В это здание не пускают кого попало. Но если зайти с чёрного хода и сказать пару правильных слов охраннику, то тебя пустят внутрь. Обогреют. Могут чаю налить. Это одно из немногих мест, где горит электрический свет. Собственный генератор, как-никак. К удивлению Савелия Алиса спустилась к нему сама. В сопровождении телохранителя, разумеется. С чемоданчиком гость расстался ещё на входе, а потому ожидал, когда ему выдадут честно заработанные деньги. Пятьдесят долларов – невысокая плата за риск, но и такие деньги на дороге не валяются. Как говорится, бери, что дают, и помалкивай. – Савушка, ты молодец, – без предисловий похвалила гостя Алиса, приветливо улыбнувшись. – Стараюсь, – застенчиво потупился Савелий, придерживая Макса за ошейник. А ведь хороша девка! Эффектная стройная блондиночка в лёгкой блузке, деловом пиджачке, аккуратной юбочке и в туфельках на каблуках. Лицо приятное, доброе. Глазки игривые. – Ничего, что я поздно? – промямлил Савелий. – Мы ждали тебя ещё позднее, – сказала Алиса и поведала: – У натовцев сигнал тревоги, всю окраину оцепили, везде их беспилотники шмыгают. Так что ты – молодец. – Чего это они всполошились? Алиса пожала плечами. Требовательно кивнула телохранителю, и тот протянул хозяйке пачку сигарет. Достал зажигалку, дал прикурить. Савелий сглотнул. – Как тебе новенький? – поинтересовалась девушка, выдохнув ароматный дым. – Да ничего. Немногословный. Морда неприятная: кирпич кирпичом. Хотя, там темно было… А что? Думаешь, подставной? Алиса отрицательно покачала головой. – Рано пока думать. – Её голос неуловимо изменился. – Ты не заглядывал в кейс? – Нет, конечно! За кого меня держишь! – И не интересно? – лукаво глянула она на собеседника. – Наше дело маленькое, – твёрдо ответил Савелий, давно про себя решивший, что лучше от чужих секретов держаться подальше. – Хороший мальчик, – одобряюще кивнула Алиса. Гость мысленно усмехнулся. Он ей в отцы годился, а она то мальчиком назовёт, то старым пердуном. А не такой уж и старый! Ещё и пятидесяти нет! «Скоро будет», – мысленно пообещал ему Макс, и Савелий невольно скосил взгляд на пса. Опять померещилось, что ли?.. Надо бы себе какие-нибудь таблетки приобрести от нервов. – Кошелёк, – между тем снова обернулась девушка к телохранителю. Тот покорно раскрыл перед ней бумажник, и тонкие девичьи пальчики извлекли на свет две новёхонькие купюры с изображением Улисса Гранта. Сто долларов. – Держи. – Она передала деньги Савелию. Сама передала, не через чьи-то руки. О чём-то это, пожалуй, говорит. – Премного благодарен, – сказал Савелий, пряча банкноты в карман. – А почему две? – Могу забрать обратно, – равнодушно заметила Алиса. – Да я не возмущаюсь, что ты! – Мужчина замолчал, задумчиво разглядывая девушку, а потом, набравшись наглости, с улыбкой предложил: – Слушай, раз уж я теперь при деньгах, может, поужинаем? Алиса сперва оторопела от неожиданности, а потом звонко рассмеялась. – Ну ты и прелесть! – признала она, смеясь. И, немного посерьёзнев, добавила: – Прости, но шустрики не в моём вкусе. – Так это, всем известно, девки любят не за белое лицо. – Пошляк, – беззлобно сказала Алиса, убрав за ухо сбившуюся прядь. Повисло неловкое молчание, и Савелий решил, что малость переборщил с фамильярностью. И лучше тогда уж поскорее убраться с глаз долой. – Ладно, – вздохнул он. – Пойду я, пожалуй. Сигареткой не угостишь напоследок? – Конечно, – кивнула девушка и опять же сама дала ему сигарету. Телохранитель как стоял равнодушным шкафом, так и продолжал стоять. Его лицо, лишённое собственного мнения, осталось непроницаемым. Он проводил сосредоточенным взглядом удаляющегося мужчину с собакой, чувствуя, как постепенно спадает напряжение. Гость ему не понравился. Собака тоже. – Хороший мужик, – сказала, не глядя на своего стража, Алиса. – Даже жаль его. Её верный спутник вопросительно приподнял бровь, но девушка, мельком глянув на него, ничего не стала объяснять. Мало ли что.
*** Савелий с Гришкой одновременно опрокинули по рюмке и стукнули ими об стол. Крякнули. Савелий хрустнул душистым огурчиком. Григорий втянул в себя аромат вяленой рыбки. Затем снова заполнил рюмки водкой, принесённой гостем. Они сидели в той самой комнате, где недавно бились в домино. Петька сидел в кресле с учебником. Мария ещё не вернулась с работы. Макс лежал под столом. Савелий завозился, достал из кармана купюру в пятьдесят долларов и прихлопнул её ладонью перед собой, пододвинув в сторону друга. – Вот, – твёрдо и почти внятно сказал он. – Забирай. Твоё. – Ну что ты, как не знаю… – Бери-бери. – Савелий чистосердечно постучал себе кулаком в грудь. – Ты пойми, она же тебе звонила. Тебе. А вышел я. Вместо тебя. Да? – Ну и что? – не сдавался Гриша. – А то! – Савелий покачал в воздухе указательным пальцем. – У тебя семья. А у меня нет. Ты в ответе не только за себя, так что засунь поглубже свою гордость и возьми деньгу. Вот! Гришка долго ломаться не стал, и, признав правоту приведённых собеседником доводов, спрятал купюру в кармане. Затем обернулся к отпрыску, с которым должен был сегодня позаниматься математикой, и требовательно махнул рукой. – Пётр! Подойди. Петька мученически закатил глаза, устало вздохнул и, отложив учебник в сторону, приблизился к столу. – Вот этот человек, – заплетающимся языком сказал Гришка, указав пальцем на Савелия, – мой самый лучший друг. Суперский мужик! Я его тридцать лет знаю. И всегда мы были друг с др-ругом честными. Ты понял? – Понял, – понуро опустив голову, отозвался сын. – Что ты понял? – тут же поинтересовался у него отец. – Надо быть честным, – терпеливо разъяснил юноша. – Вот, молодец. – Гришка притянул сына к себе и чмокнул его в макушку. – Ну ступай, учись дальше. Отпрыск не замедлил воспользоваться этим указанием и отдалился от стола. – Выпь…– ик! –…ем ещё! Савелий кивнул, поднимая рюмку. Гришка, запрокинув голову, влил в себя очередную порцию, однако гость не спешил последовать его примеру. Вместо этого он отхлебнул немного, подержав терпкий напиток во рту, и сделал короткий глоток. Глубоко вдохнул, застыл на мгновение и выдохнул этиловым облачком. И, глядя на сидевшего напротив размякшего друга, негромко запел: – Во-о суббо-Оту-у, день нена-Астны-ый, Нельзя в по-Оле-е, нельзя в поле работа-ать… Эй-ех. Нельзя в поле работа-ать… Нельзя в по-о-олюшке Ра-або-отать, Ни боро-онить, эх, Ни боронить, ни пахать…
***
– У тебя опухшее лицо. – Слова матери как наждак по горлу. Сразу хочется куда-нибудь спрятаться. – Я тебе тут вафли принёс, какие ты любишь, – пытаясь говорить ровно, произнёс Савелий, поставив сумку на столик. – Водку пил, – обвинительным тоном констатировала мать. Савелий опустил взгляд. Он редко посещал эту палату. Чтобы добраться до больницы, надо полтора часа трястись в поезде. И это только в одну сторону. Билеты нынче дорогие. Макса надолго тоже оставлять нельзя, пришлось с собой брать, на поводке держать, а он этого не любит. Матери уже за семьдесят. На ней белая ночнушка. Она сидит в жёстком кресле, одну руку положив на подлокотник, а другой придерживая старую трость. На столике горела одинокая свечка, издававшая специфический церковный запах. Вот ведь как: даже в больнице электрического света хватает только для операционных. Зато здесь много отдельных палат. Ну, правильно. Нет людей, нет больных. Да и откуда им взяться… – Собакам сюда нельзя, – однотонно пробубнила мать, покосившись на улёгшегося в дверном проёме Макса. – Нас никто не остановил, – пожал плечами Савелий, разбирая сумку и выкладывая продукты. – Зачем ты столько принёс? – глухо звучит голос женщины. – Тебя тут, небось, не очень-то кормят, – заметил ей сын. – Какая разница? – последовал равнодушный ответ. – Скоро мы все уйдём. Скоро от нас останутся лишь тени. Савелий медленно обернулся, боясь смотреть в глаза той, что почти полвека назад дала ему жизнь. На коленях женщины лежала большая книга в тканевом переплёте. На обложке название: «Ворошиловград». Мужчина помнил эту книгу. В ней были цветные иллюстрации города, которого уже нет. Города, который погиб под другим именем. Хотя это-то как раз и не важно. Этот город сгорел, сгинул, был сметён силой, от которой не существует защиты. И теперь вместо него зияет радиоактивная воронка, обрамлённая кольцом руин. – Весь этот мир, – убеждённо сказала мать, – одно большое кладбище. Всюду могилы. В домах, в глазах, в душах – погребальные плиты. Мы обречены рыть могилы, чтобы стать землёй. Савелий нервно выдохнул. – Тебе плохо? – осторожно спросил он. – Ты тоже там будешь, – пообещала мать, проигнорировав вопрос. – Да ты уже там. И никакая водка не отсрочит твоё падение. – Она впервые внимательно всмотрелась в его лицо. – В доме, где ты дожидаешься краха, есть пыльный стенной шкаф. Там внутри, на полке, стоят портреты в рамочках. У них чёрные скорбные уголки. Они давно не видели света. Пока не поздно, раскрой этот шкаф. Вынеси их на свет. Всмотрись в их лица. Обещай мне. Сделай это. Савелий молча постоял, кусая губу, а затем направился к выходу. – Надеюсь, тебе станет лучше, – сказал он. – Никогда не надейся, – склонив голову, вздохнула старуха. Мужчина, сжав кулаки, вышел сквозь всегда открытый дверной проём и направился к лестнице. Макс поспешил следом, но некое предчувствие заставило его остановиться и обернуться. В палате, из которой они только что вышли, погас свет. Из дверного проёма смотрела тьма. Оттуда не доносилось ни звука. Словно эта комната была кем-то стёрта. Вычеркнута из этого мира. Поглощена пустотой, так, словно человека, оставшегося там, никогда не существовало. Возможно, это и было так. Возможно.
***
– Вчера я слышал, как играла скрипка, – воодушевлённо поведал Гришка, глядя куда-то вдаль. В темноте не было видно его лица, только мелькал огонёк на конце сигареты. – Это было так странно: музыка лилась по пустым улицам. Её не слышала ни одна живая душа. Непонятно, кто её играл и для кого. Но словно всё вокруг стало другим, и мне вспомнилась та, другая жизнь. Когда мы были ещё юными, когда перед нами были открыты все пути-дороги. Ты помнишь? Савелий помнил. Они сидели на впечатанной в береговую кромку бетонной плите. Перед ними раскинулись безмятежные воды умирающего озера. Гришка был трезв как стёклышко. Но, в отличие от хмурого друга, его тянуло высказаться, ему не терпелось что-нибудь сделать. – Кстати, спасибо тебе ещё раз за тот полтинник. Правда, очень выручил. – Сколько можно вспоминать? – насупился Савелий, изображая равнодушие. – Если б не эта деньга, я бы… Я даже не знаю… – Кто о чём, а еврей про деньги. Гришка гордо вскинул подбородок. – Но-но! Я бы попросил! Тем более что у евреев национальность по материнской линии передаётся. А не по отцовской. Вот так-то! Савелий на это ничего не сказал. Ему было холодно и зябко. Весь мир, размышлял он, это большой замёрзший унитаз. Вроде и можно его разогреть, сделать лучше, а времени всё равно нет, и приходится спешить, подталкиваемый в спину необходимостью, только для того, чтобы получить свежую порцию боли, холода и мучений. И никак иначе. Время ползло неспешно, подкармливая нетерпение. Сегодня человек на лодке должен доставить сразу два чемоданчика, и друзьям придётся пробираться в город разными путями. Так сказать, стремиться каждому к своему Счастью. – Все чего-то тырят. Везде, – продолжал разглагольствовать Гриша, закуривая по новой. – С работы, со стройки, из магазина. Отовсюду тащат. Кажется, что это плохо. А задумаешься: а как иначе-то? Жить-то как? На что? – Чего это ты вдруг? – хмуро спросил Савелий. – А грешно потому что! Не смейся. Сам знаю, что ещё не раз приду сюда. Прибегу. Перетащу. И получу за это плату. Потому, что семья. Потому, что нечего жрать. Потому, что иначе в петлю. Хоть вой. А всё равно что-то душит и гнобит. – Постарайся об этом не думать. – Я стараюсь, – пожаловался Гриша. – Не получается! А знаешь… – Тс! Кажись, плывёт. – Где? Действительно, скоро к двум курьерам приблизилась лодка, и коренастый лодочник спросил: – Как рыбалка? – Как в жопе палка! – хором выдали новый пароль друзья. – Тише, придурки! – шикнул на них лаборант и бросил на берег заветные пластиковые чемоданчики. Сразу развернул лодку и погрёб обратно, недовольно глядя на оставшихся на берегу людей. Кейсы тут же были спрятаны в сумки. Друзья встали, отряхнулись и неспешно направились к болотистой низине. Макс бежал рядом, виляя хвостом и высунув язык. – Ну что? – спросил Гриша, остановившись на краю поля. – Увидимся в городе. – Да, давай. Удачи тебе. – И тебе. Они разошлись, не глядя друг на друга. Савелий хмуро брёл знакомой дорогой. Рядом послушно семенил пёс. Хотелось поскорее сделать дело, вернуться домой и упасть на кровать. Вот только получится ли уснуть? Так бывает: вроде вырубает тебя, и ты спешишь домой, мечтаешь, грезишь о том, как придёшь, завалишься и тут же уснёшь. А когда всё-таки приходишь домой и ложишься спать, сон не идёт, и голова чугунная. Лежишь как дурак. Может, сегодня будет иначе?.. Где-то в стороне внезапно вспыхнул свет. В той стороне, куда ушёл Гришка. Савелий тут же рухнул куда-то в кусты, попав лицом в паутину, и затаился, оглядывая окрестности. – Макс! Сюда! Лежать! Лежать, я сказал! Замри! Псу не сиделось на месте, он рвался туда, где был Гришка. Чувствовал беду. Со своего места Савелий смог различить вдалеке человеческую фигуру, застывшую в свете трёх бьющих с высоты прожекторов. Натовские беспилотники чётко зафиксировали цель. Бежать бесполезно. Через пару минут здесь будет патрульный джип. – Слышишь? – донёсся издалека громкий голос Гришки. – Семья! Не оставь! Слышишь? Савелий понял, чего хотел от него друг. Но ответить не мог. Он видел, как, перемешивая грязь колёсами, к Грише подъехала машина. Как двое дюжих парней заломили нарушителю руки и потащили к джипу. Савелий сжал кулаки в бессильной ярости. А что он мог сделать? Вмешаться? Устроить драку? Попытаться вызволить лучшего друга? Бесполезно! Джип развернулся, сверкнув фарами, и медленно потащился в сторону города. Беспилотники ещё повисели немного и разлетелись по разным направлениям. Савелий остался лежать, пытаясь задавить душившее его отчаяние. Какой смысл искать себе оправдание, если всё уже случилось? Если ничего не изменить? А что же дальше? Гришка его не выдаст, не тот человек. Он просил позаботиться о семье. Если натовцы не будут следить за его домом, то это возможно. Да и зачем им следить? Из памяти всплыли Гришкины слова: «Вот этот человек – мой самый лучший друг. Суперский мужик! Я его тридцать лет знаю». – Да дерьмо я, а не человек! – дрожащим голосом воскликнул Савелий, поднимаясь с земли. – Жил, как дерьмо, и помру так же. Он поймал взгляд Макса, спокойный, разумный, сочувствующий. – Пойдём, мальчик. Уж ты-то меня не бросишь? Не предашь? Ты же хороший… Они благополучно проникли в город и добрались до заветного дома. Только там их уже ждали. И отнюдь не те, кого Савелий рассчитывал встретить. Он вовремя заметил людей, следивших из темноты за домом. Развернулся и незамеченным поспешил прочь. Сходили за деньгами, называется. Просто отлично прогулялись, твою мать! Савелий попетлял по переулкам и вышел к неширокому дворику, откуда просматривался его собственный дом. Огляделся внимательно, выглядывая из-за угла и не спеша выходить на простор. Сегодня не было облаков. Светила полная луна, и темнота оставалась прозрачной. – Сидеть, – приказал человек собаке. – Замри. Жди, пока я не вернусь. Понял? Макс, естественно, не ответил. Савелий оставил рядом с ним сумку, а сам медленно пошёл к своему подъезду. Навстречу неизбежности. Есть ли там кто? Или нет? Ну, а куда деваться, если так подумать? Если его там не ждут, тогда всё хорошо. А если ждут… Что ж, пусть так. Только собаку жалко. Выживет ли один на улице? Не дай Бог ещё бросится выручать хозяина. Получит пулю в живот. Не дай Бог…
***
Десять лунатиков жили на Луне. Десять лунатиков ворочались во сне. И вдруг один лунатик упал с Луны во сне! И девять лунатиков осталось на Луне… Савелий очень любил эту считалочку. Повторял её, когда было скучно, когда приходилось долго ждать. Наверное, он и сейчас её напевает тихонько, ожидая развязки. Этого Макс не знал, но мог предположить. Он видел, как хозяина вывели из подъезда, держа за руки. Как погрузили в серую машину и увезли в неизвестном направлении. Пёс провожал машину отнюдь не равнодушным взглядом: всё его естество рвалось на выручку, но вбитая в сознание команда – Замри! – не давала сдвинуться с места. Хотелось бежать, хотелось выть! Нельзя. Оставалось только ждать. До потери сил. До потери сознания. До потери жизни. На этом строился его мир – мир ограничений и условностей. И единственный способ вырваться: просто представить, что этот мир целиком является чьей-то выдумкой. Чужой или собственной, не важно. Макс представил, как душа отделяется от тела и бежит вперёд. Он мысленно заглянул в дом, но встретился с непроницаемой темнотой. Ни проблеска, ни звука, ни запаха. Бежать отсюда! Он помчался туда, куда унесла хозяина машина, но быстро заплутал в рисунке одинаковых повторяющихся улиц. Тогда он бросился по дороге к зданию, где Савелий получал плату за свои курьерские услуги. Надо разыскать ту женщину, которую уважает хозяин. Но нужное здание уже начала заволакивать тьма. Света луны уже не хватало, чтобы обрисовать неясные очертания домов. Темнота пожирала этот мир. Стирала его. Вычёркивала из пространства. Ту же тьму Макс встретил в доме Григория, где за прямоугольниками окон клубилась осязаемая пустота. Ни огня, ни проблеска. Пусто. Этого места больше нет. Озарением пришло слово: отречение. Словно бы и Алиса, и Гриша, и его семья – все они были выдумкой. Чьей? Савелия, наверное. Ему хотелось иметь круг общения. Ему хотелось, чтобы было, куда можно прийти. Теперь его ожившие фантазии растворялись, лишившись фундамента. Как растворился он и сам, являясь выдумкой собственного пса. Собаки, мечтавшей о доме, тепле и заботе. Всего этого больше нет. Душа Макса поспешила обратно вернуться к своему телу, мчась по исчезающим улицам. Мимо фальшивой жизни. Мимо застывшего трамвая. Прочь от наползающей тьмы. Вот дорога. Вот двор. Вот тот самый угол. А за ним… За ним ничего нет. В смятении Макс закружился на месте, чувствуя, как беспощадно сгорает отпущенное ему время. Он ринулся дальше, по переулкам, сквозь щели в заборах, вдоль оврага. Перебежал по мосткам, переброшенным через пересохшую канаву, и обернулся. Города больше не было. Города, который придумал себе жизнь, спасаясь от одиночества. Пытаясь пробудиться от холодного послевоенного сна. Но город с нелепым названием Счастье и сам не знал, что является чьим-то мимолётным видением. Пёс побежал дальше. Его лапы утопали в грязном вонючем месиве. Он спотыкался о кочки. Его облепила тяжёлая влага. Надежда меркла вместе с сознанием. И вон он, наконец, у той самой бетонной плиты, вложенной в береговой массив. На гладкой поверхности озера отражался белый череп луны, глядевшей из замёрзшей бездны на мир, который исчезал во мраке. Мир, который ещё силился делать вид, будто он продолжает жить. Мир, отражённый в мутном зрачке ночного светила. Такой же туманный и ненастоящий. Отражение в озере погасло, и тьма сомкнулась вокруг одинокого пса. Макс продолжал смотреть на луну – единственную настоящую вещь, оставшуюся незыблемой. Он лёг и замер, поддаваясь холоду и постепенно погружаясь в спокойствие. А разве может быть не спокойным тот, кого нет?.. Один лунатик остался на Луне. Один лунатик ворочался во сне. И вот один лунатик упал с Луны во сне…
Сильно. Очень сильно. Может, это просто я впечатлительная слишком, а может это и вправду мощно? Рейтинг конечно. Если б могла, поставила бы многооо рейтингов. Извини, не могу нормально рецензировать, могу только сказать - спасибо!
Спасибо за рассказ, мне очень понравилось. Я больше вам про ощущения свои скажу, чем про стилистику и прочее. Рассказ интересный. увлек сразу, действительно у вас несколькими фразами удалось пробудить в моей голове визуализацию героев рассказа. У меня перед глазами сразу стала картина разрушенного города ядерной войной и погибающие души людей во мраке, атмосферно, красиво и очень понятно. Мне понравилась идея о том мире, который придумал пса, который придумал город и так далее, кстати я поняла смысл в конце)) Спасибо автор. Единственное, очень хочется узнать что вы предполагали должно находится в чемоданчиках? Я понимаю, что это было эфимерное нечто и смысл не в этом, но все же, ваше мнение?
Спасибо за впечатления. Честно говоря, я не знаю, что там могло быть в тех чемоданчиках. Возможно, у меня и были какие-то мысли на этот счёт, но с момента написания рассказа прошло уже несколько лет, и ничего в голове не осталось. ))
Написано образно, красиво, грамотно... но в какой-то момент ловишь себя на мысли, - что-то уж знакомо, где-то это уже было? Вау, вспомнил! Фильм "Я легенда". Одинокий главный геройРоберт Невилл бродит по разрушенному городу с собакой. Описание постапокалиптического города воображение живо нарисовало мне начало этого фильма. Думаю это неплохо, скорее хорошо, если автор смог словами создать читателю картину. Герои рассказа выписаны очень ярко, хорошо себе представляешь и гг Савелия, заботящегося о матери и понимающего тщетности своих стараний - мать давно уже умерла. Тьма ее поглотила, пустота стерла. Прекрасно понимаешь, что Савелий больше не вернулся бы к ней, сложись история иначе, но и мать, уставшая от воспоминаний, не стала бы его ждать. Хорошо прописана и другой женский персонаж - Мария, жена Григория друга гг. Всего несколько штрихов и, мне видеться, женщина средних лет (40-45 лет) любящая мужа и сына, Не желающая бороться с системой, она, как может обустраивает жизнь своей семьи. Еще одна женская фигура, которая в начале рассказа обозначена голосом из телефонной трубки - Алиса. Мне, повторюсь - мне! кажется, что можно было бы даже опустить описание ее внешности. Фраза: "-Хороший мужик, – сказала, не глядя на своего стража, Алиса. – Даже жаль его." всё сказала о ней. Расчетливая молодая сука, неутруждающаяся мыслями о судьбах доверившихся ей людей. Конец рассказа приятно впечатляет! Застывший хаос, в котором реальность не реальная и, наоборот... Мысль, летящая по хаосу разрушенного города порождает странное ощущение... Мне напомнило раннего Пелевина - "Проблема верволка в средней полосе"... Я не волшебник, я только учусь... извините если, где-то неправильно вас трактовал... Рассказ понравился, гуд!
ОСТОРОЖНО, не развлекательное чтиво!- если пишете ворнинг, то поконкретнее - язык богат. например, жесть, смерть героя.. а так - ну, может, кто-то развлекается тем, что текст читается легко. пусть даже в трагедии.
Не так-то просто найти бухло в этом сраном городе, но Савелий знал места, а Гришка был гостеприимен от природы. И хоть он не буянил, когда был навеселе, но как муж – становился бесполезен. - станиславский. и про бухло, и - в ещё большей степени - про бурный еженощный секс с женой, раз один пьяный вечер ломает паттерны (причём и о еженощном сексе, и об алкогольной импотенции доложено другу, видимо).
женщина молча скрылась в коридоре, не удостоив гостя приветствием. – Опять эту псину в дом пустил, – послышались полные укора слова. – Ай, не начинай! – повысил голос Григорий. – Там и так натоптано. А пёсик хороший, не блохастый. – Ты уже принял? – пошла в наступление супруга. – Да я Савку тридцать лет знаю!.. – завёл обычную песню хозяин дома, но, видимо, скиснув под взглядом спутницы жизни, признался: – Ну, пропустили по одной. И чё терь? Нельзя, что ли? – Да пошёл ты, делай, что хочешь, – обречённо вздохнула Мария. - через коридор-из коридора слышны даже вздохи. театр, одним словом.
что есть искровой телефон? без эл/энергии не будет и телефонный работать. да, там напряжение низкое, но оно есть. .
женский пиджак - такая вещь. как бы в просторечье он есть (как градусник), а как бы в РЛЯ его нет.
Его лицо, лишённое собственного мнения, осталось непроницаемым.- тавтология - раз (они стояли молча, ничего не говоря(с)) два- у лица и нету мнения-то. и у глаза. и у ноздри.
– У тебя опухшее лицо. – Слова матери как наждак по горлу. Сразу хочется куда-нибудь спрятаться. – Я тебе тут вафли принёс, какие ты любишь, – пытаясь говорить ровно, произнёс Савелий, поставив сумку на столик. - вот с самого начала хочу поинтересоваться: неужели с оформлением прямой речи так сложно определиться?
пафосно-драматическая мать. обещай мне... возьми портреты... покажи их солнцу... плевать, что в рассказе на всём черный фильтр и не бывает лета. найди солнце. покажи.
музыка лилась по пустым улицам. Её не слышала ни одна живая душа. - как бы намёк на то, что говорящий об этом Гришка- тень на стене, оставшаяся после ядерного взрыва?
Вроде и можно его разогреть, сделать лучше, а времени всё равно нет, и приходитсяспешить, подталкиваемый в спину необходимостью, - инфинитив, инфинитив, инфинитив, и оп - страдательное причастие, явно указывающее на подлежащее, которого нет как бы.
коренастый лодочник спросил: – Как рыбалка? – Как в жопе палка! – хором выдали новый пароль друзья. – Тише, придурки! – шикнул на них лаборант - а вот теперь, ватсон, вам придётся доказывать, что это один и тот же персонаж, а не двое в лодке.
Сегодня не было облаков. Светила полная луна, и темнота оставалась прозрачной. - оставалась прозрачной против какой? против той, когда нет луны? предлагаю: стала прозрачной (пушо луна-то выглянула).
Макс представил, как душа отделяется от тела и бежит вперёд. - предлагаю выход из тела так не афишировать.
итак. бредофинал - мне представляется, это нормальная идея, но после твиста так и тянет проверить всё, что уже было сказано: подходит под объяснение или нет? телефоны, громилы, водка, табуретки - это собака могла видеть (хотя учитывая относительно молодой возраст, видела ещё щенком). потом был конец света, потом собака затосковала и стала создателем из серии "Смешариков". читателю вроде как хорошо, а вроде как и доширака поел. ощущение сытости - просто ощущение. откуда собака знает про сложные слова (впопад их вворачивает), никакущесть мужика в плане секса? причём в её обширной памяти почему-то никак не отразился сам конец света - это вот основа мякины, которую автор даёт клевать воробьям.
как там было в анекдоте? - Несу секретарше тортик. -Что, у неё бёздник? - Нет, фигура хорошая. посему рейтинг) сути неразвлекательности, то есть ворнинга, так и не понял. со спойлером насчёт Гришки - того... этого, определиться бы автору.
Спасибо. Кое с чем согласен, кое с чем нет. Про оформление прямой речи - тут определяться не с чем: если предложение закончилось, в конце ставится точка. Ну, а раз после точки пошло тире, то только для того, чтобы отделить прямую речь от авторской в массиве одного абзаца. Ничего необычного. Про мистическую трактовку: это, по сути, второе дно рассказа. Практически никто его не воспринимает всерьёз, считая это просто фантазией из разряда "а если бы". Но если допустить, что вся мистика в рассказе происходила на самом деле, становится видна подводная часть айсберга. Большинство это видеть не хотят. Вы первый, кто принял рассказ именно в такой форме.
если предложение закончилось, в конце ставится точка - в цитированных примерах закончилось же.
вообще вернулся спросить о таком моменте... подскажите, если несложно, как реагируете на комментарии вроде: "ждал чего-то огромного, великого - а в финале всего-то выдумки какой-то там собаки, у-у-у!.. я разочарован!" как вы понимаете, под "всего-то" подходит и ядрёная война. мне случалось получать такие отзывы, но интересно ваше мнение.
Да никак не реагирую. Мало ли кто там чего ждал. Если б тут был великий финал, это и было бы развлекательным чтивом, но я этот рассказ писал не для того, чтобы окунуть читателя в розовое облако расслабона. Да и тут не только "выдумка собаки". Тут мир выдумывает собаку, которая выдумывает себе хозяина, который выдумывает себе друга, и так далее.
Пожалуй, что это первый случай, когда комментировать не хочется. Это не от того, что нечего сказать или не вызвало никакого душевного отклика. Скорее всё наоборот. Есть о чём задуматься. Могу только пожелать дальнейших творческих успехов!
0
