Наше одиночество

Мир и спокойствие – вот что такое дом.

Кейтлин Норрис

Пролог

Жизнь устроена так дьявольски искусно, что человек никогда не перестанет удивляться ее сюрпризам. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра или через день, или за следующим поворотом. Никогда не можешь понять, почему у тебя вечно что-то не так. Никогда четко не видишь, где заканчивается черная полоса и начинается белая, и никогда не знаешь, куда твоя коварная жизнь забросит тебя на этот раз.

Отрезок моей забавной жизни, который отложился в моей памяти, был безнадежно испорчен. Уже к двенадцати годам я четко осознала, что ненавижу перемены в любом их проявлении. Еще больше я ненавидела переезды, а их, к сожалению, в моей жизни было предостаточно.

По закону подлости всякий раз, как только я привыкала к одному месту, обстановке, людям, как только все вроде было хорошо и ничего не хотелось менять, когда все устоялось, и я только позволяла себе расслабиться и подумать, что так будет всегда, тут же что-то менялось. И чаще всего этим чем-то было место жительства. И мне снова приходилось приспосабливаться к новым условиям, новым людям, новой жизни. Это так утомительно...

Кажется, я уже говорила, что ненавижу переезды. Повторюсь. Я чертовски ненавижу переезды.

Мне было девять, когда мы переехали в Австралию, в Брисбен. Я не помню, где мы жили до этого, и даже не хочу попросить маму освежить мою память. Мне нравилось в Брисбене. Там было тепло, там был океан, там были друзья и домик у пляжа. Все было прекрасно, я занялась рисованием, танцами и серфингом, впервые влюбилась. О, да, все было прекрасно, до того чудесного момента, как моего отца повысили и мы были вынуждены переехать в Америку.

Прожив в Австралии всего два года, мы переехали в Сиэтл, штат Вашингтон. Мне было одиннадцать, и преспектива мне совсем не нравилась. Я долго не могла привыкнуть к здешней погоде. Зимой здесь шел снег! После теплой и солнечной Австралии это безобразие приводило меня в ужас. Но больше всего меня злило, что пришлось расстаться с друзьями, с Брисбеном, с солнечными пляжами и серфингом. Я не могла привыкнуть к американцам, ненавидела свою школу, родителей, которые заставили нас переехать, и всю эту чертову страну.

Моя семья представляет собой забавное, а временами довольно жалкое зрелище. Кучка людей, связанных кровными узами. И эти самые узы – единственное, что нас связывает.

Я нередко поражалась, как мои родители вообще умудрились найти друг друга, пожениться и родить двоих детей. Они абсолютно разные. Совершенно разные. Чудовищно разные. Иногда им было даже не о чем поговорить. Они просто не слышали друг друга. Мой младший брат Клив – великолепный образец вечно-ботанеющего-над-книжками-а-также-абсолютно-невыносимого-в-своей-занудности homo sapiens`а. Еще у меня есть полусумасшедший и потому неженатый дядюшка Фредди, тетя Вирджиния – педантичная домохозяйка, и ее дочь Роуз – моя кузина. Они живут в Филадельфии и никуда не переезжают, в чем я им чертовски завидую.

Мы с Кливом с детства были предоставлены сами себе. Родители почти не бывали дома и считали нас достаточно взрослыми и самостоятельными, чтобы ничего не натворить. Они чертовски заблуждались, надо сказать, но нам почти всегда удавалось скрывать следы своих шалостей. Почти всегда.

Сиэтл осточертел всем, кроме папы, но он поддался на уговоры и мы снова собирали чемоданы. Родители постоянно ссорились, обстановка в семье ощутимо накалилась и, обвинив во всем Америку, мы переехали в Канаду, в Эдмонтон. И снова пришлось начинать все сначала. Я решила ни к кому и ни к чему не привязываться, чтобы потом не было так сложно расставаться с этим.

Родители выводили меня из себя, бесконечные переезды стояли поперек горла, пожалуй, мне даже не хватало внимания семьи. В итоге, бурно отпразновав свое четырнадцатилетие, впервые напившись с едва знакомыми новыми одноклассниками, я ощутила пьянящую свободу и из милой девочки превратилась в буйного, неуправляемого подростка с проколотой губой, диким макияжем и кислотно-зелеными кончиками волос. Я гуляла по ночам, угоняла машины с приятелями, пила, курила, слушала рок, устраивала безумные вечеринки, когда родителей не было дома, влюбилась в девочку из соседнего дома, два месяца считала себя лесбиянкой, а потом пыталась повеситься, решив, что меня никто не любит. Мой брат Клив наоборот, торчал дома и читал книжки.

Предки приходили в ужас от моих метаморфозов, но никак не могли на меня повлиять. Мне было абсолютно плевать на их существование.

Все это продолжалось год. В то время наша семья походила на бомбу с часовым механизмом, которая вот-вот взорвется и разнесет все к чертовой матери. Отец почти не бывал дома, мама начала встречаться с кем-то с работы, а мы с Кливом старались справляться с этим как могли. Унизительно сознавать, что у него это получилось лучше, чем у меня.

В конце концов, однажды родители разругались окончательно. О разводе почему-то речи не зашло, хотя лично я видела в этом единственный выход. Папа просто забрал с собой Клива и уехал в Нью-Йорк. Он хотел забрать и меня, но я отказалась, так как Америка после ненавистного Сиэтла вызывала у меня отвращение. Так мы с мамой остались вдвоем.

Впрочем, это продолжалось недолго. Мы прожили в Эдмонтоне еще месяца четыре, прежде чем до меня дошло, что моя безумная мать влюбилась, как девчонка.

Его звали Кристоф Шнайдер, он был бельгийским археологом, с которым мама пересеклась где-то на работе. Она тогда была тур-агентом. Шнайдер заразил ее археологией, она немного подучилась и перешла работать в его компанию. Еще через месяц он предложил ей переехать к нему в Бельгию. И опяять...

Брюссель. Я возненавидела немецкий язык. Шнайдер попытался поднатаскать меня немного, но мой речеобразующий аппарат, видимо, был абсолютно не способен воспроизводить подобные звуки. Я бросила эту затею.

Мама была все еще замужем за папой, но Шнайдера, это, кажется не волновало. Хотя, как выяснилось позже, он просто весьма тщательно это скрывал.

Они прожили душа в душу три месяца. Я даже подружилась немного с Крисом. Он оказался очень милым и добродушным человеком, но... Ему нужны были серьезные, взрослые отношения, ему нужна была семья, а мама же вела себя как ребенок, и ничего такого не хотела.

Они разошлись. Мне было жалко прощаться с Крисом, но он обещал мне звонить и связываться по электронной почте.

И вот я – шестнадцатилетняя Тара Бэрнор и моя милая мама Фелисия снова собирали чемоданы для очередного переезда. Она перевелась в филиал своей компании, накупила кучу безделушек в память о Бельгии, и мы поехали снова.

Корк, Ирландия. Вот, что стало нашим новым местом жительства. Мама яростно принялась за работу. Но не прошло и месяца, как ее команда должна была отправиться в Венгрию, на раскопки какого-то чудо-дворца короля Матьяша I. Мама безумно загорелась этой идеей и начала собирать чемоданы. Два чемодана. И оба для себя.