Короткое описание: Повесть об армии, любви, подлости. О дедовщине и ее корнях. Об умении ждать.
1 Тяжелые армейские берцы с хрустом продавливали вновь выпавший слой снега. Зима в Омске всегда была очень снежная и морозная, но даже привыкшие к суровому климату жители были неприятно удивлены такому количеству осадков. Это та самая, знаменитая на весь мир русская зима, которую проклинал Наполеон, и так любила пушкинская Татьяна. Военнослужащие 242-го учебного центра ВДВ жили в режиме, приближенном к боевому. В части ожидалась сезонная проверка из дивизии. Как всегда неожиданная, но о которой известно месяца за два. Подготовка техники, приведение в соответствие штабной и ротной документации, ремонт в казармах и без того занимали все служебное время постоянного и переменного состава, а добавившиеся к этому обязанности по уборке снега накалили обстановку до предела. Роты сменяли друг друга на территории, ни на минуту не останавливая процесс. Температурные рекорды следовали один за другим. В неравном бою с погодой пало восемь солдат. Слегли в санчасть с температурой. Сразу же начались бесконечные звонки разгневанных родственников, из комитета солдатских матерей, в конце концов раздался предупредительный звонок из прокуратуры. После этого, обеспокоенное за свои звезды командование решило взять перерыв в войне. К счастью, смилостивилась и природа, заметно сбавив напор снегопада. Выпавший с утра небольшой слой снега, по которому выдвигалась на посты очередная смена караула, был лишь неприятным напоминанием напряжённых дней. Для первого разводящего младшего сержанта Кирилла Кузнецова это был сорок третий караул. Он знал, что до первого поста ему еще ровно семь минут. Четыре минуты до поворота у столовой и три после. Сейчас они дойдут до двухэтажного здания штаба, он оставит Макса и Санька у дверей, с Михой войдут внутрь. Дверь как всегда заклинит, ее не могут починить уже больше двух месяцев. Может хоть теперь перед проверкой, кому-нибудь придет в голову заняться этим. Они пройдут в комнату для переодевания часового, где Миша снимет бушлат, оденет белые перчатки и белый ремень. В это время сам Кирилл приоткроет окошко во внутренний двор и закурит. Конечно, это неоправданный риск, если кому-то из офицеров вздумается сюда зайти, то об этом обязательно доложат замполиту. И тогда Ткаченко своё не упустит. Само по себе курение в карауле это серьезный проступок, а учитывая не самый идеальный послужной список Кузнецова, можно было не сомневаться, что замполиту учебки этого будет достаточно, для того чтобы перед самым дембелем подпортить жизнь ненавистному сержанту. Но Кирилл закурит. Как всегда. Пусть через двадцать минут он уже будет в караульном помещении, где смог бы сделать это не таясь, но нарушить традицию нельзя никак. Это уже как своего рода обряд. А когда Миша будет готов, они выйдут из маленькой комнатушки, ставшей за эти полтора года такой родной, и по старой скрипучей лестнице поднимутся на второй этаж, размышляя о том когда же она наконец развалится под весом одного из этих старых солдафонов с полковничьими звёздами. Там перед стеклянным стендом со знаменем и вымпелами их уже заждался Андрей. Они произведут весь официальный обряд смены часовых (не исполнить нельзя - прямо на пост выходит камера). И уже с Андреем пойдут в комнатку переодевания, а оттуда в караульное помещение. Такой был план. Так он делал уже больше сотни раз. Поначалу в качестве часового, а с марта, когда ему присвоили звание сержанта, уже в роли разводящего. *** Для рядового Андрея Крипицина спать стоя было привычным делом. Его этому научил его же командир отделения Кирилл Кузнецов, который еще будучи рядовым ходил часовым на первый пост. - Не научишься этому – считай, каждый караул адом будет, - говорил Кирилл, своему подчиненному в ночь перед первым для Андрея караулом. Крипицин сидел перед кроватью своего командира и внимал каждому слову первого, как он считал, нормального человека среди этого озверевшего стада. - Когда стоишь вот так и ничего не делаешь, мысли дурные в голову лезут. А все потому, что начинаешь о родителях вспоминать, о том как долго еще лямку тянуть, о девушке, которая осталась там. Но нет в этих мыслях ничего хорошего. Не слушай тех, кто говорит, что воспоминания о доме греют душу. Не греют — сжигают тебя изнутри. Медленно, мучительно, всего без остатка. Мысль заседает в голове и разъедает мозг. И ничего ты с этим не можешь поделать. Я всегда завидовал этим увальням, у которых и мозга-то нет. Две мысли - пожрать и поспать. Зато никаких мучений. Так проще. Они часто так разговаривали перед сном. Ещё в первые дни службы Андрей выделил Кирилла из общей массы. И не потому что тот был гуманней других, скорее даже наоборот. Младший сержант сразу показал себя самым жестоким и, в отличие от других старослужащих своего призыва, не позволял вновь прибывшему пополнению расслабиться ни на минуту. В те дни, когда офицеры не ночевали в роте он поднимал молодых солдат и строил их в одну шеренгу. Затем надевал, старые порванные в нескольких местах и от этого ещё более травмирующие боксерские перчатки, проходил по строю и проверял кто как держит удар, тем самым выбирая себе жертв. Тот кто от удара терял равновесие и падал выигрывал путёвку во второй тур. Таких обычно набиралось человек десять. Дальше начинался так называемый «кач», это были либо приседания в обнимку, либо отжимания, иногда спарринги с завязанными руками — живые груши для битья. Андрей был чересчур своенравным, чтобы терпеть это. Конечно же он сразу ответил бы ударом на удар, стал бы сопротивляться играм дедов, но как и все те, кто когда-либо пытались восстать против армейской системы воспитания воинов под названием «дедовщина», потерпел бы фиаско. Его бы сломали также как и всех. Но не просто поставили бы на место, а показательно смешали бы с грязью, каждодневно унижая и растаптывая его человеческое достоинство. И лишь одно спасло молодого идеалиста. Кирилл проходя в перчатках через строй поймал на себе смелый, полный ненависти взгляд Андрея. В этом молодом, полном жизненной силы лице, он словно увидел своё отражение, почувствовал родственную близость. Таким же и Кирилл пришёл в своё время в роту. Он знал, что сейчас чувствует этот ещё ничего не вкусивший в жизни парень. Возможность помочь ему казалась для Кирилла ни чем иным как последней его миссией в армии. Но он не просто взял его по свою опеку. Никаких привилегий у Андрея не было. Это бы противоречило той системе, которую Кирилл так тщательно оберегал. Просто Кирилл всегда подсказывал Андрею как поступать в той или иной ситуации. Рассказывал о дедовщине. О том почему к ней нужно приспосабливаться, а не бороться. Подсказывал к кому можно обратиться с той или иной просьбой. Объяснил кто офицер, а кто шакал. Но за те полгода, что они общались ни один, ни другой не решались заговорить о той жизни, которая осталась там далеко. Это был негласный уговор. И только на седьмом месяце их совместной службы это правило было нарушено. - Кирилл, - неуверенно начал Андрей - а тебя девушка ждет? Кузнецов, прежде смотревший в одну точку в потолке, пристально взглянул Андрею прямо в глаза, заставив того сразу же пожалеть, о заданном вопросе. В этом взгляде, ещё минуту назад таком живом и дерзком, проявилась вдруг вся накопленная за время службы печаль. И хотя солдату всегда есть о чем печалиться, для Кирилла это было нехарактерно. Ему всегда удавалось сохранять хорошее расположение духа, даже в самых непростых ситуациях. А эти непростые ситуации случались практически каждый день. Но это был первый раз, когда Андрей увидел своего наставника таким разбитым. - Ждала, - прозвучал, наконец, многозначительный ответ. Андрей опустил вниз голову и наигранно загрустил. Ему было стыдно, но он не мог сочувствовать искренне. Андрея-то в родном Питере ждала любовь всей жизни - Оля Хвостова. - Да нет, - улыбнулся вдруг Кирилл, ты не понял, - я сам ее бросил. Она потом еще какое-то время писала, но я не отвечал. - Не понимаю, - удивился Андрей. - Я не удивлен. Мало кто это понимает. Как дурачки повторяете из раза в раз одну и ту же историю о большой и чистой любви, которая только заканчивается почему-то, через 2-3 месяца после вокзала. - Ну это не у всех,- перебил Андрей. - А, понятно, девчонка ждет. Мой тебе совет, шли ее куда подальше, пока она тебя не послала. Потому что первое легче пережить. - Нет, все равно ты не прав,- в голосе прозвучали нотки обиды. - Я в Оле на сто процентов уверен. -Все уверены, не ты первый, не ты последний, - лёгкая улыбка коснулась губ Кирилла, но когда он почувствовал, что это слишком сильно задело Андрея, решил пойти на примирение, - Надеюсь, что твоя дождётся. Иди лучше чай сделай, чем болтать без толку.
Первой пост караула в учебном центре находился на втором этаже штаба. Он представлял собой дальний от лестницы угол в конце коридора, где находился постамент, на котором нес службу часовой. На стене за постаментом под специально оборудованным стеклом красовалось боевое знамя учебки. Оно было еще старого образца, алым цветом напоминая о своих советских корнях. Замена его новым, российским ожидалась только в апреле. Рядом располагались вымпела, которые, согласно табелю постам, так же подлежали охране и обороне. Справа от поста, на стене на уровне глаз висела небольшая деревянная табличка, содержание которой должно было внушать то ли чувство глубокой ответственности (в случае утраты знамени часть расформировывают), то ли благоговейный ужас перед наказанием (судьбу лица, ответственного за утерю знамени решает военный трибунал). На деле же, табличка эта вызывала лишь чувство полного уныния, от осознания того, что солдат, пришедший на пост, на ближайшие два часа обеспечивается возможностью испытать себя и свое терпение беспросветной скукой и мучительным ожиданием смены, когда очередной мученик займет свято место. Безнадежность положения дополняли настенные часы, висевшие прямо перед глазами часового и отсчитывающие бесконечные сто двадцать минут, и кроме того видеокамера, фиксирующая всякую попытку размять затекшие мышцы. В случае нападения противнику даже не понадобиться стремительность действий. Потому что доблестный защитник боевого знамени просто напросто не сможет пошевелиться первые секунд пять, не говоря уже об адекватном сопротивлении. Прибавим к этому вечных спутников солдата-срочника постоянную усталость, хронический недосып и общую хандру, и мы получим два часа ада, привыкнуть к которому казалось бы невозможно. И так четыре раза за сутки в чередовании с беспокойным сном в караульном помещении. Гораздо справедливей было бы снять табличку со статьями, а на ее месте на стене написать бессмертные слова встречающие душу у входа в ад: "Оставь надежду всяк сюда входящий." Но Андрей смог привыкнуть к этому. Спасибо Кириллу, который научил его спать стоя. Правы те кто, говорит о безграничных способностях человека, еще более правы те, кто называет счастье привычкой и наоборот. Все, что поначалу кажется таким неестественным и даже отталкивающим, через неделю, месяц, год становится частью твоего естества. Так и умение спать стоя казалось ему врожденным навыком. Но сегодня Андрею было не до сна. За последние несколько дней мир, которым он жил, который окружал его, казался незыблемым, обрушился. Всего два события прошедшие в последние дни уничтожили его без остатка. А Андрей этот мир любил. Всем сердцем, всей душой. И что самое удивительное - умом. Ведь любить жизнь чувственно, интуитивно очень просто. Тот, кто живет в относительном комфорте, и большинство прожитых дней пребывал в более менее хорошем расположении духа легко могут похвастаться своими позитивными взглядами. Но Андрею удалось заглянуть глубже, пережить бедность, практически нищету, бесстыдное предательство матери, отчаянную безответную любовь. Но он пережил это. Осознал, пропустил через себя, сделал вывод и пошел по жизненному пути дальше, никого не обвиняя, ничто не проклиная. Но предел прочности есть у всех. И три дня назад он узнал свой предел. Обстоятельства впервые оказались сильнее. Мира больше нет, остались лишь воспоминания. Только ими он существовал в последние дни. И было среди них одно особенное. Которое он по праву считал лучшим. Он вспоминал свою первую встречу с Олей.
0
