова была умереть прямо здесь. Мама закрыла лицо рукой от стыда и от полного бессилия. Она уже догадалась, что произошло. А вот консул был искренне любопытен.

- Почему же? – поинтересовался он.
- Я без Иисуса Христа не поеду.

Неодобрительно покачав головой, консул хотел что-то мудрое изречь, но махнул рукой. 

Ноги у Виты стали деревенеть, и в голове загрохотал голос батюшки Иллариона: «Молись Серафиму, все пройдет, все пройдёт…»
Мама еле успела подхватить ее. Сердобольные сотрудницы посольства в одинаковых бордовых костюмчиках ловко за ноги и за руки перенесли Виту на диван, мама искала трясущимися руками в сумке корвалол и повторяла: «Все пройдет, все пройдет…»