Короткое описание: разговор двух подруг, одна из них монахиня по неволе
Монастырь спал, окутанный ночной мглой и безмолвием. Лишь в одной единственной келье теплился тусклый огонек свечи и слышался тихий разговор, перемежаемый плачем и жалобными причитаниями.
- Веришь ли, София, божий свет от века не видел ещё более несправедливого судилища. Епископ был так строг с матушкой, словно это она была виновна в страшных преступлениях пред Богом и людьми, а истинная грешница, виновная в тяжких богомерзких деяниях, отринув стыд, сама обвиняла правых и невиновных. Я всякое мгновение ожидала, что карающая длань Божья обрушится на злодеев, но нет, София, к нашему горю, мы все воочию наблюдали торжество нечистого. Скажи, сестра моя возлюбленная, ну когда же, когда воссияет божья справедливость? Когда наступит на земле царство божье, когда сгинут с лица земли проклятые злодеи и христопродавцы?
Сестры разговаривали, устроившись вместе на небольшом ложе в маленькой келье. Альберга сидела, поджав под себя ноги, а Юстина лежала, положив голову подруге на колени. Графиня слушала рассказ инокини о суде, на котором та присутствовала в качестве свидетельницы. Альберга почти не видела в полутьме лица подруги, но то и дело нежными касаниями пальцев стирала с её щек следы безутешных слез.
Прошло более десяти дней после злосчастного суда и вот уже неделя, как монастырь святой Агнесс скорбел по своей матушке-настоятельнице. Вернувшись из резиденции епископа, где разбиралось дело Теоделинды, Цезария слегла и больше не смогла оправиться от сердечной болезни. Она скончалась в окружении своих дочерей во Христе, благословив Юстину на аббатство. И вскоре по общему согласию монахинь и после получения утвердительной грамоты от епископа, Юстина была объявлена настоятельницей. Теперь бывшая сестра-лекарша больше не могла все свое время отдавать лечебнице - дела управления монастырем почти не оставляли ей такой возможности. Она оставила лечебницу в распоряжение Софии, а помощницей при ней назначила Дидимию. Эта последняя две недели провела в одиночестве, покаянных молитвах и строгом посте, после чего Юстина приняла её раскаяние, отпустила ей грехи и оставила жить в монастыре.
И вот лишь сейчас, по прошествии многих дней, загруженных работой и бесчисленными заботами, у подруг нашлось время чтобы переговорить по душам и поплакаться друг другу.
- Окаянная Теоделинда заходилась злобой словно бешеная собака, и не было такого греха, в котором она не стремилась бы обвинить матушку, - продолжала свой печальный рассказ Юстина. - Злодейка обвинила нашу настоятельницу в жестоком обращении с монахинями, в скудности пищи и недостатке одежды в обители. Епископ тотчас вызвал к допросу нас, и мы — я, сестра Бертегунда и сестра Септимима, - мы в один голос отрицали эти злостные наветы и поклялись, что монахини ни в чем и никогда не испытывали недостатка. После было выслушано обвинение в краже шелкового алтарного покрова, якобы из которого матушка отрезала кусок, чтобы сделать платье для своей племянницы. Но сестра Септимима рассказала как было дело, ведь это никто иной как она подарила аббатисе шелковую шаль, некогда доставшуюся Септимиме от её родителей. Аббатиса отрезала от подаренной шали необходимый кусок нескольких локтей в длину, а остального оказалось вполне достаточно, чтобы изготовить покров для алтаря. Но вслед за этими последовали ещё более грязные обвинения. Теоделинда поведала епископу и всем заседателям суда, что к аббатисе часто захаживали миряне, что она разделяла с ними трапезу и проводила много время, уединившись с ними в своей келье, что в нашей обители проводились мирские празднества, что даже устраивались помолвки. На что аббатиса отвечала и мы тому свидетельствовали, что никаких пиров и празднеств в обители никогда не устраивались, она лишь помогла устроить свадьбу своей сироте-племяннице, причем на устроенной ею торжестве присутствовали многие достойнейшие представители как духовенства так и светской знати. И если епископ найдет, что она совершила преступление, поступив таким образом, то она готова просить прощения у присутствующих и понести любое наказание. По поводу трапез с мирянами аббатиса отвечала, что лишь предлагала хлеб от причастия истинным христианам, а также проводила исповеди. Что она лишь исполняла свой долг. На что Теоделинда заявила во всеуслышание, что в обители находился мужчина, одетый в женское платье и что настоятельница держала его в монастыре для того, чтоб он вступал с ней в связь когда она хотела того. Свидетелем по этому обвинению был Мартин. Когда все увидели, что это действительно мужчина, одетый в женское платье, то негодованию и удивлению святых отцов не было предела. Он же смиренно поведал всем присутствующим, что одевается так потому что лишен мужской силы, что по своей нищете и болезни был вынужден просить пристанища в обители, жил на конюшне и был занят на тяжелой работе. Лекарь, приглашенный на суд, подтвердил, что этот человек по своей болезни действительно не мог быть сожителем настоятельницы. Таким образом, с матушки были сняты все эти жестокие лживые обвинения.
- А что стало с Теоделиндой? - спросила Альберга. - Что постановил суд и как поступил епископ с ней, ведь её вина даже не требовала доказательств, сам граф свидетельствовал против неё.
- По решению суда, а лучше бы сказать, при приказу короля, она была отправлена в одно из королевских поместий. Суд обязал её находиться там безвыездно, при нарушении этого условия она будет вновь подвергнута суду.
- Значит, она так и не понесла заслуженной кары за свои злодеяния?
- София, она ведь тетка короля, разве он может позволить кому-то подвергать свою родственницу наказанию? Это все равно, что осудить самого короля, кто же осмелится на такое?
Альберга промолчала, подумав при этом, что император Людовик никогда бы не допустил подобного торжества несправедливости, а ныне всяк может безнаказанно творить зло.
- Ах, матушка, матушка, как же ты могла покинуть нас, - вновь со слезами горя запричитала Юстина.
- Так жаль, это все так несправедливо, - сказала Альберга. - Я в жизни не встречала человека добрее, чем матушка Цезария. Я не так давно в обители, но уже успела всем сердцем полюбить её. А для тебя матушка была близкой подругой. Я знаю как тяжело потерять близкого... и ещё я знаю, что в стократ горше оказаться тем презренным предателем, кто сам виновен в своей утрате, - добавила она, не имея больше ни сил ни желания скрывать всю накопившуюся злость к самой себе и, в который раз, мысленно проклиная себя.
Юстина выпрямилась, усевшись на кровати, и с удивлением посмотрела на подругу, утирая ладонями слезы, которые помимо её воли застилали ей глаза и катились по щекам.
- Не говори так, София, я достаточно хорошо тебя знаю, ты не способна на предательство, - уверенно произнесла она.
- Суди сама... - и Альберга поведала подруге историю своих несчастий, ничего не скрывая и не стараясь в своем рассказе хоть как-то выгородить себя. Именно сейчас ей как никогда потребовалось быть совершенно откровенной и скинуть наконец-то со своей души этот гнетущий тяжелый груз греха.
Выслушав её исповедь, Юстина задумчиво помолчала, затем сказала с искренним сочувствием:
- Бежняжка, зачем же ты так долго хранила тайну о своем прелюбодеянии? Теперь я понимаю, отчего ты всегда была так печальна, этот смертный грех разъедал твою душу, ты страдала, но боялась открыться. София, уже в который раз я убеждаюсь в твоей излишней скрытности. О нет, не подумай, я вовсе не осуждаю тебя, не ты виновна, это жизнь среди корыстных и жестокосердных людей приучила тебя быть такой. Только пора бы тебе уже понять, что здесь все по-другому, здесь ты среди своих, среди людей, любящих тебя, которые никогда не причинят тебе зла и страданий, ты слышишь? Данной мне властью я отпускаю тебе этот грех. Завтра ты причастишься и забудешь всю свою прошлую жизнь как дурной сон.
Альберга ожидала, что подруга будет бранить её, осудит, прогонит, и была безмерно удивлена всеми этими ласковыми словами, которыми в ответ на её откровения Юстина, словно тончайшей и нежнейшей, но, вместе с тем, прочной паутиной опутывала её.
- Забудь о совершенном тобой грехе, больше ты не виновна в нем, а что касается предательства — ты должна уяснить себе раз и навсегда, что ты вовсе никого не предавала. Да, да, откуда в тебе это чувство вины? Ведь во всем что произошло виноват лишь тот, кого, против твоей воли, тебя заставили назвать супругом. Разве ты виновна в том, что этот человек, не спрашивая твоего согласия, ничуть не интересуясь ни твоей жизнью, ни твоими чувствами женился на тебе. Ведь ты не любила его, а значит и не предавала. Да, ты была вынуждена поклясться перед алтарем, но это была клятва не от сердца. Господь читает в наших сердцах, а пустые слова, если они не подтверждены клятвой сердца, - они мало что значат, это всего лишь пыль. Я только поражаюсь твоей силе духа, София, ты выдержала насилие и бесчестье позорной брачной ночи, и после всего этого ужаса смогла сохранить разум и найти в себе силы жить дальше. Могу себе представить, что ты пережила. Мне когда-то угрожала та же участь - так же как и тебе мой отец однажды объявил, что скоро моя свадьба. Я как и ты из богатой, знатной семьи, только в отличие от тебя я была знакома со своим суженым, он был вхож в наш дом, и был давним другом отца. С той самой минуты, как я узнала о своей предрешенной участи, я потеряла покой. Ночью я не смыкала глаз, мне становилось невыносимо дурно от одной мысли, что этот человек хотя бы прикоснется ко мне. Днем я только и делала, что плакала и молилась. И Господь снизошел до моих молитв — я решилась сбежать из отчего дома, ставшим для меня ненавистным, и мне это удалось. После нескольких дней пути я, с Божьей помощью, благополучно добралась до монастыря и нашла приют у матушки Цезарии — я поведала ей всю правду, кто я и почему сбежала из дому. Она пожалела меня и не выдала родителям. С тех пор прошло десять лет. И я ни мгновения не жалею, что поступила так, и счастлива, что нашла в себе силы избежать проклятого брака. Здесь мое истинное предназначение, я нашла его в обители, и я уверена, что и ты тоже будешь здесь счастлива и покойна, дорогая София, будь уверена - здесь твой дом... Только...- Юстина замолчала, взяв подругу за руку и внимательно вглядываясь в её лицо в полумраке догоравшей на столе свечи, - только обещай мне, что никогда не покинешь меня, как Цезария, обещай, прошу тебя, София! - сама не замечая того, она с силой сжала руку подруги, и в её глазах вновь сверкнули слезы. - Ну конечно, конечно обещаю, - поспешно заверила подругу Альберга, - разве может быть иначе?
- Конечно, иначе и быть не может, - проговорила Юстина, улыбнувшись и вместе с тем роняя слезы, - благодарю Божественное проведение, что привело тебя сюда, - Юстина с чувством обняла подругу, продолжая плакать, - конечно, ты никогда не оставишь меня, я верю тебе, мы будем вместе навсегда...
Альберга в ответ тоже обняла подругу и тоже заплакала. Хотя ей было жаль безвременно почившую добрую матушку, но плакала она вовсе не о смерти несчастной женщины, а о своей собственной печальной участи. Она не могла понять, когда она сделала тот неверный шаг, что в итоге привел её на путь греха и столь горестных утрат — она потеряла ребенка, мужа, и всякую надежду на счастье. Она плакала оттого, что отныне и навсегда вынуждена будет жить не своей, а чужой жизнью. Любовь лишь поманила её ласковым теплом, словно солнышко в пасмурный ненастный день, чтобы вновь наглухо скрыться за темной беспросветной и глухой пеленой. «Я больше никогда не увижу мужа» - в отчаянии думала она, горько рыдая, уткнувшись в плечо подруги...
В это же время, в чужом краю, на берегу незнакомой речушки, Лантберт, глядя на протекавшие мимо бурливые воды, сверкавшие отраженным светом луны, мысленно прощался с возлюбленной. Тот кто полюбит женщину, узнает что такое рай и ад ещё на земле. Любимая отреклась от него, похоронив заживо и его любовь, и все надежды. Чтобы осознать и принять этот новый удар судьбы нужно было время. Поэтому он сидел здесь, сжимая в руке возвращенное бывшей супругой кольцо, а впереди была вся ночь, чтобы свыкнуться с очередным предательством в его жизни.
- Лантберт, когда ты прикончишь негодяя, ты вправе будешь вернуть жену, она снова станет твоей по закону, - сказал Леон, как всегда разделявший с другом не только радость, но и горе.
- Да, я убью его, и верну себе украденную честь... но Альберга... - Лантберт мрачно покачал головой, - пусть лучше остается в монастыре. Я никогда не прощу её.
Основная беда текста - отсутствие текста. Он не может состоять лишь из диалогов! Вам стоит добавить описания - много описания - и действий. Монастырь? Опишите монастырь, представьте, как он спит, укрытый покровом ночи, в волнах темного леса. Или не леса? Где он расположен? Отделен ли он от города или до него нужно долго добираться? Мысленно побродите по нему, исследуйте вместе с читателем длинные, пустые, гулкие коридоры, выйдете на улицу. Какой там воздух? Есть ли какие-то звуки? Далее. Мы узнаем о событиях лишь по разговору двух подруг и краткой вставке автора. Квинтэссенция обоих произошедших событий (оклеветание, смерть матушки и грех Альберги) выливается на нас стремительным потоком. Только представьте, как интересно и красиво можно к этому подвести! Не стоит вываливать на читателя все события разом. Возможно, в монастыре вовсе не тихо, а в тех же каменных коридорах раздается пение хора - отпевание абатиссы? Возможно, идет церемония в честь почившей (можно описать ее, но не говорить в чем дело. Читатель догадается, что это за церемония, как раз по разговору подруг). Тысячи свечей, гулкие голоса хора под потолком огромной залы, запах ладана... Так же и события Альберги. Особенно смущает некий Лантберт. Ему отдано ровно три абзаца, и мы не успеваем понять толком - что это за персонаж? Да, он говорит о женщинах, о предательстве, да, мы должны догадаться, что он связан с Альбергой. Но его вступление в текст слишком скомкано. Первый абзац речи излишне стилизован и блещет обилием старинных слов и оборотов. В дальнейшем - видимо, автор расписался - эта проблема исчезает. Стоит немного упростить первый абзац диалога. Доработайте, это может получится очень красивый и интересный текст.
Сложно что либо сказать. Текст состоит из диалога двух персонажей, который разбавлен авторскими ремарками. Видно, что автор - женщина. Персонажи под конец ведут себя (то есть разговаривают, они при этом никак себя не проявляют) достаточно вафельно, приторно. Изображений в тексте нет, только голоса и "тусклый свет свечи" - что скучновато. В общем, я не скажу, что текст плох, он видимо, просто на любителя. Что касается стилизации - уберите сопли, дайте больше невербалики - будет лучше.
0
