Полный вариант ) Прочтите, мне понравилось :):) Нужны позарез ваши мнения
Кратко: история одного заключенного
Приговор был оглашен. Все встали. С сочувствующими лицами зрители пошли к выходу. Меня, в свою очередь, повели к машине. Засунули в будку. Завелась. Поехали. Поехали туда, где мне теперь суждено было провести остаток своих дней - в тюрьму. Больше пугало в пожизненном заключении не то, что я больше не увижу свежей зелени леса или не окунусь в прохладу моря, больше пугала мысль, что мне будет нечем заняться. Просто-напросто будет скучно. Грузовик остановился. Открылась дверь. Яркий свет резко ударил кулаком в привыкшие к темноте глаза. Я вышел. Если "вышел" понимать как бросок за ворот на землю. Откуда у этого здоровяка столько злобы? Да, я преступник. Но ему плохого я не сделал ничего. Разве что привезли меня во время обеда. Наверное, заслужил. В каком-то помещении, я получил от высокого, стройного, на первый вид, жизнерадостного полицейского свою новую одежду. Странно, почему она полосатая? Какой смысл кроется в этом. С пижамой я получил и тупой удар от уже успевшего полюбиться мне охранника. В глазах его была злость и какая-то непонятная, наверное, даже ему самому ненависть. Садист. Меня повели сквозь черные лабиринты тюремных туннелей в мой новый дом - мою камеру. Это была, наверное, стандартная камера. Сомневаюсь, чтобы меня поселили в чем-то особенном, в чем-то отличном. В углу стоял столик, обычный деревянный столик, видом своим просивший, подложить под одну из ножек что-нибудь, чтобы он не шатался. Мне было его жалко. Жалко настолько, насколько человеку может быть жалко чужого ребенка. Знает ли, интересно, мастер, который его сделал, какой жизненный путь преодолел этот предмет тюремного интерьера, сколько мучений и отчаяния он видел. Наверное, нет. Да и зачем ему это. Он подобных этому за смену тысячи производил. За каждым не уследишь. Наверное, мастер - рослый мужчина, с большими руками, которые безжалостно искусали занозы - пираньи. У него много детей и любящая жена, приносящая бидончик молока и булочки в перерывы его работы. Старший сын стоит рядом с ним в то и дело пытающихся сползти нарукавниках, и отцовской кепке. Сын помогает отцу. Так заведено. Мальчику дано задание прикрутить ножки к столешнице. Он умело справляется. Мастер с гордым взглядом похлопывает сына по спине. А теперь этот больной стол стоит у меня в камере. Отвлекся, простите... На столе бросался в глаза своей неброской элегантностью подсвечник и Библия. Почему в каждую камеру считают необходимым сунуть Библию. Принято, наверное, что человек в этих стенах непременно обратится к Богу. В боязни Страшного суда покаяться. Благо, пожизненное заключение дает время для признания своих ошибок, переосмысления жизни, приоритетов. Какие могут быть приоритеты и цели у узника. Цель, по-моему, одна - не сойти с ума. Человеку, пережившему суд людской, самый жестокий суд во Вселенной ( даже, наверное, на Сатурне существа добрее и снисходительней), не страшен будет суд Божий. Бог всеблаг. Бог наш отец. Отец никогда не сделает детям плохо. Мне не нужна Библия, но пусть лежит. Она так хорошо вписывается в этот интерьер. Также на столе был карандаш и что-то похожее на толстую тетрадь. Так же, под стенкой стояла кровать, по-моему, ее называют здесь "нары". В образе нар я не нашел ничего особенного. Присмотрелся еще раз – точно ничего. Кровать как кровать. Жестковата правда. Может это поправит мой скалеоз? Был также в моей обители табурет, что-то похожее на подушку, плед; в углу стояла тюремная параша. Она вызывает у меня отвращение, но без нее описание камеры было бы не полным. Так я и просидел первый день: присматриваясь, принюхиваясь. Вечером (я понял что вечер по исчезнувшему в маленьком окошечке солнечному свету) мне принесли ужин. Когда я, нахмурившись, спросил охранника: «можно ли это есть?», то получил ответ в виде сильного удара в область живота. Это значит "да"? К еде я не хотел притрагиваться, хотя, честно сказать, есть захотел еще в зале нашего гуманного суда. Спустя час пребывания еды в моей камере, я всё же решил попытаться засунуть в себя эту гадость, закрыв рот и заткнув нос. Выплюнул. Вомитофобия — боязнь рвоты в неподходящем месте. Рабдофобия — боязнь наказания. Я стал пытаться заснуть, когда в маленькое окошечко тихо засочилась темнота, толстыми, жирными струями потекла по стенам и заполонила камеру. Зажигать свечу не хотелось. Мне показалось, что её огонь будет меня угнетать. Странно. Хотя в моем положении угнетает всё. И почему же она полосатая? Ночь барабанила по крыше тюрьмы дождем. Я заснул. На следующий день я, видимо, потому что сразу не вспомнил, где я, проснулся в хорошем расположении духа. Доблестный охранник хотел со мной поздороваться, пожелать доброго утра, протянув руку. Только я хотел протянуть свою ему в ответ, он наградил меня ударом по почкам. Гафефобия — боязнь нечаянных прикосновений. У меня испортилось настроение. Наверное, на весь день. Меня не радовало ни появление таракана на стене, ни какая-то аллергия моего стража. Чихал он так, что, наверное, слышал директор тюрьмы. Тюрьма ведь тоже учреждение. Каждому учреждению нужен директор. Наверное, это седоватый полный мужчина, уже в возрасте, когда важно сидишь в кресле-качалке, куришь дорогую сигару, а служащие - гиены тешат твое самолюбие лестью. А все для того, чтобы их отпустили в пятницу пораньше. Он, наверное, прочитал много романов за свою жизнь. У него, наверное, есть внуки. Внуки очень любят дедушку. Любят за сказки на ночь, за леденцы на палочке, за красивые модельки спортивных автомобилей на праздники. Любили бы они его, когда узнали, что под его крылом гниют сотни людей? Да, преступники. Да, грешники. К слову, Иисус тоже был грешником. Из-за него погибло много малышей, а самого сына Божьего спрятали. Пассивный, но тоже грех. Хотя может Иисуса за это и распяли. Кто сегодня знает правду? Никто. То, чего я больше всего боялся - Скука. Жуткая, мерзкая, почему-то зеленая. Она пришла. В детстве, помню, когда становилось скучно, я открывал отцовский учебник по психологии. Мне всегда было интересно какие существуют болезни и страхи (фобии). На третьем курсе института я вылетел именно из-за фобий. Из-за этих чертовых боязней. Я не ответил на экзамене преподавателю, как называется боязнь высоты. Получил двойку. Забрал документы. Домой я в тот день не вернулся. Никогда больше не вернулся. Стыдно. Стыдно за то, что не знаю как называется боязнь высоты. То, что тешит в детстве, не всегда радует в будущем. Вертигофобия — страх головокружения. Через месяц моего пребывания, я мог бы вам ответить, с погрешностью в одну соринку, сколько мелких камушков от стены до двери, и с погрешностью в одну пору - насколько пористы камни той самой стены, от который я начинал вести отчет камерному сору. Много всяческих мыслей приходит в голову. Философских. Для них сейчас есть время. Достаточно времени. На свободе люди спешат жить. Им некогда думать. Размышлять. Всё течет по уже заготовленным алгоритмам и планам. Планам, в которых нет места для мысли. И все-таки, почему именно полосатая? Почему черно-белая? Сейчас у меня на этот счет был целый мешок мыслей. Разных. Противоречивых. Абсурдных. Я находил закономерности и связи полосок с космосом. "Сумасшедший!",-скажите вы. Может быть. А откуда вы знаете что это не связано? Может сумасшедшие вы, в утверждениях, что я сумасшедший. Запутался. Заболела голова. Лёг. Заснул. Вообще я стараюсь побольше спать. В моём случае это выгодно. Выгодно спать по четырнадцать-шестнадцать часов. Остается меньше времени на жалкое существование в остатке суток. Сон - моя панацея. Дверь камеры отворилась. К моему удивлению, зашла белокурая красотка. Я слышал когда-то, что в тюрьмы раз в пять лет запускают девиц легкого поведения и платят им из городской казны, но думал это миф. Волосы ее были собраны сзади в хвостик. Боже! Как же меня взволновал этот хвостик. Одета она была в обтягивающее платье, с большим розовым бантом на талии. Бант мне сразу не понравился. Но не отсылать же ее к чертям из-за него? Она подошла ближе. Подплыла. Даже самый умелый поэт не смог бы описать то, как она двигалась. Даже самый умелый художник не изобразит всей ее красоты. Может быть из-за того, что я столько времени вообще не видел женщин, я настолько возношу ее красоту? Не все ли равно... Она шепчет мне что-то чертовски соблазнительное. Каждая фраза начиналась со слова "Хочешь?". От нее пахло вишней. Она излучала ангельский свет. Она манила океаном своей красоты и огнем страсти. И я отвечал: "Да! да! Хочу!". Отвечал, пока не проснулся от своего же голоса. В окошечке во всю сиял месяц. Онанофобия — боязнь негативных последствий онанизма Вообще сны мои были особым, уникальным театром. На темной стороне век, ну на той, которой закрыв глаза мы видим картинки, побывали, наверное, все женщины, которых я когда-либо видел. Они были в платьях, костюмах, брюках, юбках, в очках и без них. Они были разные. Но объединяло их одно: они были моими. На подмостках моего подсознания, зачастую разыгрывались такие сцены, которые не могли бы придумать самые маститые киношники. Сцены, режиссером которых был я. Почему я оказался здесь? Зачем я преступил закон? Что было мотивом? Впрочем, неважны причины, важен результат. Я здесь. Вы на пути к смерти становитесь знаменитыми певцами или инженерами, я стал узником. Все равно исход у всех один. Путь неважен. Важен конец этого пути. Вотличие от вас, я точно знаю место, где я умру. В этой камере. На этой кровати. Танатофобия — боязнь смерти. Апейрофобия — страх перед бесконечностью. За полгода я порядком изменился. Дряхлый, заросший, вонючий. Что мне сейчас бы не стоило делать, так это идти на свидание. Тело мое было синим, от ударов дубинкой. Но я доволен. Доволен, что способен даже в своем положении приносить кому-то радость. Если бы охранник не получал бы удовольствия от ударов, он, наверное, так изрядно не посыпал бы меня ими. Доставлять радость человеку, которого больше всего ненавидишь – наивысшее благородство. Моя вечно полосатая пижама изрядно потрепалась, впрочем как и сам ее хозяин. Слышали, что вещи становятся похожими на своих хозяев? Я - яркий этому пример. Через полгода одиночества начинаешь разговаривать с предметами. Они молчат. Какие вредные. Огромная кровать. На стене картина Пикассо. На полке сборник сочинений известного автора, обертка от конфет, фотокарточка. На фотокарточке лицо охранника. Черную диагональ на ней рисует траурная лента. Посреди комнаты стол. На столе огромнейший бифштекс. Я лежу на королевском ложе. Я улыбаюсь. Мои зубы почернели за это время. В комнату заходит женщина. Немолодая, но достаточно красивая. На ней скромное траурное платье. Это, наверное, вдова. Женщины, которые скромно одеваются, раздеваются, наверняка, так же. В опровержение этому, она танцует мне стриптиз. Она снимает свое платье. Она снимает все белье. Она стоит голая. Передо мной –королем своего сна. Лишь только она подошла, чтобы уравнять количество одежды на наших телах, мою щеку согрела пощечина.. -Вставай! Завтрак принесли, - прошипел мой личный Сатана. В жизни привыкаешь ко всему. К войнам, чуме, тюремной пище. Я поел. Постарался снова заснуть. Не получилось. Сны – моя единственная панацея. Если спишь как можно больше, остается меньше времени на это жалкое существование. Тем более моим снам, краскам в них, позавидует любая радуга. Жизнь течет. Вы каждое утро встаете, чтобы сделать себе омлет, убежать на работу, получить деньги, накормить семью, накормить старых умирающих родителей. Вы ложитесь спать и вы не знаете: может завтра вас собьет машина? Или дети подпалят дом? Когда-нибудь такое и случится. Можно заметить, что мое положение в этом смысле выгоднее. Я засыпаю с уверенностью в завтрашнем дне. Уверен я и в исходе всего этого представления – жизни. После жизни всегда идет смерть. Смерть – цель жизни. Путь к ней и есть жизнь. Сомнифобия — боязнь ложиться спать. Дверь, торопясь, открылась. Вошел директор (сам лично!) и сообщил мне прискорбную весть. Скончался охранник. Его сбил поезд. Нет. Его отравила жена. Она его не любила всю жизнь. Он разрушил её мечты. Она мечтала перебраться в столицу, сделать карьеру, найти достойного мужчину. Родить детей и умереть в богатстве и признании. К слову, она была очень недурна собой. Маленькая правильная грудь, круглая упругая попка, плавные черты лица, большой рот, которым она всегда целовала перед сном своего ребенка, послужившего причиной брака с моим вечным обидчиком. Семья не должна быть опорочена. Аборт – убийство. Неважны причины. Важен результат. После очередной пьяной выходки мужа терпению пришел конец. Известно ли Вам, что некоторые мужчины не переносят мышьяк? Я вышел из камеры. В коридорах было темно и тихо. Сырость. Запах страданий слышался из камер. Люди искупают грехи. Всех грехов не искупишь. Если это так, зачем же начинать? Когда я открыл дверь, увидел посреди огромной светлой комнаты гроб. Вернее, наспех сбитый деревянный короб (нормального гроба эта сволочь не заслуживала). Над ним висел чей-то пейзаж. На столе, стоявшем рядом с ящиком для хранения трупов, обитала огромная тарелка. На ней лежал бифштекс. Огромный. С кровью. Сколько бы я от него не откусывал – он не кончался. Насытившись вдоволь, я заметил в углу женщину. Это была новоиспеченная вдова. На ней было короткое обтягивающее платье, едва прикрывающее аппетитную попку, чулки на подвязках. Лицо вымазано ярким макияжем. Зрачки в глазах горели страстью. Одним движением я сдернул с нее всю одежду и усадил на гроб. Я проснулся. Не знаю от чего. Зачесалась нога, на крыше хулиганил дождь, кашлял охранник. Причины…да, да, вы уже знаете. Главное то, что во всех снах я не могу закончить задуманное. Некрофобия — боязнь трупов, похорон, похоронных принадлежностей Через год одиночества ты начинаешь слышать то, что тебе отвечают предметы. Через два года ты начинаешь их понимать и даже порой с ними соглашаться. Еда имеет все тот же ржавый привкус. Охраннику все так же доставляет радость меня лупить. Я уже не удивляюсь крови в моче. Я уже не удивляюсь ничему. Я уверен в своем исходе, в месте своего пожизненного обитания, во всем. Ко всему в жизни привыкаешь. Даже к одиночеству. Если бы меня сейчас окружили мои знакомые или родственники, мне бы стало некомфортно. Наверное, я бы попросил их уйти. Кайрофобия — боязнь новых ситуаций.
Из маленького окошечка сочился солнечный свет. Луч разрезал застоявшийся сырой воздух моей камеры. Я сел на кровати так, чтобы он попал и на меня. Закрыл глаза: я сижу на скамейке в парке. Вокруг меня опавшие листья танцуют вальс под музыку ветра. Солнце поливает своим теплом всё вокруг. Благодать. Деревья окрашены в пастельные тона осени. Мне стало не хватать этого парка. Мне стало не хватать этих деревьев. Этой осени. Этой свободы. Да если бы я знал, что мне придется в будущем остаток дней своих доживать в этой камере, разве я сидел бы дома? Я дни и ночи на пролет сидел бы на этой лавочке. Я ловил бы запах травы. Я слушал бы шелест листьев. Наверное, я бы заплакал. Настолько был бы счастлив. На минуту мне показалось, что я оказался там, там, где мечтал. Но, открыв глаза, видишь перед собой реальность. Сырость, мрак, отчаяние. С закрытыми глазами жить проще. Видишь то, что хочешь. Я всегда завидовал химикам. Удивляюсь сейчас: «почему сам пошел учиться на психиатра?». Впрочем, причины неважны. Правда, всегда смущало то, что они все время ходят в белых халатах и от них пахнет…химией. Но есть у них одно преимущество. Дайте любому химику-отличнику его конспекты и домашнюю аптечку, он за миг вам сделает такую таблетку или сироп, который поможет уйти вам от реальности. От этого мрака. От этой сырости. Если государство запрещает наркотики, пускай позаботится о том, чтобы на окружающую действительность можно было спокойной смотреть без них. И вообще, зачем запрещать то, что делает тебя счастливым? Хоть на время, но все-таки. Да, наркоманы дорого платят за счастье. Жизнью. Но ведь мы все умираем. Я в камере, вы в авиакатастрофе, человек под кайфом в карете скорой помощи. Важен результат, неважны причины. Вообще государство – интересная штука. Повсюду мы слышим, что управлять страной очень тяжело. Нужен талант, нужно знать науку управления. Абсурд. Представьте: Древняя Греция. В научной академии сидят ученые, маститые, знаменитые, которых сейчас печатают в книгах. Перед ними стоит вопрос о том, сколько же все-таки будет дважды два. На голосование выносится: шесть, четыре, восемь. Все голосуют за четыре. Это теперь будет правильный ответ. Бред, скажите вы? Тогда нынешняя система управления государством такой же бред. Именно таким образом принимают все законы. И мы вынуждены подчинятся прихоти четырехсот толстопузов, которые пришли туда просто заработать денег. Вынуждены, потому что в противном случае вы окажетесь в сыром мрачном отчаянии. На всю жизнь. Лиссофобия — навязчивый страх сойти с ума. Мои мысли перебивает резкий звук засова. Охранник привычным образом здоровается: бьет кулаком в грудь. Кидает мне на кровать какую-то скомканную бумажку. -Ты оказался в их с списке, -срыгнула эта сволочь. -В каком списке? Этот список - это был социальный проект. Исходя наверное из совершенных преступлений, или из цвета глаз, выбирались заключенные, с которыми возможна переписка. Переписка с внешним миром. Какой-то паренек или женщина будут писать в мир страданий, отчаяния, невыносимой еды. Я старался понять смысл этого всего. Не понял. Наверное, власть пытается окружить нас заботой. Даже в тюрьме не лишать нас общения. Не лишать нас связи со свободой. Пускай посредством писем. Эта псевдозабота меня дико раздражала. Если так печетесь о нас, не надо было затыкать в эту дыру. Писала мне девушка. Звали её Кристина. Фамилия указана не была. Наверное, несильно образованна. В ее речи были допущены ошибки. Впрочем, разве это важно? Писала она, что вытащила мою фамилию из шляпки Мс.Брукс, и что теперь очень хочет со мной общаться. «Ведь это так здорово, давать людям то, что у них отняли». Ты дашь мне свободу? Ты дашь мне скамейку в парке? Наверняка, она имела ввиду общение. Она описала все что можно. То, как они с подругами ходят на ставок, как она любит своего щенка, то, как ей понравился любовный роман. Написала, что сильно плакала в конце. Еще было много пустого бреда. Пустого, быть может, для меня. Наверное, если бы у меня был щенок, я бы тоже его любил. Больше бы я любил его за то, как он нуждается во мне. Я был бы кому-то нужен, кроме самого себя. А ведь нужен! Охраннику, для удовлетворения своих садистских порывов. Нужен Кристине, как цель социального проекта. Пускай даже так – но нужен! В груди стало тепло. Чертовски приятно это осознавать. Она читает любовные романы. Как можно читать такую ересь? Когда, во-первых, все заведомо известно, а во-вторых, не существует такой любви, как там описывают. Такая любовь возникает раз в тысячу лет. Её не встретишь в каждом городе, в каждом доме, на каждом шагу. А сюжеты…Это же смешно. Не открыв романа, ты наверняка знаешь, что герои будут счастливы. Единицы стреляются. Все красиво. Как в сказке. Книги - ложь. Любое искусство – ложь. А детективы, скажите, пожалуйста? Как можно восхищаться детективами. Сюжеты прямолинейны. Сразу наверняка всё знаешь (как и в романах). Вот сделай Конан Дойль убийцей Ватсона. Никто бы не ждал. Все бы восхитились. Я становлюсь циником. Да, все мы умрем. Пишите вы детективы, либо сидите в камере. Любое искусство и всякая деятельность – верный путь к смерти. В письме она также интересовалась моим здоровьем, моим преступлением, моей прошлой жизнью. Зачем жить прошлым? Тот, кто не помнит прошлого, будет счастлив в будущем. Память – коварная штука. Если вы будете помнить все обиды и невзгоды, у вас не останется ни нервов, ни друзей. Вот наши гены тоже обладают памятью. От этого дети рождаются с наследственными заболеваниями. Все эти паршивые гены. Эти дети потом портят жизнь родителей. Родители не видят жизни, потому что их больному ребенку нужен уход. А все из-за памяти. Все из-за наркотиков - все лишь потому, что люди хотят обрести счастье. Патройофобия — боязнь наследственности, наследственных заболеваний. Я написал ей ответ. Я передал письмо охраннику. Он сказал, что отправил. Я ему верю. Лежа на кровати, я долго не мог заснуть. В моей голове шатались в обнимку разные мысли. О письме, о переписке. О Кристине. Я пытался представить её у себя в голове. Тщетно. В голову приходили женщины, уже порядком надоевшие. Женщины, бывавшие по три-четыре раза в театре моего подсознания. Только теперь они одевались, согласно последним модным тенденциям моих снов – они были голые. Но с ними мне было уже неинтересно. Я думал, о Кристине, о том как она получит письмо. Обрадуется. Хотя с чего бы? Нет! Пускай обрадуется. Еще думал о парке, старом велосипеде, бифштексе. Через месяц, когда я уже начал сильно сомневаться в продолжении переписки, я держал в руках выбитый зуб (приветствие охранника) и полученное письмо. Тот же почерк. Тот же стиль. В письме она удивлялась моим вопросам. Но в то же время пыталась со мной найти ответ. «Полосатая, потому что, если бы была просто белая – быстро бы приходила в негодный вид, а черный – мрачный цвет. Он бы вас угнетал. Вот и чередуют». Как все просто. Наверное, оно так и есть. Наверное, ее отец занимается пошивом тюремных пижам. Откуда иначе она может знать? Преступления моего она не испугалась. Напротив: даже пыталась меня оправдать. А человеку много не надо – скажи ему, что он не виновен. Не виновен в своей несостоятельности, не виновен в развязании воин, не виновен в вырубке лесов и в продаже наркотиков. У него сразу станет легче в области души. Не надо ни денег, ни славы: нужно признание невиновности во всех грехах – вот счастье. Действительно, я не виновен в своем преступлении. Никто не виновен. Это общество. Оно вынуждает на преступление. Потом оно же и осуждает. Заметьте, что Бог вам ничего не говорит. Богу все равно на то, что вы делаете. Быть может, он это и подстраивает. Кто знает, какое у него чувство юмора? Никто. Я знал это письмо наизусть. Я перечитывал его тысячи раз. Кристина. По моей просьбе она написала в письме подробное описание реки, лесополосы, луга. Эти строки меня пьянили. Но самое главное – она считала меня невиновным. В ответе я попросил выслать мне её фотокарточку. В ответе я восхищался ею. В ответе я был вежлив. Мы все в ответе за свои слова. Засыпая, я подумал, что, может быть, зря продолжил эту переписку. После двух писем мне казалось, что если я не получу еще, если я перестану её интересовать, я свихнусь. Я нуждался в этом общении. Я нуждался в этих пейзажах. Я нуждался в живом человеке. Тем более, я ей нужен. Все равно, что в рамках проекта. Это так прекрасно, быть кому-нибудь нужным. Атазагорафобия — боязнь забыть или быть забытым. Филофобия — боязнь влюбляться. Спустя два месяца пришло письмо. Я боялся смотреть внутрь, когда мне охранник передал разорванный пакет. Все это время я ждал письма. Я ждал фотографии. Я нуждался в этом образе. Я нуждался в Кристине. Вдруг она посчитает меня извращенцем и откажется присылать фото. Но я был вежлив. Извращенцы, наверное, никогда не бывают вежливы. Она там. Я так обрадовался, что чуть не упал в обморок. За это время я еще не утратил способность радоваться. На обратной стороне была надпись «Я и сестричка. 19.. год». Что там было изображено, какая там стояла красота…если бы я увидел ангела, я бы непременно ему сказал: «До Кристины тебе еще далеко!» Ей на вид было лет двадцать. Её тело, её лицо, эти волосы и глаза. Их бы не смог изобразить не один умелец. В глазах её было столько нежности, в губах столько страсти, а в теле столько секса, что на штанах у меня появилось пятно. Аллодоксофобия — боязнь чужих мнений. Рядом стояла её сестрица. Маленькая девочка, примерно одиннадцати лет. Одета в красный сарафанчик. До сестры ей было далеко. Она, наверное, не сможет претендовать даже на роль тени Кристины. Ей суждено другое будущее. Её, наверное, ждет блистательная карьера швеи или массажистки. Моя же любовь, моя душа была настолько прекрасна, что стоит платить огромные деньги, чтобы ею любоваться. Конечно, охранник не заплатил никаких денег. Через час он принес фотографию: измятую, покусанную, липкую. Мне все равно. Я вытираю все это об пижаму. Я любуюсь фотографией всю ночь. Бленнофобия — боязнь слизи. Она просила, чтобы я отослал ей своё фото. Глупенькая. Откуда у меня здесь фото. Но я написал ей, что она может посмотреть его в газете за девятнадцатое сентября 19.. года. Там освещался мой процесс. Наверняка, там есть фото преступника. Она стала приходить ко мне во сны. С завидной регулярностью. В каждом моем сне теперь она играла главную роль. Но я себе не позволял увидеть Кристину голой. Даже во сне. Настолько я ее уважал. Настолько любил. Чаще всего мы ходили в оперу. Реже по театрам. Еще реже в кино. После спектаклей мы сидели в какой-нибудь кафешке и мечтали, как я выйду (см. также сбегу, испарюсь) и мы поженимся. Тогда я получу её тело. Лишь после свадьбы. Я не хочу порочить свою девочку. Я жил ожиданием письма. Я жил Кристиной. Моё спасение, моё счастье. Теперь я не замечал гнилой вкус еды и вовсе не чувствовал болей ударов. Но, время для меня превратилось в какой-то жутко тягучий кисель. Оно шло так медленно, как ходят через дорогу перед твоим автомобилем старики, когда ты торопишься. Не покидал страх. Страх того, что проект закончится. Страх того, что она влюбится в другого. Кого-нибудь, кто не сидит в тюрьме. Кого-нибудь, кто не разговаривает с табуретом. Но никто не полюбит её так, как люблю я. Никто никогда так не будет в ней нуждаться. В следующем письме, а его долго ждать не пришлось, к моему огромнейшему счастью, она написала, что находит меня симпатичным. Наивысшее наслаждение. Я прочитал эти слова, наверное, 1834 раза. Больше. Столько раз прочитал и то, что если у нее получится сбежать из дому, она меня навестит. Я закричал. Я заплакал. Я не помню, что еще делал. Помню, только то, что охраннику пришлось ударить меня целых пять раз, чтобы успокоить. Мне было все равно. Меня навестит моя Кристина. Я в это верю. Я хочу в это верить. Я сбегу (см. также испарюсь, исчезну) из этой треклятой комнаты. Я найду ее дом (на письмах есть обратный адрес). Я заберу ее с собой. Мы будем сидеть на лавочке в парке и наблюдать за листьями. О. моя Кристина. Мое счастье. Мой смысл. Зная много лет назад, что в мире есть такое счастье как она, я бы посвятил всю жизнь её поискам, а не просиживанию штанов в этой чертовой дыре. Холодно, сыро, мрачно. Я написал ей ответ. Я написал, что теперь буду постоянно сидеть и ждать ее письма. Просто ждать. Отчаянно ждать. Написал, что люблю. А ведь это, наверное, и есть любовь? Впрочем, неважно. Какая разница как это называется. Я счастлив, что у меня появилась Кристина. Что я стал частью проекта. Что какой-то добрый человек внес меня в список. Какая забота. Все-таки, им не плевать на нас. Прошел месяц, а я сидел и ждал. Прошло полгода, а я все ждал. Зелофобия — боязнь ревности. Задергался засов. Дверь, не торопясь, открылась. Вошел охранник. Сказал, что меня пришли навестить. Звук моего сердца услышал даже директор. Кристина? Кроме нее некому. Также охранник заметил, что будет присутствовать, и что никаких текстильных контактов. Плевать. Она вошла. Я был вынужден сесть. Кружилась голова и моей радости не было предела. Я думал штаны лопнут. Для стеснения не было времени. Я пожирал ее глазами. Она почему-то заплакала. Как она была прекрасна. Эти глаза, губы, талия, грудь, глаза, губы, талия, грудь… Я прошептал ей: «Люблю». В ответ: «Вставай, ***, тебе письмо!». Какое письмо? О чем она? Или опять. Нет. Не переживу. Это сон. Я открыл глаза, взял из рук охранника бумажку. Очень обрадовался письму. Очень обиделся на себя. Зачем мне снятся такие правдивые сны? Излишки места обитания. Я получал письма. Я отправлял письма. Моему счастью не было предела. У моей радости не было границ. У меня есть цель. У меня есть жизнь. У меня есть Кристина. Боже, как я ее люблю!
Началась война. Между кем и кем? Я не знаю. В этом месте трудно следить за новостями. Может не война, а небольшой военный конфликт. Хотя, любой выстрел – уже война. Кто ее развязал? Зачем? Знаю одно: скажи ты этому человеку, что он в этом невиновен – станешь его лучшим другом или приближенной особой. Никто не любит быть виновным. Тем более за это наказанным. Свист, вспышка, звук. Взрыв. Смерть. Да, бомбардировщики тоже хотят заработать денег. Но неужели не нашлось другого способа? Он мог бы пойти в рыбаки или столяры. Столяру вообще хорошо: у него есть сын, который будет ему помогать и носить большую кепку. Я очень боялся. За свою жизнь… за Кристину. Взрывы раздавались с той стороны, где, по моим предположениям, размещался их город. Но с ней произойти ничего не должно. Я уверен, что ангелы на небесах берут таких как она под особый контроль. Иначе зачем человека награждать такой красотой? Чтобы ее потом засыпать бомбами? Не думаю. Изолофобия — боязнь одиночества в жизни. Война – жуткая вещь. Проснулся утром от звука пролетающих над крышей тюрьмы бомбардировщиков. Акцент их двигателей отчетливо подсказывал мне – вражеские. Жуткий свист. Взрыв. Под ногами затряслась земля. Штаны стали мокрыми. Мне не стыдно это писать. Каждый в моей ситуации был бы испуган. Я горжусь, что не упал в обморок. Все–таки я мужчина. А нам такое не к лицу. Еще серия свистов. Взрывы все ближе. Грохот уже рядом. Вспышка! Я падаю на пол. Стена валится. Камни падают на меня. Но я остаюсь цел. Какая удача. Ангелы благосклонны и ко мне. А благородные существа эти ангелы. Я в них не верю, а они так меня выручают. Открыв глаза, я вижу лес. Я вижу небо. Из-за слез, слез счастья, я мутно вижу зелень травы, обломки забора, свободу. Я неуверенно выхожу. Слажу по стене вниз. Кружится голова. Кружится от невыносимой радости. Я падаю. Я столько времени не видел этот мир. Проползя немного, я увидел охранника, придавленного плитой. Он просил о помощи. Я поднялся. Подошел. Долго смотрел ему в глаза. Он плакал. Я лёг, сделал упор на спину и ногами приподнял обломок плиты. Он кое как выполз. Вы удивлены? А быть может, он точно также кого-то любит. Или является объектом желания для какой-нибудь очень некрасивой женщины (если бы его хоть раз увидели, сразу согласились бы со мной – только некрасивая ) Каждый человек имеет право на любовь. И я не тот, кто может лишить этого. Я лишь тот, кто могу помочь. Помочь её не потерять. Освободив его, я бегу. Бегу в сторону, где, по моим предположениям, находится городок Кристины. Я бегу, бегу, бегу…… ……так я себе представлял бегство. Как видите, оно было для меня почти неосуществимо. Если, конечно, кто-нибудь в действительности не объявит войну нашему государству и бомба попадет именно в эту стену. Впрочем, иного пути к бегству мне не представлялось. Но пока есть вечно последняя надежда, стоит верить. Верить в будущую войну, в бомбежку, в свободу. В наше счастье. Видите, и в войне кто-то находит радость. Баллистофобия — боязнь пули, ракет, метательных предметов Помню название всех фобий (читатель уже успел заметить). Не помню одной. Страх высоты. Из-за нее я здесь. Из-за нее. Не эта б треклятая высота, сейчас бы принимал толстопузов в своем кабинете. Если б не она, я бы не узнал Кристину. Я по-прежнему сижу в своей обители. Пусть из-за забытой фобии. Неважны причины. По-прежнему сыро, темно, холодно. Табурет ревностно отвернулся. Я с ним давно не общался. Обиделись и женщины, которые раньше забредали в мои сны. Плевать. У меня есть та, которая способна заменить в жизни человека все! У меня есть Кристина. Я счастлив! Теперь я не хочу умирать. Мне есть ради кого жить. Я буду ждать шанса, смыться из этой дыры. Даже если его не представится. Я буду ждать. Долго нет письма. Даже сбился со счета: уже не помню, сколько минут его нет. Может 172800. Может больше. Я уже давно сбился. Я в отчаянии Иремофобия - боязнь тишины. Конечно, зачем ей я. Она, очевидно, нашла себе жениха. Богатого, статного. Со связями. А главное, он на свободе. Нет. Я не верю в это. Она говорила, что я ей нравлюсь. После прочтения очередного романа, она сказала, что дождется меня, чего бы ей это не стоило. Ах, как я обожаю эти французские романы. Я готов был взобраться на стенку. Я готов был отнять себе палец. В конце концов, я даже прочел Библию (занятный там трюк с вином: надо будет попробовать, когда мне принесут пить). А его нет.
Еще утром у меня было странное предчувствие. Предчувствие счастья. Оно не подвело. Охранник передал мне конверт. Из него сразу же выпало письмо. Оно пахло шикарнейшими духами. Наверное французские, как романы, в которых она выудила этот трюк. Прочитав начало, на моем лице растянулась улыбка. Такой искренней, такой счастливой улыбки вы не встретите даже у самого милого младенца. «Здравствуйте, мой самый любимый узник». В письме было много подробностей из какого-то романа. Большое описание её нового щенка. Как всегда, она всегда помнит об этом, описание какой-нибудь красивой картины природы. Как во мне все сотрясалось, когда я читал это письму. Моя любовь, моё счастье.Странным показалось мне то, что она описывала какую-то свадьбу. По ее словам, это была свадьба ее сестры. Та девочка, которую я видел рядом с ней на фотографии, даже сегодня, наверное, была бы слишком мала для свадьбы. В конце ее рассказа, она настойчиво меня просила посмотреть фотографию с этой самой свадьбы, присланную с письмом. Её я почему-то не заметил. Наверное, так спешил проглотить пьянящие разум строки.На фотографии стоял жених. Красивый, опрятный мужчина, в дорогом пиджаке. Рядом с ним стояла…моя Кристина? Я протер глаза. Протер еще раз. Посмотрел еще раз – она. Сердце выпрыгивало. Я ничего не понимал. Перевернул фото. Там была подпись: «Я третья слева, если не сможете разглядеть мое лицо под вуалью». Глядя на изображение, я отчитал трех человек слева. Еще раз. Убедился, что считаю до трех. Пересчитал. Палец остановился на девочке. Лицо ее мне было знакомо. Боже мой…Я достал первое фото, то фото, которое Кристина присылала мне первым. Да. Третьей слева стояла ее сестра. А свадебном платье стояла моя Кристина. Уже, наверное, наоборот. Как…меня совершенно не смутил стиль ее писем. Детский задор описаний. Как я не предположил раньше. В глазах потемнело. В горле появился кислый вкус желчи. Меня стошнило. Еще раз.Я не мог поверить…Я взял карандаш. Дорогой мой читатель, вы не поверите, я вспомнил. Как вовремя…Акрофобия — боязнь высотыДо свидания. Может мы когда-нибудь и свидимся. Тогда у вас будет шанс меня пожалеть или посмеяться над моей глупостью.Фобофобия — страх иметь фобии.
В камеру через час заглянул охранник. Он увидел труп. Заключенный №12361 убил себя, вставив карандаш в нос, и ударившись головой об столешницу. Рядом с телом были найдены две фотографии, разорванное письмо и дневник, который заключенный писал с самого начала своего пребывания в исправительном учреждении.Тюремное кладбище.
Полный штиль.Не дуновения. Солнце стыдливо спряталось за облака. На могильном камне выцарапан номер «№12361». Его уже еле видно. Над могилой стоит женщина. На голове черная вуаль. В руке два цветка. Кристина всегда его помнила. Хоть любил он не ёё. А, впрочем, кто сейчас скажет наверняка?Акрибофобия — боязнь не понять смысл прочитанного.
Пока, думаю, хватит. И так в один пост не влезло все. Прошу прощения за повторы предыдущих замечаний, если че. И спасибо, что освободили меня от вычитывания своими "начальными условиями" для рецки. Хотя, даже для "писателя без году неделя" вычитка должна быть сродни личной гигиене. Но это я уже занудствую.
Спасибо за внимание. Вспомню еще что - напишу. С уважением.
з.ы.Последняя фраза про акрибофобию - паясничество чистой воды. Художественной ценности не имеет.
Более-менее серьезная ваша работа. Тем паче - "полный вариант" (можно ли читать как "законченный"?) Идея, в общем, неплохая. Наиболее оформившаяся из всего вашего. Логика и форма изложения страдает.
Первое, что меня смутило, хоть я и не в теме слегка. Что за тюрьма такая? (Или преступление - о нем позже). Это типо ХХ век. Человек сидит в одиночке, никуда не выходит, еду приносят, ни общественных работ, ни прогулок, ни столовки, ни библиотеки. При этом проститутки каждые пять лет, соцпрограмма переписки. Понятно, что вы хотели абстрактную аллегорическую. Но не получилось. Абстракция..эээ..ну вот "Замок" Кафки мне на ум пришел (может, и зря конечно).
По тексту мелкие корявости - не всегда аккуратные моменты с фобиями. Кое-где удачно, кое-где совсем не. Есть моменты, которые вроде как связь с текстом подразумевают, но мысль "ненужно" спотыкается. К примеру, "Спустя час пребывания еды в моей камере, я всё же решил попытаться засунуть в себя эту гадость, закрыв рот и заткнув нос. Выплюнул. Вомитофобия — боязнь рвоты в неподходящем месте. Рабдофобия — боязнь наказания.". Вторая вроде бы связана с эпизодом про охранника, но не мешало бы, например, бросить взгляд из камеры на него и "привязать" боязнь наказания. Или про боязнь ревности (см. по тексту). Вообще навести порядок - что-то переставить, что-то выкинуть (не жалейте, вы же не ставите себе целью "втулить" тупо весь список). Два слова про охранника - я как ни старалась, не смогла четко определить внешнюю реакцию узника на побои. Это раз. И мне кажется, что со временем (через два-три года) самому охраннику все-таки "слегка надоест" лупить его. Нет, лупить-то он будет, но не так, как новенького, без азарту - уже просто, "чтоб не расслаблялся". Еще момент с появлением снов - только через месяц?? И просто сны, и сны с тетками, в частности. Я не знаток гендерной психологии, но, по-моему, поздновато. С учетом типо_полной изоляции и скуки. А по внешнему миру (по парку) ГГ вообще стал скучать только через два года (это на фоне "прогулок типо_не_предусматривается"). И вопрос с войной. Деликатнее надо. "Началась война". Понятно, что хочется перемешать реальность и сны. Но этот момент вышел слишком грубо. Я, к примеру, сидела и гадала, которая из ХХ века, потому что как раз пыталась определиться с вашими "покоцанными" датами, а потом просто обиделась на автора за такую грубую, повторюсь, подставу.
А теперь про то, что мне совсем "непонра". Вопрос с преступлением - раз. Видимо, автор просто понадеялся "обойти" его, не заморачиваясь. Имхо не прокатит. Во-первых, мелкая неопределенность с режимом заключения - за что ему такое суровое (это если ваш вариант оставить)? Во-вторых, оборванная нитка биографии - детство, прерванная учеба и пфф.. Мы и так мало о нем знаем, рассказ-то от первого лица.Необязательно описывать его подробно, с мотивами, обстоятельствами, но все-таки надо упомянуть и определить (как с папиными книжками и экзаменом). К примеру, вот сюда: "Почему я оказался здесь? Зачем я преступил закон? Что было мотивом? Впрочем, неважны причины, важен результат. Я здесь." Сюда же вопрос с возрастом девочки и вообще с моментом попадания в заветный список соцпрограммы. По мне, одиннадцать лет - слишком мало. С учетом непонятного преступления с пожизненным приговором - Я бы на месте родителей "афигела" - разрешить по сути еще совсем ребенку переписываться с серийным убийцей, к примеру. Или уж заморачивайтесь на родительские взгляды на это все - может, они как раз "за" - из религиозных или воспитательных соображений. Как лицо женского пола, советую прибавить годика три-четыре. И описать получше девочку на первом фото - "позачуханнее" (больше внешних деталей в компанию к личным предположениям ГГ о судьбе), тогда четче будет потребность участия в соцпрограммах (как вариант самоутверждения), "позднее развитие" - а-ля романтичность и восторженность и отсутствие цинизма (некоторые, да, в пятнадцать уже огого во всех отношениях), интерес к романам и пр. (Кстати, к описанию отношения ГГ к романам и детективам отлично прилепится упоминание тюремной скудной библиотеки, которая есть, но не отличается богатством, если автор все-таки ее организует для ГГ). Либо. Оставить возраст девочки на фото одиннадцать лет, но "состарить" саму фотку, добавив третью цифру в подписи на фото и определив разницу с датой на газете. Т.е. разница в единицу, к примеру, даст тот самый промежуток временной, компенсирующий непонятки с возрастом. После появления переписки снова встает вопрос с преступлением, которое Кристина оправдала. В общем, настоятельно рекомендую, автор, заняться им, как бы ни хотелось увильнуть.
Здравствуйте, господин Картман. Меня зовут Гоголь Николай Васильевич. Для друзей - Гоголь, для Вас - Николай Васильевич. Я сжег второй том "Мертвых душ"... сегодня ночью я по вашу душу приду, да... Бугагага!!!! А серьезно если - чууть-чуть подработай его
ну быт )) вообще сначала тюрьма задумывалась как алегория))) потом уже ))) и вообще это эскиз, так сказать )))) Огромное спасибо за критику! Спасибо, Юрмала! Мы любима Вас )
Отличный рассказ! Добротное описание хода мыслей заключенного, за наличием лишь нескольких несостыковок. Ну и конечно,перед тем,как писать про тюрьму, пускай даже не русскую, нужно получше ознакомиться с ее устройством и порядками.. Но это-мелочи,сам по себе раасказ крут.Вам прямая дорога в писатели!))
Оригинальный способ самоубийства Рассказ - Стивен Кинг нервно чешет репу за углом Получается, переписывался он не с Кристиной, а с ее малолетней сестрой?
0
