Свистнула плеть главаря и караван пришел в движение.
      Заскрипели телеги, задышали ящеры, вдыхая и выдыхая горячий, раскаленный воздух, словно кузнечные мехи, множество спин рабов поплыли мимо, выдубленные солнцем до черноты. Скар ощущал кислый запах немытых и потных тел, запах жевательного табака и острых специй, горький запах дыма костров, что впитался в войлок и одежду, слышал топот людей и животных, и как люди причмокивают спекшимися губами. Пряжки, металлические скобы и обручи на бочках зажигались множеством солнц, их свет бело-огненными спицами вонзался в глаза. Скару не помогали даже очки-консервы.
      Он ухватился за края телеги, когда она пришла в движение. Массивный даккар ухнул под посвист возницы и телегу дернуло. Холера пискнула. Скар положил ладонь на ее бок, горячий и скользкий от пота. Слишком много его крови, слишком долго они ехали. Она устала и больна. Нет… Холера крепкая и сильная, и привыкла жрать падаль. Это люди угасают от его прикосновения, как срезанные цветы, а она выживет.
      Должна…
      Он заботливо расправил ее перепончатые уши и бережно сдул прилипший песок. Сердце сжималось, точно кровоточащий сгусток боли — так паршиво Скару было лишь в тот день, когда дед закрыл ворота общины перед ним, а сбитые кулаки, которыми он молотил в них, долго горели. Поверить, что дедушка оставил его в чужеродном мире, бросил одного, потому что так нужно… Так нужно! Уже прошло двадцать восемь лет, а Скар так и не понял «зачем это было нужно». У него могла быть община, свой дом… Семья? Он был так мал, всего пять лет, так беспомощен и глубоко обижен. Двадцать семь лет упрямых поисков общины, дома, где он оставил сестру и деда, до стертых в кровь ног. И Скар находил ее, но она всегда ускользала и оставляла, словно тающие на зное, камни. Он углублялся в пещеры и кратеры, карабкался на скалы и смотрел на империю с высоты птичьего полета.
      Нигде… Она существует нигде.
      Может старый хрен, который звался его дедом, уже давно кормит червей? А если однажды, они все же свидятся, Скар приготовил для него несколько часов отчаянья — быть закопанным в песок по шею, пока кровь не сварится в живом теле.
      Он не переставал гладить Холеру, когда кухарь, что сидел рядом на телеге, скосил взгляд на его пальцы. Непроизвольное подергивание тела мелкими волнами пробежало через руки и голову. Паника. Скар убрал руку и потянул рукава выше запястья. Он пытался сжать дрожь в пальцах, но не мог это контролировать. Человек слишком близко. Он чувствует запах мусорных трущоб, и видит, что Скар иной. Не правильный.
      — На хуй свой посмотри под лупой, — зло бросил Скар.
      Кухарь недовольно шлепнул губами и уставился в звенящие от езды котелки.
      Скара это удовлетворило. Люди не любили его, а он людей. Взаимное чувство, которое чаще облегчало ему жизнь, чем осложняло. Они всегда желали быть от него как можно дальше.
      — Твоя ящерица больна? — спросил женский голос и заметил: — Ты одет не как маршайец.
      Скар обернулся. Девица ехала у края телеги на стройной и узкомордой ящерке. Кожа ящерицы золотилась на солнце, как и ореховая радужка глаз. Мощные задние лапы говорили о том, что перед ним беголап. Скар залюбовался животным и только после рассмотрел девицу. Темная коса падала на грудь. Кожа золотисто-песочная, как сухари с медом. Узкий разрез глаз и янтарная радужка выдавали в ней кровь племени шешу. В мире, что давно разучился верить в волшебство и магию, еще не забыли каким грязными ритуалами это племя сопровождало молитвы богам.
      Единственная женщина среди наемников… Амазарка? Женщина ташаров. Она принадлежит всем, и никому. Ташары могут брать ее в жены на одну ночь. Скар слышал подобное на рынке или в харчевнях, и давно упростил пафосную часть легенды: Амазарка бесплатная шлюха, которая всегда в команде. Чужаки не имеют право видеть ее, а тем более разговаривать. Женщина-тайна. Видимо поэтому увидеть амазарку мечтают многие мужчины, даже ценой жизни, а увидел ее тот, кто не способен восхититься ее красотой. Наверное, это и есть несправедливость.
      Скар быстро оглянулся на Ашиху. Главаря занимала лишь дорога.
      — А ты разговорчив, — усмехнулась она. — Я пялюсь, таращусь… Крики на меня! У тебя это так хорошо получилось недавно.
      Скар промолчал, становясь хмурым и мрачным. Он впервые видел женщину, на которой так мало одежды. Ее крепкие бедра сдавливали бока ящерицы, а оголенные живот покрывали татуировки. Грудь, едва прикрытая рваной рубахой, мягко покачивалась при езде. К бедру девицы крепились фляжка, плеть и кортик. Женщины и без этого вызывали в нем недоверие и какую-то острую враждебность. А от этой девицы, что не боится так оголяться в мире, где закон убивает женщин за наготу, разило опасностью. Он даже отодвинулся от нее, словно это не он, а она одета в лохмотья и воняет, как мусорная свалка.
      — Ты знаешь кто я… Верно? — она наклонила голову набок и окинула его медленным взглядом, будто изучала дохлую собака на обочине. — Где твоя маршайская любезность? Я же женщина. Или может я слишком… голая женщина?
      Она откинула голову и звонко захохотала. Скар недовольно поморщил нос. И она удивленно вскинула брови и прикусила губу.
      — Что с тобой не так? — бросила она с раздражением.
      — Оставь его в покое, Шерин, — крикнул Ашиху.
      — Я хотела поздороваться.
      — Держу пари этот маршайец никогда не видел красивых женских сисек. Их женщины без вымени, словно корова зализала. Видели их импересу? Мужик, мужиком. Шей… — сказал наемник с черным платком на шее, голос у него исказился от яда: —Покажи ему, как это выглядит! Ты ведь хотела перед ним покрасоваться. Раздевайся!
      Скар посмотрел на наемника и покривился от брезгливости. Ни ему, ни Шерин не хотелось, чтобы она что-то показывала по двум причинам: ей этого не хочется, а ему не интересно. Амазарка чуть замедлила ящерку и покорно подняла руки к воротнику рубахи, но неожиданно остановилась, столкнувшись с желтыми стеклами очков-консервов. Она не видела взгляда, не видела лица… И тень страха обозначилась в ее скривившихся губах.
      — Этот тип меня пугает… Он похож на грязную крысу, я не буду оголяться перед ним! — она как будто защищалась.
      — О моя прекрасная воительница, неужели в тебе заговорила робость? — захохотал наемник. — Я жду.
      — Шерин ничего не станет показывать, Зевгар, — сказал Ашиху. И взгляд Шерин смягчился и потеплел, когда она посмотрела на его широкую спину, а подбородок приподнялся. Зевгар поиграл желваками на щеках и, с темным и злым лицом, сосредоточился на дороге