Опять же стояла оглушительно-спокойная ночь, которая своими большими глотками, проникая внутрь человека, мешала ему забыться во сне и лишь заботливо водила по бесконечным коридорам мыслей и чувств. В такие моменты небо, будь то человек на улице или дома, покажется ему невозможным и величественным, а под прочной крышей, лежа рядом с другим живым существом, ему вдруг станут мерещиться оттенки отчуждения в позе лежачего рядом. Совершенно необоснованно грусть постучится в душу, и если ничего с этим не сделать, может надолго там остаться на правах сварливой тетки. Оставшиеся позади года теряют свою неповторимость и уникальность, или же наоборот, начинают ярко блистать, задевая нарастающее ощущении ностальгии и тоски. Пережитое счастье и горе обесцениваются, но, к великому облегчению, это быстро заканчивается, и первый луч нового дня словно пробуждает человека и зовёт его к жизни.
Мария родилась третьей в семье. Всего детей в когда-то зажиточной семье было шесть: пять девочек и один мальчик, по иронии родившийся последним. Сестры любили малолетнего хулигана и обожали его вечные чудачества, и даже о многих его проступках не сообщали родителям, для которых он почти всегда был образцом поведения и благоразумия. Отец с матерью были уже в годах, но оттого только сильнее и нежнее любили мальчика и чрезмерно его баловали. Они много уделяли времени самому сыну, а также много сил вложили в его обучение, но он, постепенно, начиная с детства, ускользал от их заботы да и учиться решительно не имел желания. С малых лет он дружил с уличными мальчишками, и они принимали его, несмотря на большую разницу в финансовом плане. Он рос дружелюбным и добрым человеком, но несколько простодушным и доверчивым, чем пользовались, в дальнейшем, его многочисленные друзья. В юношеском возрасте он пристрастился к азартным играм, что в корне повлияет на его судьбу.
Отец Марии, стареющий аристократ, владел собственной бумажной фабрикой, которую строил по кирпичикам всю свою жизнь. Мария отлично помнила отрезок жизни, когда ей было пять-семь лет, и отец только поднимал семью. Спустя пару лет, они зажили явно выше среднего класса, и Мария даже покинула старую школу, продолжив обучение в гимназии. Ей открылся доступ к многочисленным нарядам и вечеринкам, а дамы и кавалеры из высшего общества стали проявлять к её особе внимание и интерес. По правде ей это сильно нравилось, и отказаться в дальнейшем от этого было очень сложно.
Когда ей исполнилось шестнадцать, отец заболел. Тяжело заболел, лежал почти не вставая. "Отец наш небесный, спаси отца, прошу тебя, умоляю", твердила она про себя и плакала.
Конкуренты, увидев в этой слабости счастливый случай, не заставили себя долго ждать, и скоротечно, подобно коршунам, заклевали фабрику отца, напустив туда множество проверок и проверяющих. Фабрику несколько раз опечатывали и завалили штрафами. Отец с трудом, но справился бы с этим в любой другой момент, не болей он так сильно. Огромными усилиями удалось сохранить фабрику, но уже через год они полностью разорились и опять познали бедность. Отец все болел и винил себя во всех семейных несчастьях, отчего и умер, не дожив до свадьбы третьей дочери.
Теплую половину года прожить было проще зимней, разве иногда приходилось продавать имущество за бесценок, чтобы купить одежду. Мама уносила в ломбард драгоценности: серьги, цепочки, кольца, перстни и браслеты, золотые и с разноцветными камнями. Когда кончились украшения, стали продавать перекупщикам мебель и утварь. Содержать дом было невыгодно, и вскоре они заложили и дом, переехав в обычную городскую квартиру, благо две старших сестры на тот момент уже покинули семью и жили отдельно.
По-настоящему тяжело было зимой. Холод пронизывал грустные стены дома, отражая общее настроение и уныние домашних и Марии. Она часто молилась. Вместе с этим несчастьем было ещё одно. Друзья отца, дражайшие подруги матери: все покинули их и отвернулись, сделав вид, что и незнакомы вовсе. Так они жили, пока не появился с визитом Бен. Он был знакомым отца, но ни мама, ни Мария, никогда не слышали, чтобы тот хоть раз упоминал Бенджамина Дуорея. Гость много сочувствовал, сопереживал и обещал оказать посильную помощь, но, как казалось Марии, поступок его был насквозь лжив и лицемерен. Поведение Бена по началу показалось ей неестественным. Очень успешный, почти никому никому не известный мужчина ворвался в их жизнь, с одной лишь целью помощи?
С течением времени Мария поняла, что ошибалась в нем. Она по-прежнему не могла понять Бена, но его бескорыстность поражала. Он навещал их каждую неделю, бывало и чаще. Всячески боясь обидеть кого-то из семьи Марии, он не стал навязчиво сувать деньги, тем самым оскорбляя их, а просто помог найти хорошую работу сёстрам и брату. Единожды он проявил и жесткость - привез воз дров, отказываясь слушать какие-либо возражения, лишь тихо сказав, что не хочет, чтобы они мёрзли. "Вы должны согреваться хотя бы ради меня", фраза врезалась в память Марии непринуждённостью, но в то же время и настойчивостью интонации. Она уже замечала, что к ней он относится как то иначе, чем к другим. Так продолжалось четыре месяца.
А потом он без изысков, простой речью просил её руки. А когда сказал, что любит её, Мария впервые увидела его трудно скрываемое волнение.
Она, пожалуй, любила мужа. Любовь эта окончательно утвердилась после рождения Вероники, но если она по какой-то причине и сомневалась, то лишь по той, что не понимала супруга. Она не переставала чувствовать, будто его нежность и забота есть лишь маска, и это её огорчало. Не обижало вовсе, так как она была сильно благодарна Бену, но огорчало. Будто бы Бену нужна бедная молодая жена лишь для того, чтобы показать всем свою доброту и милосердие, будто все действия в отношении Марии и её семьи, от начала до конца - выдержанный и продуманный ход, дабы сохранить определённые приличия. Будто бы он намекал, что вот, я мог бы взять тебя и практически насильно, мог купить тебя, но проявил уважение. На тот момент Мария не смогла бы отказать ему, даже если бы он ей сильно не нравился. Своим поступком она освободила семью от оков бедности.
Но это лишь догадки. Она знала, что Бен любит её, хоть и по-своему, не так, как любил её Карл. Скорее Бен любил из острого ощущения необходимости чувств и желании стать семейным человеком, нежели из самой любви. В его отношении к молодой жене было мало страсти, как бы он это не скрывал. Заботы и отцовской нежности - сколько угодно, но страсти не было. Марию не покидала мысль, будто бы своим существованием он пытается сделать ей огромное одолжение, ничего не прося взамен.
Карл, её милый Карл, как она хотела бы его видеть рядом. Она часто признавалась по вечерам в этом сама себе, стыдясь и краснея. Мария порвала с ним и закончила ухаживания той зимой, чуть позже того момента, когда появился Бен. По правде, внутренне очень жалела об этом поступке, хотя и понимала его необходимость. Простой рабочий не мог ей ничем помочь и дать не мог ничего. Ничего, кроме любви.
Самой неожиданной и недавней ночной мыслью стало осознание того, что, появись у неё вдруг возможность вернуться в прошлое, она без раздумий бы отринула Бена, импульсивно и даже злобно. Она бы поставила собственное счастье выше всего святого, выше тёплого дома для матери, сестёр и брата. Лежа, Мария удивлялась своему отношению к этому всему, а точнее сильнее всего её изумлял эгоизм и спокойствие. В такие моменты она боялась за свою душу, но, если и начинала проклинать бессердечность и грешность этих мыслей, то сразу же и прекращала, понимая неискренность подобного внутреннего диалога.
Она осторожно вылезла из под одеяла. Около минуты простояла, прислушавшись к размеренному дыханию супруга. Убедившись, что Бен спит, Мария вышла из спальни, на секунду задержавшись у выхода, дабы окончательно решиться на то, что задумала.
Ей нужен был его кабинет, а точнее ключ от подвальных помещений. Она несколько раз спрашивала Бена, что там находится, но получала только уклончивые ответы, будто он и сам там с детства не был, да и кроме хлама там ничего нет. Словам этим веры не было, потому как перед самыми родами, когда она лежала в нижнем ярусе поместья под присмотром доктора Кромвела, она не раз слышала осторожный лязг и скрип этой двери, хотя и не видела, кто же собственно открывал её. Но кто мог это быть кроме Бена? Она не находила ответа.
Хриплый скрип открывающейся двери будил по ночам, а пару раз она даже, переборов страх, выходила в коридор, чтобы увидеть все самой, но находила только запертую ржавую дверь в другом конце коридора. Двигалась осторожно и медленно, меленькими шажками. В первый раз она быстро вернулась в палату, внезапно испугавшись сырых стен, но во второй раз дошла до самой двери и приложилась к холодному металлу ухом. За дверью стояла тишина, и, если там что и было, Мария не смогла ничего услышать. Простояв так ещё немного, слегка замёрзнув, она возвращалась к себе, и с каждым разом любопытство становилось все сильнее страха.
Позавчера, в кабинете Бена она случайно увидела связку ключей в верхнем ящике рабочего стола. Она не сомневалась, что один из них отпирает именно ту дверь. Она даже мельком увидела нужный ключ, такой же старый и ржавый, и загорелась желанием узнать подвальные помещение, а таинство происходящего даже не пугало, а наоборот - разжигало дьявольский интерес.
Сейчас она шла по коридору к лифту, а нужный ключ покоился у нее в руке. Мария знала привычку Бена забирать связку ключей в спальную, как он сам говорил, на неожиданный случай. Спустившись, она прошла по всему коридору, пытаясь убедиться в том, что в нижнем ярусе никого нет кроме её и Кромвела. К двери доктора она подкрадывалась с особым энтузиазмом и ощущением полноты жизни. Сильные эмоции заставляли голову быстро соображать, продумывая пути отступления. Если вдруг, доктор заметит её, то ей не составит труда слукавить, сославшись на боль в животе или бессоницу. Она бы даже внимательно ответила на поток полетевших от доктора вопросов, сначала по состоянию её и ребёнка, потом о вечерних болях: где болит, как, как сильно. Потом бы он внимательно бы осмотрел бы её и выдал пару микстур и порошков.
"Отец наш небесный, упаси". Время медленно текло, а Кромвел спал. В замочную скважину, на самом деле, трудно определить, чем занимается врач, но полная темнота свидетельствовала именно о первом. Мария, затаив дыхание, целую минуту смотрела, пока спина не начала затекать.
Ещё через минуту она отперла нужную дверь. Пытаясь сделать это как можно тише, она совершенно забыла, что сама только что проверила все подвальные помещения и не нашла никого, кроме спящего Кромвела, дверь которого, к тому же, расположена в противоположном конце длинного коридора. Руки от нетерпения подрагивали, и замок быстро поддался. Мария оглядела его и заметила, что он отлично смазан. Сразу же захотелось обвинить мужа во лжи, но, чуть поразмыслив, она нашла ему оправдание. Может, это был вовсе не он, а кто-то из слуг. Или даже просто дотошность Луаре.
Впереди была темнота. Полный мрак. Первую минуту женщина просто стояла, пытаясь разглядеть любые очертания, а чуть позже она вдруг перестала понимать, что тут делает. Зачем она, мать ребёнка, незаметно ото всех пришла в неизвестное крыло поместья. Да еще и ночью. Появилось желание закрыть дверь и вернуться к Веронике и тёплой постели.
Глаза быстро привыкли, но Мария все равно ничего не могла усмотреть впереди. Она колебалась, стоит ли ей войти. Манящая неизвестность пугала. Она встала в проёме и начала обшаривать стену вокруг и почти сразу нашла деревянную полку, висящую примерно на высоте головы. Она не почувствовала никакой пыли, которая тут, безусловно, должна быть, как вдруг под руку попался маленькая коробочка. Мария вытащила её на свет.
Это оказались спички. Крепкий и новый по виду коробок. Почти полный, он приятно лежал в руке и грел даже фактом своего существования. Она взяла одну и зажгла, чиркнув о боковую сторону коробочки, после чего шагнула внутрь.
Это был тоннель парой метров в ширину, с обшарпанными, осыпающимися стенами и сводчатым потолком. Пахло влажностью и чем-то подгнившим. Насколько могла видеть Мария, метра через три тоннель поворачивал. Спичка почти догорела, когда она хотела достать другую, опустила голову, чтобы открыть коробок, и увидела боковым зрением блеснувший предмет сбоку от ног. Керосиновая лампа. Прекрасно, подумала Мария и вынесла её на свет, чтобы осмотреть.
Трещинки на ёмкости говорили о том, что лампой пользуются давно, хотя старой она не выглядела. Чтобы топливо сгорало ровно, плетёный фитиль недавно аккуратно подрезали, и помыли небольшое зеркало, служащее для отражения света в нужном направлении. В бедности Мария часто использовала такие лампы и прекрасно умела с ними обращаться. Запах керосина прочно засел в её памяти. Чиркнув спичкой, она зажгла лампу.
Зеркало очень удобно распределяло свет, отчего Марии казалось, что в руках она держит мощный фонарь. На самом деле дело было в кромешной тьме. Она прикрыла дверь и двинулась вперёд, удивляясь своей смелости. Тоннель поворачивал и становился протяжным и жутким. Женщина медленно прошла двадцать шагов, прежде чем увидела ответвление в бок. Запах сырости сильнее бил в ноздри. Выбор на самом деле сложный, куда двинуться дальше. Она быстро оглядела боковой проход, но тот, заворачивая градусов на шестьдесят превращался в точно такой же. Мария вернулась и решила идти прямо.
Кап. Упавшая капля воды где то впереди заставила вздрогнуть всем телом. Дыхание остановилось, и она на миг оцепенела. Около минуты она просто ждала. Неосознанное желание дождаться второй капли было заодно с терпением, она желала успокоиться, боясь, не показалось ли ей. И желания спросить пустоту, есть ли кто в ней, не было.
Кап. Мария выдохнула и двинулась, считая шаги. Через сорок шагов по полу начала распространяться влага, и сбоку появился еще один свороток, точно такой же как предыдущий. А затем, через такое же количество шагов, еще один. Шаги начали отзываться лёгкими шлепками, потому как на полу появлялись маленькие мутные лужицы, в которых Мария видела свое отражение. Она взглянула на емкость лампы - половина от максимального уровня керосина.
Следующий отрезок до четвёртого поворота она прошла быстрее предыдущих, то и дело смещаясь к стенам, чтобы избежать прикосновения с водой. Стало жутко и неуютно от того, что она уже не видела позади поворот к выходу, и дальше бы она не пошла, но это и не понадобилось - впереди путь преградила решётка без какого либо замка. Кап. Это какой-то сток, подумала Мария, присмотревшись.
Сто тридцать шагов, четыре одинаковых поворота, свороток каждые сорок шагов. Свернуть сейчас или вернуться к первому повороту? Решила вернуться. Совсем освоившись, она перешла на твёрдый шаг, держа лампу чуть согнутой рукой перед собой. Стало немного холодно, озябли пальцы. Кап. На всякий случай, Мария решила и дальше считать шаги.
Шестьдесят девять, семьдесят.
Шлеп. Лампа почти выпала из руки, но Мария успела схватить её другой, но та все равно громко брякнула, задев стену.
Шлеп. Кто-то шел впереди, вне всяких сомнений. До поворота меньше десяти шагов, Мария поразилась чистоте сознания. В голове стоял гул - музыка страха.
0
