Над Красноярском сгущаются сумерки, появляются первые звёзды. Нет и девяти, но город постепенно готовится ко сну, а жизнь вокруг замирает. Это странно. Сегодня был замечательный, совсем не по-весеннему жаркий день — один из многочисленных «симптомов» грядущего лета, чей далёкий пьянящий аромат вовсю носится в воздухе. Природа пока не расцвела, но тем не менее всё давно располагает и даже благоволит к неторопливой, а если повезёт, то и романтической прогулке. Не хватает только луны.

Жаль, что люди этого не ценят. Они ничего не замечают, да и не хотят замечать. В общем, как и всегда.

Из центра по Стрелке ― привычный для этого часа затор. На остановке, горстка угрюмых людей терпеливо ожидает автобус. Все молчат, беззвучно ковыряются в телефонах и периодически с завистью поглядывают на проносящиеся мимо авто. Им некогда наслаждаться сегодняшним вечером, каким бы прекрасным он ни был. Всем плевать на чудное чистейшее небо, на запахи весны, на неуклонно возрождающийся мир лета. Мир, наполненный жизнью. Им не до того. Они погружены в свои примитивно убогие мирки и хотят одного ― поскорее добраться домой, даже если их там никто и не ждёт.

В то же время и почти в том же месте, за высоким бетонным забором, отделяющим город от недостроенной высотки, сторож совершает обход. Спешить некуда, сутки кончатся не скоро. Впрочем, и после работы спешить ему особо некуда. Его зовут Ахлат, ему восемнадцать, и он чужак в этом холодном сибирском городе. За исключением двоюродного дяди и нескольких полузнакомых земляков у парня здесь нет никого: друзья в поисках работы разъехались кто куда, а родня в большинстве своём осталась на далёкой Родине, в солнечном и пустынном краю. Значительную часть времени Ахлат проводит в вагоне-бытовке. Как и люди на остановке, он в некотором роде замкнут в собственном мирке. Причём в гораздо худшем.

Компанию бедному гастарбайтеру составляет маленький телевизор с экраном а-ля «рыбий глаз», принесённый кем-то в вагончик. В свободные минуты он смотрит фильмы и сериалы, но поскольку русским владеет плохо, многое из увиденного остаётся непонятым. Однако, несмотря на языковой барьер, Ахлат прекрасно знает: та жизнь, что мелькает на экране, предназначена для другой категории людей, не для той, которой соответствует он. У него ничего подобного никогда не будет, можно даже не мечтать. Поэтому Ахлат без конца переключает каналы в напрасной попытке отыскать столь любимое им индийское кино.

На стройплощадке тихо, никого нет. Обход окончен. Сторож возвращается в вагончик; рассчитывая поужинать, заваривает упаковку лапши. И вдруг ему мерещится шум. Ахлат ругается в голос, прислоняется к окну и в тусклом свете фонаря замечает у бетонных плит некое движение.

— Ну кто там ещё, забери их Аллах? — вздыхает он и после недолгих раздумий хватает черенок от лопаты, идёт проверять. Такова уж его работа.

Безбоязненно, со снисходительной улыбкой я наблюдаю за ним с высоты приблизительно четырёх этажей. Дурацкая палка, которую он держит в руках, нисколько меня не пугает. Вряд ли сторожу представится случай пустить её в ход. Я очень осторожен и аккуратен и наотрез отказываюсь верить, что субъект вроде него в состоянии помешать моей миссии.

Какой миссии? Зачем я здесь? Что затеял? Думаете, я вор? Нет, я прокрался сюда под покровом темноты вовсе не ради лёгкой наживы. Мне нужно нечто совершенно другое. Для начала я бы предпочёл, чтобы голова перестала раскалываться или как минимум болела чуть меньше. Боль ужасно раздражает. И мешает. Пора ей, проклятой, уйти!

Главная причина моего незаконного вторжения — неотложное дело. Последнее дело, так сказать. И оно гораздо весомее и важнее жалкой, ничтожной боли.

Я хочу убить кое-кого.

Не смешного чабана с палкой, разумеется, а того, кто на самом деле заслуживает смерти. Поэтому я здесь, карабкаюсь по лестнице к стреле стометрового крана.

Сторож азиатской наружности копошится внизу. Непонимающе вертит головой, ходит кругами, не подозревая, что я нахожусь несколько выше. Наверное, решил, что это проделки шайтана, не иначе.

— Конченый идиот, — усмехаюсь я и не спеша лезу дальше. Через пару минут добираюсь до люка. Я почти на месте. За маленькой и уютной с виду кабиной начинается моя последняя дорога — стрела.

На такой высоте значительно холоднее, ветер то и дело неистовствует, а кран довольно ощутимо раскачивается, что, скажу я вам, сродни аттракциону. Бесконечные, пронизывающие до костей порывы обрушиваются на меня с ненавистью и ожесточением, но, несмотря на преграды и боль, я должен выдержать всё. Я обязан дойти до конца. И дойду. Так надо.

По узкой сетчатой дорожке медленно­-медленно продвигаюсь вперёд. Каждый шаг отдаёт звоном металла, и мне становится страшно. Сердце отстукивает бешеный ритм. Бьётся так сильно, так яростно, что уподобляется барабанному бою. Кажется, что весь громадный окружающий мир задерживает дыхание и с напряжением ждёт.

Сейчас-то я знаю насколько моё миросозерцание обманчиво, а то, что двигало мной, — мираж, существующей только в голове и видимый лишь мной одним. Его нет. Есть эхо от мыслей больного рассудка ― и ничего более. Увы, осознание содеянного пришло ко мне с большим опозданием. Время на исходе, рассуждать об ошибках прошлого бессмысленно. Они не подлежат исправлению.

И вот я застыл недвижимо у края. Внизу стройплощадка… и смерть.

— Остаётся сделать шаг, и всё закончится, — произношу я непривычно холодным голосом и сам себе удивляюсь. Что, прямо сейчас? Моя жизнь действительно завершится вот так? Не верится, неужели конец? А если... что, если предположить невозможное? Кто знает, вдруг она начнётся заново? Или, быть может, после двух секунд падения мне откроется истина, и я познаю Самую Главную Тайну? Ещё шаг, шажочек ― и я там.

Поднимаю глаза выше, и передо мной открывается потрясающий вид на город. Будь у меня побольше времени, я бы насладился им сполна.

— Э-эх… — тоскливо вырывается из глотки. Беспричинно взгляд соскальзывает и фокусируется на остановке, что через дорогу. Под соответствующим знаком застыли четыре тёмные фигуры. Вроде как ждут автобус, но стойка… точь-в-точь эсэсовцы на посту: ноги широко расставлены, руки сложены за спиной. Не знаю, как вблизи, но отсюда выглядит очень зловеще. Имеется ли тут скрытый символизм? Или меня зрение подводит? Может, дело в освещении и расстоянии?

— Ты медлишь, — вновь слышу я собственный голос. И правда, пора заканчивать. Необходимо сделать шаг. Всего один. Хватит оттягивать неизбежное. Как говорится, перед смертью не надышишься или вот: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Очень верные слова. В моём случае ― особенно.

— Ты тянешь время, — в который раз шепчет голос. — Боишься?

— Да, — стыдливо подтверждаю я.

Ускоряя темп, сердце разгоняет кровь и приумножает болевые ощущения в черепе. Но, как ни странно, страх в итоге берёт над болью верх. Он сильнее.

И опять в голове роятся постыдные мысли. Смогу ли я? Решусь ли? Должен ли сделать это? Должен конечно! За тем и пришёл. Но тогда… почему мне так страшно? Ведь жить и еженощно, ежечасно, ежесекундно вспоминать о случившемся ― куда страшнее. Это не жизнь. Стоп! А собственно, что такое жизнь, и зачем за неё цепляться? Тем более мне? Разве она была у меня полноценной, насыщенной и стоящей того, чтобы жить? Я спрашиваю себя снова и снова, но так и не нахожу ответа. И не найду никогда ― времени почти не осталось.

С неимоверным, буквально первобытным страхом я по-прежнему оттягиваю неизбежное и в то же время необходимое, то единственно полезное, что ещё в состоянии сделать для презираемого человечества и мира.

«Я не должен бояться, — мысленно приказываю я себе, — Какой-никакой, но я всё-таки мужчина. Я прыгну, обязательно прыгну».

И наконец он приближается. Он практически рядом — витает в вечернем воздухе. Решающий момент. Кульминационный. Я чувствую его и прикладываю руку к сердцу, словно слушаю гимн. Но слышится мне тревожный бой барабанов да трепет сжавшейся в комок чёрной души.

Взгляд падает ниже и ниже, страх едва ли не стекает по ногам, а в больную во всех смыслах голову в очередной раз приходят не менее идиотские мысли. Интересно, я закричу или упаду в бездну молча? Что ждёт меня внизу помимо смерти? Ждёт ли хоть что-то? Приземлюсь ли я на рельсы или прямиком на те бетонные плиты? Или, может, рухну в ту грязную лужу?

Я не знаю. Ничего не знаю. Я просто смотрю в бездну, и, признаюсь, зрелище это завораживает и дурманит.

Под стать моменту в глубине моего извращённого помутневшего разума зарождается очевидная донельзя истина: бояться по сути нечего. Эта бездна не так уж черна и страшна. А если быть честным до конца, то она и не бездна вовсе ― до дна лишь сотня метров… и шаг. Один. Единственный. Шаг. Только шаг.

Далеко-далеко на западе прямо на глазах истончается узкая полоса синевы ― холодной и мрачной предвестницы ночи. Спустя всего несколько минут она полностью исчезает, уступая место всепоглощающей тьме. И в тот же миг крохотная, почти незаметная тень падает с крана. Падает в абсолютной тишине. Молча.