Мы тонем. Тонем в этой бездонной пучине. Никто не знает, когда прервётся наша агония. Никто не скажет, чем мы заслужили это. Остаётся просто смириться. И тонуть дальше. – Рыба! – Радостный возглас Гришки вывел Савелия из раздумий. – Не везёт тебе сегодня! – Он помахал перед собой последней костяшкой домино и многозначительно глянул на «коллекцию» соперника. – А я и не спорю, – меланхолично буркнул Савелий, сгребая костяшки в кучу. Он не любил эту игру и садился за неё только потому, что не хотел расстраивать друга. Были бы карты – рубились бы в карты. Но и такой мелочи в доме нет. А коробка с домино случайно нашлась в куче хлама, завалявшегося в подвале. Какое-никакое, а всё ж развлечение. Хоть что-то, что способно отвлечь, пусть и ненадолго, от холодной серой действительности. – Ещё? – предложил Гришка. – Как хочешь. По поблекшим от времени рваным обоям ходили дрожащие тени – словно кривая проекция реального мира, выраженная через призму чёрного уродства. Единственным источником света здесь была вонючая керосиновая лампа. На полу валялись обрывки газет, какие-то тряпки, мотки цветных проводов. В углу красовалось древнее прохудившееся кресло. Под единственным столом, за которым разместились игроки, лежал и скучал пёс. По виду овчарка, хотя кто его поймёт, породистая ли псина или нет. Не у кого спросить. Хлопнула дверь в коридоре, и Гришка отвлёкся, пошёл встречать домашних. Савелий всегда дивился этому: как в этом беспросветном кошмаре, что мы зовём реальностью, можно было сохранить нормальную семью? Оказывается, можно. Пёс, поведя ушами, открыл глаза, обернулся в сторону коридора, затем ткнулся хозяину в колено. – Свои, Макс. Свои, – успокаивающе сказал ему Савелий, потрепав по шее. Пёс грустно выдохнул и уложил голову поверх лап. Из коридора послышался низкий голос Петрухи – Гришкиного сына. Парню было лет тринадцать, а он уже вымахал так, что стал выше отца. Петруха влетел в комнату, кинул рюкзак в кресло. – Здрасть, дядь Сав! – быстро поздоровался он и погладил Макса. Пёс стоически стерпел. – Привет, киндер. Как в школе дела? – Да! – пренебрежительно отмахнулся пацан. – Всё как всегда. – Пятёрки есть? – продолжал допытываться Савелий. Краем уха он уловил, как в коридоре Гришка общался с супругой. Что-то они опять не поделили. Или здесь всё проще? Ну, да, Мария не любит, когда к мужу приходят старые друзья. Знает, что во время таких встреч случается. Не так-то просто найти бухло в этом сраном городе, но Савелий знал места, а Гришка был гостеприимен от природы. И хоть он не буянил, когда был навеселе, но как муж – становился бесполезен. – Пятёрки теперь не ставят, – ответил между тем Петька, собираясь идти по своим делам. – Погодь, у меня тут есть кое-что, – подозвал его Савелий. – Только батьке не говори. И он вынул из своей сумки, лежавшей на полу, душистую плитку шоколада, предусмотрительно и бережно обёрнутую в блестящую фольгу. Большущая редкость, если честно! – Спасибо, – пискнул Петруха, принимая подарок и, воровато оглядываясь, пряча его в рюкзак. Улыбка у него в этот момент была какая-то особенная, чистая, детская. – Ну ступай. В дверной проём заглянула Мария. Посмотрела на Савелия. Затем медленно опустила недовольный взгляд на пса. – Добрый вечер, – кивнул ей Савелий, но женщина молча скрылась в коридоре, не удостоив гостя приветствием. – Опять эту псину в дом пустил, – послышались полные укора слова. – Ай, не начинай! – повысил голос Григорий. – Там и так натоптано. А пёсик хороший, не блохастый. – Ты уже принял? – пошла в наступление супруга. – Да я Савку тридцать лет знаю!.. – завёл обычную песню хозяин дома, но, видимо, скиснув под взглядом спутницы жизни, признался: – Ну, пропустили по одной. И чё терь? Нельзя, что ли? – Да пошёл ты, делай, что хочешь, – обречённо вздохнула Мария. – Эй, ты куда? – Отстань! – Маш! Гулко хлопнула входная дверь. Савелий вздохнул, поёрзал на месте, ощущая привычную неловкость, потёр ладонями колени и решительно поднялся с места. – Пошли и мы, Макс, – сказал он собаке. – Засиделись мы тут. Он подхватил сумку и направился к выходу. Пёс засеменил следом. Раздался телефонный звонок. Гришка, похоже, помчался жену догонять. Петька заперся на кухне, и к трубке не спешил. А телефон всё трезвонил. Старенький такой телефон. Искровой. Советский. С барабаном. Такими лет семьдесят назад пользовались. Ну, а теперь, когда в городе нет электричества, новые навороченные аппараты оказались бесполезны, так что пришлось невольно возвращаться в прошлый век. Искровые телефоны. Керосиновые лампы. Заношенные джинсы. Цивилиза-а-ация… Макс негромко тявкнул, утомлённый раздражающим трезвоньканьем, и Савелий поднял трубку. – Алло? – Савушка, не ожидала! – раздался с той стороны молодой женский голос. Это Алиса, и если она звонит, значит, намечается денежное дельце. – Добрый вечерок. – Добрый. – А где же Гриша? – поинтересовалась женщина. – Не может подойти, – не стал вдаваться в подробности Савелий. – Может, и я сгожусь? – Не фамильярничай, старый пердун! – резко, но не грубо отрезала Алиса. – Знаю я, как вы вечера проводите. Если уж ты там затесался, значит, Гриша уже никакой. – Очень даже какой, – попытался заступиться за друга Савелий, но услышал смешок. – Да брось. Тут серьёзный подход нужен. А вы, голубчики, пролетаете!.. – Погодь! Я ж серьёзно. Ну, пусть Гришка не может выйти, так я ж могу… – Да? Ладно, поверю на слово. – Алиса заговорила тише, но в то же время из её голоса исчез несерьёзный тон. – Сегодня в полночь. Где обычно. – Понял. – Пароль «Не жалуюсь». Только учти, сегодня будет новенький, он тебя в лицо не знает. Не болтай там лишнего. – За кого ты меня принимаешь? – обиделся Савелий. – Хороший мальчик. Ну, тогда до скорого. А Грише не говори о звонке. А то увяжется. – Как прикажете, дамочка. – Сказала же, не фамильярничай. Всё. Она сбросила вызов, и Савелий неприязненно цыкнул. – До свидания, – медленно проговорил он, кладя трубку на место. Макс вильнул хвостом и прошмыгнул в тёмный коридор. Савелий двинулся было следом, но спохватился и вернулся к столу, где остались разбросаны костяшки домино, стояла опустошённая наполовину прозрачная бутылка без этикетки и высилась чадящая керосиновая лампа. Вот так оставишь керосинку без присмотра, а потом спохватишься, да поздно будет. С огнём шутки плохи. Савелий медленно повернул вентиль, и в комнате воцарился мрак. Если бы не зашторенный проём окна, выбираться пришлось бы вслепую. Мелькнул свет: это Петька вышел со свечкой, услышав возню собирающегося гостя. – Уходишь, дядь Сав? – Ага. – Я закрою. – Отец с матерью сейчас придут, стучаться будут. – Ничего, схожу ещё раз. Савелий пожал плечами и вынырнул на лестничный пролёт, пропихнув вперёд собаку. Гришка с Марией обнаружились внизу на улице. Они молча стояли под козырьком, обнявшись и не замечая ничего вокруг. Стоял ранний вечер. Неба не было видно. Всё застилала пелена зыбкой водной пыли. Похоже на туман, только противней. Савелий и Макс бесшумно прошмыгнули мимо влюблённых и двинулись в сторону своего куда менее гостеприимного жилища. Улицы выглядели пустыми. В редких окнах горели дрожащие огни. Посреди дороги навечно застыл пасхально-красный трамвай с выбитыми окнами. Сколько он тут простоял, Савелий уже и не помнил. Вдоль обочины изредка попадались машины со снятыми покрышками и ржавыми дверцами. Всюду мусор, разруха, запустение. Это и есть Счастье. Смешно и горько одновременно! Счастье! Так называется это Богом забытое место. Некогда здесь проживали тысячи человек. А сейчас? Трудно сказать, сотни четыре наберётся хоть? В Счастье есть поликлиника, но нет больницы. Работает всего одна школа с пятью преподавателями. Детей здесь мало. Многие разъехались кто куда. Оставшиеся взрослые работают либо на заводе, либо на стройке электростанции в ста километрах отсюда. Старики сидят по домам, ожидая конца. Савелию в своё время в работе отказали. Он рвался и на завод, и на стройку. Тщетно. Всё занято. Мест нет. Убогая пенсия в семьдесят американских долларов – вот и всё, на что можно рассчитывать. И крутись, как хочешь. Вот Савелий и крутился. То он, то Гришка, а то и оба вместе выходили иногда на одно несложное вроде бы дельце. Всего-то и надо, что встретить кой-какого человечка, забрать у него то, не знаю что, и отнести по указанному адресу. Всего делов. Главное, патрулям натовским не попасться, но это не сложно. А в награду – пятьдесят баксов за прогулку по болоту и обратно. Три-четыре раза в месяц так прогуляешься, и вроде можно жить. Купить себе картошки. Раздобыть сигарет. Разжиться дорогущим, но таким дефицитным и желанным шоколадом. Максу тоже пища хорошая не помешает. Пёс он молодой, три года всего. И аппетит – дай боже! Иногда Савелий задавался вопросом, почему Макс от него не сбежит в поисках лучшей жизни. Порой даже готовил себя к тому, что когда-нибудь Макс обязательно убежит, когда жрать совсем нечего станет. Но вообще, если честно, пёсик смышлёный был. А вот и дом. Двухэтажная кирпичная коробка с просторными, но холодными и, в большинстве своём, пустыми квартирами. В подъезде темно и страшно, но пёс смело заскочил внутрь, значит, опасаться некого. Первый этаж, первая дверь слева. В темноте звонко загремели ключи. Старый замок поддался со второй попытки. Скрипнула дверь. И снова хлопнула. Внутри – так же холодно, как снаружи. Савелий чиркнул спичкой и зажёг предусмотрительно оставленную на полочке свечу. Бросил сумку в единственной комнате. Прошёлся в ботинках на кухню и насыпал в миску, стоявшую на полу, собачьего корма. Макс посмотрел на угощение, но есть не спешил. Настроения нет, понятно. Мужчина медленно осмотрелся, пытаясь понять, что ему нужно и что необходимо сделать в первую очередь. Выспаться перед ночной вылазкой уже не получится. Выходить надо через час, какой уж тут сон. Но хотя бы в сортир сходить – это не помешает. Вот спасибо Максу, не стал вслед за хозяином лезть. Деликатная псинка. Ободок унитаза обжёг пронзительным холодом. От свечки, поставленной на полу, почти никакого проку. Пламя качается от неровного шумного дыхания. Коленки дрожат, бёдра покрылись пупырышками. От натуги сводит скулы. Блин, как же холодно и оттого больно! Но это лучше, чем облегчать душу в чистом поле. Какой идиот, кстати, додумался назвать поле чистым? А сам-то хорош, нашёл, о чём задуматься! Где тут газетка припасённая? Может, пишут о чём-то интересном? Ай, ничего не разглядеть. Бумага серая, выцветшая, чуть влажная. Но, опять же, это лучше, чем лопухом подтираться. Савелий, сделав дело, сполоснул руки холодной водой, немного потерзав слишком жирное и липкое хозяйственное мыло. На выходе из ванной чуть не споткнулся об улёгшегося посреди коридора Макса. Прошаркал в комнату, стащил ботинки. Надел дополнительную пару носков. Переоделся в водонепроницаемый комбинезон цвета хаки. Напялил высокие резиновые сапоги. Дотянулся до небольшого старого рюкзака, закинул внутрь печенье и термос с остывшим чаем. Поискал взглядом удочку и вспомнил, что она стоит в коридоре у входной двери. Успокоился. Прилёг на диванчик. Прикрыл глаза. И чуть было не проспал всё на свете. Макс, умница, разбудил хозяина вовремя. Огонёк свечи успел оплавить треть своего воскового пьедестала. Быстрый взгляд на наручные часы: без пяти минут десять. За окном – темнота. – Пора, мальчик, – кряхтя, сказал Савелий, поднимаясь с дивана. Собака засуетилась вокруг, предвкушая большую прогулку. Ей-то, животине, это даже в радость. Мужчина ощупал себя в темноте, пытаясь припомнить, ничего ли не забыл. Невесело усмехнулся. – Белое не надевать, обтягивающее не носить. И самое главное – не танцевать… Рюкзак на плечо, удочку в руку. Укрыл коротко бритую макушку мятой панамой. Потрепал по загривку пса – успокоить и самому успокоиться. Перекрестился и выдохнул: – С богом.
***
Мордой в грязь. Лежишь, ждёшь непонятно чего. Мерзко и противно. Поначалу-то всё вроде шло как обычно. Тихо вышел из дома. Повстречал патруль натовцев. В городе комендантский час, но солдатики попались добрые. Им тоже холодно, и радости от прочёсывания пустых тёмных улиц они, понятно, не испытывают. А потому сидят в своём джипе, временами перебрасываясь ничего не значащими фразами. Савелий сам к ним подошёл. Внаглую. Сказал, что идёт домой. Стрельнул сигаретку. Пошутил о чём-то невесомом. И был таков. А затем… Затем привычная дорога. Через дворы и заборы. Прямёхонько вдоль оврага. Затем по мосткам, перекинутым через обмелевшую канаву. Дальше через рощу. Потом по болоту. А там уж и озеро, где на берегу можно отыскать приметную бетонную плиту, с которой удобно рыбачить. Сел, закинул удочку, закурил. Если и наткнётся на него патруль, что маловероятно, всегда можно сказать, что заснул за любимым делом. С кем не бывает. Макс побегал где-то по кустам и вернулся мокрым. Шерсть у него на брюхе скаталась сосульками, с которых обильно капала вода. Пес, не отряхиваясь, улёгся подле хозяина и мирно засопел, делая вид, что спит. Поймать в этом озере рыбу довольно сложно. Попадается что-либо редко. Рыба здесь мелкая, а вода неприятная, затянутая тиной. Гришка как-то упомянул какое-то заумное слово. Как же его?.. А, эвтрофикация, во! Что сие означает, Савелий не имел ни малейшего понятия, но подозревал, что это нечто плохое. В общем, хреновенькое такое озеро. Воду, надо полагать, немало портила и секретная лаборатория по производству и изучению хрен-знает-чего. Лаборатория находилась на противоположном берегу в нескольких километрах от точки встречи. Люди работали там день и ночь. Может, даже жили там, кто знает. Но временами кое-какому сотруднику, работавшему в ночную смену, удавалось улизнуть во время своего ночного обеда и протащить сквозь одному ему известные лазейки небольшой чемоданчик, содержимое которого мало интересовало Савелия. Его дело было доставить чемоданчик до города, в то время как сотрудник лаборатории должен был успеть вернуться, пока его отсутствие не перестало быть тайной. Такая вот нехитрая махинация. Сотрудник прибыл на надувной вёсельной лодке как раз около полуночи. Как и сказала Алиса, человек был новый, не знавший Савелия в лицо. Он остановил лодку напротив бетонной плиты, где расположились человек с собакой, и негромко поинтересовался: – Как рыбалка? – Не жалуюсь, – назвал пароль Савелий. Незнакомец кивнул, медленно наклонился, порыскав руками по дну лодки, и бросил Савелию небольшой пластиковый чемоданчик. Затем также молча развернул лодку и поспешил назад, откуда приплыл. Чемоданчик был нетяжёлый. Внутри ничего не звенело, не брякало. Что там может быть внутри? Наркотики? Нанотехнологии? Лекарство от рака? – Не наше собачье дело, – хмыкнул Савелий, пряча заветную вещь в сумку. Макс вскочил на ноги и привычно засеменил к болоту. И вроде бы всё шло как обычно, да только над топкой равниной внезапно возникло свечение, и Савелию пришлось шлёпнуться мордой в грязь и изобразить собой кочку. – Сюда, Макс! – громким шёпотом приказал он псу. – Лежать! Замри! Вот так, молодец, мальчик. Собака послушно застыла рядом. Свечение меж тем приближалось, и стало различимо гулкое стрекотание. Появилась беспилотная хреновина с четырьмя пропеллерами, одетыми в тонкие чёрные ободки. Натовская игрушка, прочёсывавшая местность. Размером не крупнее Макса, вещица была чрезвычайно опасна: ей, чтобы оценить ситуацию и отправить сигнал патрулям, хватит и доли секунды. А потом беги, не беги, всё равно поймают и заставят объяснить, откуда в сумке взялся сей дивный чемоданчик. И отговорка «Нашёл» не поможет. Потому что не поверят. Савелию всего лишь раз доводилось видеть эту летающую штуковину воочию. И новая встреча его не обрадовала. Механический наблюдатель пролетел в двадцати метрах от замершего человека и устремился дальше по своим делам. Временами он возвращался, прочёсывая местность, но Савелию по-прежнему удавалось оставаться незамеченным. То ли программа у железяки сбилась, то ли окуляры запотели. То ли просто везло. Лежать пришлось долго. Не меньше часа провёл Савелий на холодной земле, растянувшись на брюхе и уложив голову на перекрестие рук. Очень хотелось справить малую нужду, но нельзя. Макс лежал рядом, и, казалось, даже не дышал. Над болотом поднялся туман, и стало как будто чуточку светлей. – Грязная вонючая трясина, – не то вслух, не то мысленно пожаловался Савелий, горько досадуя о своём нынешнем положении. – Скорей бы уже домой… – Ты не прав, здесь прекрасно, – голосом Савелия ответил ему Макс, не поворачивая головы. Ответил, опять же, не то мысленно, не то вслух. То ли сон, то ли явь, кто поймёт? – Здесь остановилось время. Звёзды гаснут. И от нас ничего не останется, – продолжил размышлять человек. – И в этом прелесть, – не разделил его досады пёс. – Мир устал идти от простого к сложному. Теперь всё будет наоборот. – Я вытяну. Я выдержу. Я выберусь отсюда, – пообещал человек темноте. – Ты обманываешь сам себя, – безжалостно констатировал пёс. Стрекот маленьких винтов раздался так близко, что вывел Савелия из накатившей дрёмы. Тонкий луч прожектора скользнул в слепом поиске всего в паре метрах и двинулся дальше. Да когда же это кончится?! Но вот, наконец, стрекотание отдалилось, окончательно стихло и больше не возвращалось. Выждав ещё полчаса, Савелий осторожно приподнялся, внимательно огляделся по сторонам и с трудом выпрямился, ощутив боль в затёкших конечностях. – Всё, мальчик. Вставай, – велел он псу. – Отмучались. Пора за денежками. Пёс, как и ожидалось, не ответил.
Тяжелый текст. Грамотный и, вроде как, даже цельный — но я не готов пройти по ссылке и проверить степень цельности из-за тяжеловесности повествования.
Вот пара примеров того, как не стоит писать вообще ни при каких обстоятельствах:
1) «По поблекшим от времени рваным обоям ходили дрожащие тени» 2) «Двухэтажная кирпичная коробка с просторными, но холодными и, в большинстве своём, пустыми квартирами» 3) «Прошёлся в ботинках на кухню и насыпал в миску, стоявшую на полу, собачьего корма».
В первом случае избыточные эпитеты, они не нужны т.к. читатель обычно не запоминает больше чем одного привязанного к существительному прилагательного (остальные мозг как бы отсеивает). Грубо говоря — либо обои поблекшие, либо рваные.
Во втором случае — излишние уточнения. Двухэтажная кирпичная коробка, по идее, должна быть не таким уж и большим зданием, чтобы еще и дополнительно уточнять, что «в большинстве своем» квартиры были пустыми. Т.е., опять же, обилие характеристик объекта утомляет: 1. двухэтажная 2.кирпичная. 3.просторными 4.холодными 5. большинстве. 6.пустыми. Шесть штук! Неважно, развлекательный это текст или глубокомысленный, так мучить читателя нельзя.
В третьем случае — лишний оборот. Понятное дело, что миска стояла не на столе или еще где-либо, а именно на полу — зачем это уточнять? Причастия и деепричастия в худ.тексте обычно выполняют не столько описательную, сколько замедляющую функцию — чем их больше, тем как бы медленнее развертывается текст во времени. И необходимости создавать слоумоушн обычно не так много. Точно не в этом случае.
В общем, есть над чем работать. Пока текст широкого читателя не заслуживает. Но над ним явно старались, и написавший его человек готов продолжать работу и выписываться.
Комментарий к комментарию. Извините, автор. Вот пара примеров того, как не стоит писать вообще ни при каких обстоятельствах… А вот другие примеры:
Еще я знал, что на конце отвесной линии, восстановленной от точки крепления, находящийся под маятником магнитный стабилизатор воссылает команды железному сердцу шара и обеспечивает вечность движения: это хитрая штука, имеющая целью перебороть сопротивление Материи, но которая не противоречит закону Фуко, напротив, помогает ему проявиться, потому что помещенный в пустоту любой точечный вес, приложенный к концу нерастяжимой и невесомой нити, не встречающий ни сопротивления воздуха, ни трения в точке крепления, действительно будет совершать регулярные и гармоничные колебания — вечно.
Это Умберто Эко, если что. «Маятник Фуко». А это Сапковский.
Вошла осторожно, тихо, бесшумно ступая, плывя по комнате, словно призрак, привидение, а единственным звуком, выдававшим ее движение, был шорох накидки, прикасавшейся к голому телу. Однако именно этот исчезающе тихий, едва уловимый шелест разбудил ведьмака, а может, только вырвал из полусна, в котором он мерно колыхался, словно погруженный в бездонную топь, висящий между дном и поверхностью спокойного моря, среди легонько извивающихся нитей водорослей.
А это Кинг и его «Стрелок».
Прямо за стойкой, слева от зеркала, стояла маленькая переносная печка с тлеющими углями. Женщина нырнула в какую-то каморку за печкой и вернулась уже с куском мяса, уложенным на бумажку. Отрезав три тоненьких ломтика, она швырнула их на решетку над углями. Поднявшийся запах сводил с ума. Стрелок, однако, стоял с непробиваемо равнодушным видом, как бы и не замечая, что происходит вокруг: чуть сбившийся ритм пианино, заминку в игре картежников, косые взгляды завсегдатаев.
Русских авторов сознательно не цитировала, ибо нет пророка в своем отечестве.
Умберто Эко о своих текстах говорил примерно следующее: я был историком-медеевистом,специалистом по 12 веку, но решил поместить повествование «Имени розы» в 14 век, поэтому потратил 3 года на изучение материалов. Эко — задрот. Его маятник Фуко — задротский пересказ фактов про тамплиеров. Этот писатель известен как родоначальник постмодернистской литературы, совмещающий сложное с популярным (массово-элитарный текст). Едва ли его можно приводить как мастера стилистики. Еще не встречал людей, называвших его прозу «легкой».
Сапковского я читал совсем чуть-чуть, но фэнтези, по заветам Толкиена, с самого начала грешило тяжеловесным языком. Это можно было простить Толкиену, и даже фантастике 80-90-х, но не современному тексту. Раньше отношение к стилистике было поверхностным. Чтобы понять это, достаточно прочитать абзац из Карениной «все смешалось в доме Облонских» и подсчитать там количество тавтологий. Сейчас же за стилистикой принято следить. Она либо гипертрофированно сложная (почти как научный текст, вроде «Анафема» Стивенсона, «Вокзала потерянных снов» Мьевеля или «Ложной слепоты» Уоттса), либо идеально выглаженная и легкая, как у Роилинг, Акунина, Паланика и проч.
Что же касается Стрелка, то я не знаю, к чему этот пример. Обычный текст. Правда, опять же, я давно не читал Кинга, он никогда не казался мне эталоном выписанности.
Еще раз ваши слова: как не стоит писать вообще ни при каких обстоятельствах… Ни при каких. Жаль, что ни Эко, ни Сапковский, ни Кинг этого не знают. А почему бы Эко не быть задротом? Потому что это идет вразрез с вашими представлениями о хорошей литературе? А кто сказал, что тяжеловесный язык (ну, по-вашему тяжеловесный) это плохо? И с каких это пор Кинга кто-то любит за "выписанность"?
Я не хотел задеть ни вас, ни автора (даже если это одно лицо). Просто употребление шести эпитетов в одном предложении редко оценивается читателям. Тем более в малых жанровых формах.
Если кто-то использует причастные обороты как уточнения и осознано злоупотребляет эпитетами — это его право. Главное, чтобы человек понимал, что он делает. Возможно, уже завтра такой стиль назовут гиперопистальеностью, а все издатели будут кусать локти, как это было с «Ложной слепотой» когда печатники побоялись выпускать слишком научно написанный худ.текст, который в итоге стал бестселлером.
Я не хотел бы задевать кого-либо. Мои рассуждения упираются чисто в узколобые рамки принятых текстовых стандартов. Если тот или иной писатель понимает, но игнорирует подобные стандарты, это хорошо.
Если кто-то использует причастные обороты как уточнения и осознано злоупотребляет эпитетами — это его право. Главное, чтобы человек понимал, что он делает.
Да. Черт, а я уже на дискуссию настроилась.) Я не автор. И спасибо за понимание.
Да что тут спорить. Тут дело тонкое. Иногда сложное изложение добавляет сюжетке выразительности, а иногда нет. Если бы я прочел где-нибудь на самиздате Эко или Уоттса, то и их бы раскритиковал. Читать Э. и У. невозможно без надрыва, их сложность пользы особой не приносит тексту.
А вот у Энди Вейра в «Марсианине» сложность — фишка текста. Роман держится на мудреных рассчетах, и когда их при экранизации опустили, то фильм очень просел (правда западные критики решили, что не просел, но кто я, опять же, такой). Тоже самое касается недавнего бестселлера «Первому игроку приготовиться» Клайна, строящегося на гиковском задротстве и обилиях перечисления.
У каждого свое мнение. Вот два не слишком старых русских известных текста: Дом в котором и Школа в Кармартене. В первом сложность оправдана, а второй читать просто сложно. Но как я это докажу? Куче людей нравится Школа в Кармартене.
Написано размашисто и сочно. Даже натурализм некоторых сцен не кажется излишним. Замечание только одно: "... вынырнул на лестничный пролёт". В лестничный пролёт можно только, к сожалению, провалиться. Пролёт он и есть пролёт. Выйти, как и вынырнуть можно на лестничную площадку, на лестничную клетку или просто на лестницу. Читаем дальше. Пока интересно.
0
