*** Наперед всё видел Летчик. К середине осени задорные крики петухов уже не будили селение. По огородам не сновали гуси, а протяжное мычание лишь изредка раздавалось из чьего-то коровника. Плотной стеной зарядили дожди, обивая блеклую листву с кустов. Мокрые оголившиеся ветки опустились до самой земли. И люди, под стать им, поникли, пригорюнились. Все чаще запирались по домам, словно охраняя оставшиеся запасы. И на просьбу отсыпать соли или сахара уже не подавали доверху наполненный кулек, а, отводя взгляды, качали головами. Не пощадила осень и Богдана. Хоть и не перевелись в его хате вареная картошка и щи, да нечем стало приправить. А каши, даже пресной, он не пробовал с лета. Зато поредевшей отаре за глаза хватало сена, что успел накосить Богдан. Но частенько, вместо того, чтобы кинуть корм овцам, он заходил в сарай с заточенным ножом. И блеянье терялось за предсмертным верещанием, а из-под острия на каракулевую шкуру хлестала кровь. Самому Богдану еды много не требовалось, но в сердце поселилась острая колючка с тех пор, как сгорел самолет. И чтобы рассосалась заноза, он раздавал мясо односельчанам, не требуя взамен ни денег, ни продуктов, а те, скрипя зубами, принимали дары. Но уже стеснялись кидать вслед оскорбления.
А посередине села, как могила на сытой жизни, все еще чернел крест самолетного каркаса. Богдан ожидал, что народ с Летчиком во главе ткнет в виновника пальцем, назовет поджигателя. Но списался пожар на грозу. А Янко молчал, как в рот воды набравши, только одаривал недобрым взглядом, когда Богдан вместе с овцами проходил мимо него к ущелью. Тот, опустив голову, ковылял дальше по пропитанной влагой тропе, прямо в седую испарину, клубящуюся вплоть до неба. У обрыва он останавливался, ловя ветер. Призывая его рассеять туман, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на райский огонь, но только голые верхушки крон прорывались сквозь маревую завесу. Овцы топтались рядом, пережёвывая подгнившие корни, недоуменно косясь на Богдана, словно выспрашивая: «Обалдел ты что ли, хозяин? Нету тут еды» А он стоял, часами не двигаясь с места. Лишь в редкие дни, когда солнце разгоняло дождливую морось, дымка прижималась к земле, а заветное плато открывалось взору. И тогда Богдан возвращался окрыленный, доставал из запазухи газетный лист. Перечитывал статью и любовался на фото жены, ныряя в воды памяти.
Эх, далеко утекло то время, когда молодость наполняла тело. Когда глаз был острее, да руки цепки. Тогда карабин не подпирал угол в пыли и паутине, а, вычищенный, висел за спиной у Богдана, спускающегося к реке. Ее течение приглашало следовать за собой, витое устье опоясывало холмы, а уж там недалеко и до леса. И под развесистыми кронами давал Богдан ружью волю и пулям находил цель – мелкого зверья немало водилось. Тут тебе и мясо на обед, и шкуры на продажу. А если припозднился или устал, так под холмами - поселок. В нем дома понатыканы, словно горох, курам брошенный. Лишь одна горошинка откатилась дальше других, замерла у подножия и почернела. Хата – не хата, сарай – не сарай. Зато, говорили охотники, коих знал Богдан, что есть туда вход любому, у кого водятся деньжата. А там, если азартен – набирай в руку карты, если любишь промочить горло – спроси свежей браги у хозяина. И еще, таилось в доме что-то секретное, о чем не говорили, только хитро улыбались, изображая неприличное.
А лес дразнил Богдана шорохом кустов, манил заячьим хвостом, но не всегда отдавал добычу. Порой видишь зверя – вот он, перед тобой, а выстрелишь – словно растаял, лишь пуля выбьет щепу из коры. Топчешь игольник усталыми ногами с утра до сумерек, а все попусту. Замерзнешь, захочешь тепла. Вот и довелось Богдану войти в поселок, посетить тот самый дом. Бирюком звали хозяина, был он пузат, хмур и малословен. А вот с игроками да выпивохами - приветлив. И плескал он брагу в деревянные кружки, выкладывал колоду на длинный стол. Раздавал ее всю без остатка, а там - делай ход али бейся, не глядя. И если карта крупней, забирай хозяйскую, но, коли нет – «пропивайся», с горя глотая пойло, или отыгрывай свои кровные. В тот вечер везло Богдану, видать сама судьба ему чины подкидывала. Будто тасовала рукой Бирюка – гостю получше, хозяину – самую шваль. Тот становился все тише и мрачнее, но не забывал наполнять кружки. - Угощайся, Богдане, - пел он слащаво, небось, думая, как пьяного гостя облапошить. Богдан не отказывался. И голова шумела от браги, в глазах смешивалось черное с красным, а карта сама шла. Все равно проигрался Бирюк. Но делиться деньгами не спешил, кое-что припас на этот случай.
- Вонка, подь сюда! Занавесь задней хаты распахнулась. Тогда и увидел Богдан девку – тощую, нескладную, длинноногую, словно цапля. Кости ее выпирали под тонкой кожей, лишая плавностей и тело, и лицо. А пшеничные волосы косами обвивались вокруг головы, да глазищи синели бездонными озерами. Там на глубине мерцала мольба, а на нее волной накатывал страх. Но как посмотрела девка на Бирюка, выплеснулась оттуда злоба, только разом угасла. Он в ответ глянул, будто сапогом придавил, а сам протянул почти что ласково: - Ну-ка, давай, ублажи гостя. Та затрепетала листком, но махнула рукой Богдану, привлекая. И припомнился ему случай на охоте – как затравил молодую лисицу. Как тявкала она, попав в яму, и глазела жалостливо на дуло. Застрелил он лису, а потом пожалел – слишком тощий получился из нее воротник. - Сколько лет-то тебе? – кинул девке Богдан. - По весне шестнадцать стукнет. Малая еще. От нее, что от той лисицы, проку мало. Разве что подпортит он девахе шкурку. - Э, нет, - пьяно погрозил Богдан хозяину пальцем, - Не стоит разок с твоей соплячкой суммы долга. Отдавай деньгами. - Да как же нет, - заспорил Бирюк, - Когда еще попробуешь такой сок? Мало раза - оставайся на ночь. Богдан и рад был бы вздремнуть до первых петухов на чужой кровати. Потеребить перед сном острые соски, проверить глубину девкиной пещеры. Но только хмель разыгрался в нем, раззадорил. - Не привык я в гостях спать ложиться. Да и девица очень тоща, еще задавлю, - Богдан смешливо крякнул. Но сжал кулак, постращал Бирюка, - Считай деньжата, а не то… Хозяин, корча слезливую мину, заскулил умоляюще: - Нет у меня столько, чем угодно поклянусь. Завтра зайди – отдам. А хочешь… Он вскочил с лавки, ухватил девку и пихнул к Богдану, - ...забирай ее насовсем. Тот аж опешил, посвежел на голову. Совсем обалдел, хитрый скряжник, на кой черт сдалась ему нахлебница! Да приведи он желторотую в село, засмеет ведь люд, запозорит! А девка, словно не противясь, вцепилась в рукав, дергает, будто к выходу тянет. Смотрит в пол и шепчет что-то, только не разобрать Богдану – заволокло пьяным дурманом уши. Вроде слышится ему то ли «спаси», то ли «спасибо». Покачал Богдан головой, стряхнул с руки девку. - Мать твоя где? - Померла она, как только Ивонка из пуза выскочила, - это Бирюк ответил за деваху. - А сам-то кем ей будешь? - Батька я ейный. И не смог Богдан сдержаться - сорвался со скамьи, харкнул прямо хозяину под ноги. Выругался безбожно, проклиная отца, что дочерью платит. Сжал крепко Ивонину ладонь, схватил карабин, и, чуть не сорвав дверь с петель, утянул девку за собой в ночь.
В дом она вошла робкая, но уже не дрожала, только липла к Богдану. Он молча указал на кушетку, себе бросил в угол матрац, а когда обернулся, так увидел, как лежит Ивона, задравши подол, сверкает волосяным треугольником. - Прикройся, срамница, - дернул было Богдан край сарафана, но остановил взгляд на багрово-синих припухлостях, сплошь покрывающих бедра девки. И взялись из памяти охотники, указывающие на хату возле пригорка, да хихикающие в усы. Стало Богдану жаль девку. Но и тошно тоже. С чего это он должен чужую грязь с нее собирать? - Дура, - бросил он в сердцах, завалился на матрац. Только услышал шмыганья и тихие всхлипы – то Ивонка страдала, отвергнутая. - Ты что, безумная? – рявкнул Богдан, - Радоваться должна, а ревешь?! - Так отблагодарить тебя мне больше нечем. Тут захохотал он, давно так не смеялся. Потешила его желторотка, мыслящая, что лишь бабской лаской да утехой можно отплатить мужику. Обвел Богдан взглядом закопчённые окна и пустые горшки, прислушался к овцам в сарае. - Благодарность твоя хозяйству нужна, авось сподручней будет вдвоем, - хохотнул он в последний раз и захрапел.
Сложно... Просто бы перефразировать позавуалированнее. В деревнях в трусах ходят? Пусть трусы видны были бы... Или... Кстати, по тому, как папанька об Ивоне говорил, мне показалось, что она девственница... Может, пусть она сиськи покажет, а не низ? А проверить глубину пещеры... Хм... лучше узко-не узко )))))))) Ой, как я это всё написать-то смогла! Я ж приличная скромница...
Так-с... Разве папаша будет озвучивать, что он дочку под каждого встречного подкладывает? Это раз. Второе - девчонка не умеет завлекать, она отдается по принуждению. Поэтому показывает рабочую часть. Богдан заметил синяки, т.е. ее продавали ни раз, для Ивоны это уже вошло в разряд обыденности, поэтому она не бросается со слезами. Живет в кошмаре, но другой жизни не знает. Скромницы, блин)))
Делай, как сам знаешь в плане клеймения Ивоны. Но трагичности я всё равно не вижу в ситуации. Так скажем, отношение к ней автора неясно. И не знаю, как мне относиться
Спасибо) Она не шмара - несчастная девчонка. А у Богдана есть сострадание. Карабин - это короткоствольнвя винтовка. Охотничий карабин сделан на базе оружия. Заряжается пулями.
Мне Иванка почти шлюхой показалась. Послушно ручкой помахала. Вот если б отец её насильно подтащил, а она б в слёзы бросилась - вот было бы видно несчастье
Если не знает др. модели поведения - значит шлюхой уже стала (пусть и не по своей воле) Да ей всего 16... Вон в Таджикистане детей за сто долларов продают. Хоть кому. И неизвестно куда эти дети попадают потом. Учти,что у ребенка мировоззрение еще не сформировалось. Тем более в деревне. Они не должны нести ответственность за свои поступки. Если вместо взрослых людей клеймить беззащитных детей...
16 - уже нормальный возраст, чтобы понимать и осознавать. А тем более в деревне, где молвы боятся больше, чем смерти! Тут Ивона не подпадает полностью ни под шлюху, ни под невинную овечку. Одни её действия об одном говорят, другие - о другом! Думаю, не стоит это обсуждать
Мне показалось, что стилистика действительно выбивается. Там легче читалось, тут уже сильнее уклон в напевность, даже сказочность. Может из-за того что слова переставлены? Да и выражения вот такие: Наперед всё видел Летчик. Местами откровенно. Про пещеру сравнение не понравилось, чет прям покоробило. Слишком грубо. Хотя, если это играет на образ ГГ... А он здесь, хамоватый деревенский мужик. В воспоминаниях. Читать интересно, и стиль хороший. Герои живые, диалоги то же. А вообще странно мужчины-охотники себя ведут. Хихикают, зная что творится в доме. Как дошколята) Мб лучше пусть ухмыляются?
А Янко молчал, как в рот воды набравши, только одаривал недобрым взглядом, когда Богдан вместе с овцами проходил мимо него к ущелью. лучше перефразировать, чтобы было ясно, что Янко на Богдана смотрел.
«Обалдел ты что ли, хозяин? Нету тут еды» м. б. "нет"? Хотя если брать во внимание стиль...
И еще, таилось в доме что-то секретное, о чем не говорили, только хитро улыбались, изображая неприличное. Уточнить м.б?
На мой взгляд добавить бы второстепенных персонажей. Но это только начало. Возможно, появится динамика. Незаметный переход к воспоминаниям.
Олег, мне очень понравилось. Здесь уже и развитие сюжета есть, и персы показаны с другой стороны.
0
