Ранняя весна, нагрянувшая в бескрайней череде зябких серых дней, сверкающим солнечным светом и, вместе с ним, долгожданною оттепелью, вполне оправдала грезы городского мирка. Яркими летними красками: зеленью, синевой неба и лазурной гладью отпускных побережий; зноем и тенистой прохладой блеснуло вполне обозримое будущее, но, вопреки, ближе к вечеру тяжкая хмарь вновь опустилась на город. Гнетущий зябкий сумрак окутал центр его, поглотил горстку однотипных жилых домов и предстал, между прочим, пред окнами, средних этажей, стандартной квартиры, где в кабинетной задумчивости прибывал отец вполне типичного семейства.  Тогда-то и охватила его, нагрянувшая тяжким озарением, прескверная мысль. Он, наконец, отчетливо и ясно осознал, что его единственный сын замешан в сношениях с престранной категорией общества. Материализовавшись, порочная тень грозила лечь на род, фамилию, а вместе с тем, на память его, старика, претендующую, несомненно, на место в вечности.

    Прозрение пришло к Андрею Андреевичу, конечно, не вдруг. Странный и неоднозначный разговор, подслушанный, однажды, будто бы невзначай, подтолкнул к размышлениям. С тех пор отец семейства бережно вынашивал зреющий плод этой, ныне ужаснувшей идеи; накапливал, впитывая урывками необходимую информацию, выуживал ее из окружающего мира: из разговоров,  из сплетен, из простых совпадений,  из мира музыки и кино и из хода собственных размышлений. Так или иначе, некогда мизерное неощутимое семя туманных подозрений, обретшее благодатную почву в таинственном смысле послушанных слов, выросло, наконец, в голове Андрея Андреевича во вполне осязаемую, округлую, местами, будоражащую форму и, как подобает, с предрасположенностью к крикам, воплям, стонам, к содроганиям и даже слезам появилась на свет, избавив отца семейства от последних сомнений. Он, пораженный логической простотой и несомненностью народившегося умозаключения вскочил с кресла, в котором доселе задумчиво занимал полулежащее положение и пробежался по комнате, умственно расставляя последние точки в запутанном деле. Мимо, слева от мыслителя, пронесся старый дубовый стол, заваленный всевозможным хламом и черный кожаный, местами потертый диван с парой родственных ему кресел по правую. Безжизненный камин, застывший в стене памятью прошлых эпох остановил его ход. Высокие потолки, обои, паркет и старая мебель, большой шкаф, переполненный книгами, нависший вековой мудростью, над рабочим местом хозяина; расписные карнизы – все эта атрибутика бережно хранила обстановку уходящих времен. Андрей Андреевич остановился, задумчиво, на несколько секунд, круто развернулся и просеменил в обратном направлении к высокому окну с видом в наружный вечерний, темнеющий мир. Оперившись руками на подоконник, он, с минуту, взирал на грязную и унылую улицу, вздохнул и медленным уже спокойным шагом вернулся к столу.

 - Да, - со всхлипом ухнулся на рабочее место  Андрей Андреевич, - все так!

   Словно забывшись, открыл ящик стола и, отрешенно глядя перед собой, вдаль, куда-то вне жалких пространственных ограничений кабинетных стен, вынул подарочную коробку сигар, приоткрыл ее, запустил внутрь пальцы, чуть покопавшись, извлек толстую, коричневую ее обитательницу и, так же отрешенно подвел к носу, внимательно ощупал, от тонкого края, к толстому, усами, сухую шершавую кожицу и довольно посопев, уж было преподнёс к губам, но, не успел воспользоваться заманчивым обстоятельством. За секунду до момента соития с терпким и ароматного кончиком соблазнительницы, Андрей Андреевич, вернувшись взором из заоблачных далей, взглянул на нее с некоторым сожалением или, даже, с призрением, небрежно водрузил на место и с шумом забросил коробку глубоко в ящик стола.

 - Где он шатается в такое время? – крикнул он без церемоний, из далей кабинета в залу, человеку, привыкшему, за годы совместной жизни, сносить все его прихоти и причуды, - и, главное, с кем?

 - Ну, где... Гуляют, наверное, с Сергеем, – вздохнула супруга, чуть слышно, не отводя рассеянного взора от экрана телевизора.

 - Вот-вот. С Сергеем! Тьфу ты! – уловил сказанное, острейший до интересных моментов слух Андрея Андреевича, - Воспитала не понятно что... Куда ты глядела все эти годы? – прикрикнул супруг, торопливо ступая в комнату, где, застыв в не отдалении, смерил надменным взглядом, поочередно, супругу и телевизор.

  Просмотры сериалов не очень-то увлекали отца семейства – в этой жизни виртуальным сценам он предпочитал реалистичные и осязаемые.

 – Все сериалы смотришь, вместо того чтобы сыном заняться!?!? – попробовал раскрутить очередной акт семейной драмы супруг.

 - Сыну двадцать лет уже, слава Богу, пускай себе гуляет! – невольно сорвался с губ наполненный логическим умыслом протест, неминуемо призывающий разгоряченного оппонента к словесной схватке.

  В следующее мгновение Анна Аркадьевна осознала ошибку, замолкла и попыталась абстрагироваться от заковыристой, бестолковой и бесполезной перебранки: напряженно уставилась в телевизор, усиленно нащупывая выскользнувшую на миг незамысловатую сюжетную линию. Как правило, в моменты активности главы семейства, Анна Аркадьевна, как человек, сговорчивый, уравновешенный и умудренный многолетним опытом, предпочитала не лезть на рожон и прибывать в состоянии некой нирваны. Она, аскетически отрекаясь от мира, вставляла, тайком, беруши, неизменно хранящиеся в кармане халата и, прикрывая глаза, погружалась в мир собственных мыслей: блуждая, как правило, в замкнутом пространстве памяти. И вот, пока фрагменты прожитой жизни, в душещипательных своих мелочах, безмолвно и незримо для всех, кроме нее одной, мерцали тусклым светом на потемневшем от времени, холсте воспоминаний, в семейном гнездышке разворачивалась насыщенная звуковой окраской психологическая драма. Заодно с воплями и нравоучениями раздавался грохот роняемых предметов, хлопки дверьми и топот ног, блуждающего, под впечатлением нахлынувших эмоций, по комнатам хозяина. Анна Аркадьевна устало открывала глаза и мутно, сквозь пелену глядела в телеэкран, где мужественный, великолепно сложенный красавец - герой сериала, в страстном пылу очередной перебранки, влепил жене глухую пощечину.

 «Ах, - думалось ей, - сколько же натерпелись они, несчастные, за историю человечества, сколько вынесли деспотичных выходок вторых своих «половинок». Сколько пережили побоев, издевательств, сколько брани недовольных жизнью, вечно недооцененных обществом, не готовых к старости степенных, с виду, мужей... А ведь, наверняка, все начиналось когда-то, ах, так романтично... Сколько волнений, сколько надежд, сколько радости сулил каждой из них долгожданный брак...»

  Веки ее вновь ленно опускались, но, пред глазами, в темноте, лишь мелькала ненавистная истерично настроенная мужская фигура, отвешивающая пощечины и уже не возникало светлого желания волнительно вспомнить ушедшие годы…

  Но, не спешите отчаиваться, Анна Аркадьевна! Были ведь, были, черт подери, счастливые дни! Крепитесь! Бытовала в миру молодая жаркая страсть, пестрили радостные моменты взаимной любви, имелась и судьба, похоже, приписанная свыше, и, конечно же, идущий в ногу с нею, очаровательный романтизм. Ведь было все это, было! И, пожелтевшие фотокарточки в семейном альбоме хранят доказательства тех славных пор! Там, в навеки ушедшем прошлом запечалились Ваши счастливые, любящие жарко друг друга лица, фигуры застыли навек в едином сплетении! И Андрей Андреевич, в свое время, показал себя сравнительно неплохим мужем, прожил с Вами довольно долгую, в меру счастливую совместную жизнь, зачав, совместно, дочь и младшего, довольно позднего сына.

  Конечно, в последний десяток преклонных лет, отец семейства нутром ощущал подстерегающую не в отдалении старость; наблюдал рядом сохнущую из года в год супругу; в душе, несомненно, ощущая себя довольно моложавым мужчиной, с резвостью полного сил самца, имел, на стороне, молодую любовницу. Порой был весел, порою груб. В семейном кругу, все чаще хранил хмурое, гробовое молчание, поддерживая равновесное тепло очага вспышками нравоучительной истерики.… Впрочем, Вам, Анна Аркадьевна всегда хватало, домашних забот ровно на столько, чтобы не углубляться в психологические тонкости характера и поведения молодящегося мужа, и пассивно плыть по течению, не споря с природой. Так, постепенно, супруг, будучи в хозяйстве, более сильным звеном, принялся, с неуклонным ходом времени, воспринимать Вас, законную супругу, скорее как неотъемлемую часть мебели, как всего лишь престарелую домохозяйку, не испытывая более ни тени дружбы, ни доли былого тепла, ни капли нежности и понимания, ни жалкого подобия влечения мужчины к женщине….

  Мда. Вот и нас охватило чувство печали и последующая за ней досада на проказницу судьбу, что не наградила Вас, Анна Аркадьевна, минуя период жалкого увядания, удобным образом бесформенной, властной, крикливой, мужеподобной бабищи, а суженного, Андрея Андреевича не превратила вовремя в немощного, вечно подвыпившего, безвольного старика.…  Безусловно, так было бы лучше для всех нас, но….  В силу сложившихся жизненных обстоятельств и склада ума, Андрей Андреевич сформировался и изо всех сил старался держаться впредь, на плаву океана жизни зрелым, властным начальником, привыкшим сильной рукой, подолгу службы и характера, колыхать на волнах людские судьбы, создавать, наслаждаясь то силой, то нежностью штиля, в округе своей, бури, шторма и туманы.

  Можно понять супруга Вашего, можно, Анна Аркадьевна, и с грустной молчаливой улыбкой все так же, как славно умеете Вы, прибывая в чудесной нирване, смиренно прощая, стерпеть и эту, очередную его истерику. Представьте себе, как, в очаровательной переменчивости сезонов, неукротимо бежали к преклонной старости дни, месяцы, годы, и Андрея Андреевича все чаще преследовало предчувствие той жуткой поры, когда трясущиеся старческие руки, лишившись сил, не смогут более твердо ставить, в тетради жизни, заветные жирные точки; когда, цветущее младое поколение, по новым законам орфографии, возьмётся, по своему, исправлять их на знаки восклицательные, вопросительные и, даже, на ненавистные запятые; когда мир вовсе перестанет считаться с персоной Андрея Андреевича и вот упадок мужской силы, был того наилучшим предзнаменованием. Таким образом, в скорм времени, отец вашего семейства дерзал потерять одну из немногих, ярких и пылких, оставшихся в жизни отрад, отдушину, обдающую крепким ветерком мужественности:  навеки утратить в беспощадной старости очаровательную свою любовницу. Конечно, она могла бы остаться с ним рядом, поддерживая его, шагающим по жизни, по-прежнему радуя в тех, пусть загадочных, интимных делах влиятельных, богатых импотентов, долгое время еще, напоминая о цветущей зрелости, но, ожидаемо, естественно и неотвратно, нагрянула отставка по службе. Почетная пенсия явилась в праздничном, цветастом наряде, увешанная заслуженными наградами, с букетами, с натянутой маской счастья, скрывающей черный глубокий траур. С ней вместе ступала новая эра, эпоха декаданса, знаменитая многим мужьям, впрочем, по слухам, самые примерные из них, зачастую, встречают ее как должное, порой, как награду, как подарок спокойствия и умиротворения.  Андрей Андреевич повстречал ее мучительно, как надвигающееся бессилие, но, все же, отчаянно постарался удержаться на плаву, в клокочущем море общественных прений, где, между прочим и столкнулся лицом к лицу с затаившимся в глубине подозрением. Крепко ухватившись за него, решил, вмешавшись, развеять сомнения, раскрыть порочную тайну и…. Быть может, исправить упущенную ошибку молодости, или даже ошибку природы; или же изменить ход событий или даже течение бытия…. А может быть, в особенно унылый день, просто опустившись где-нибудь в парке, на холодную землю, зарыдать от бессилия, заплакать от несогласия и отчаяния; или даже геройски смириться.... Впрочем, не важно. Будущее скрывалось от Андрея Андреевича за непроглядной пеленой ограниченности человеческого мышления, за всевозможными мелочами, влияющими на вероятности развития событий, а вопрос, проблема, стояли ребром и требовали, нуждались в неотложных решениях и давали возможность чувствовать себя деятельным, молодым и значимым.    

                                                                             ***

  - Нетерпимость? – доносил со сцены, толпе, брызжа слюной в рукопись, в костюме двойке седой старичок с клинообразной профессорской бородкой. - Нетерпимость и ненависть стары, словно мир! Действительно, заметьте, друзья, человеку свойственно по жизни элементарно уставать, не довольствовать, иметь комплексы и нереализованные амбиции, в конце-то концов, в итоге, естественно, злиться, призирать и ненавидеть и, вполне основательно, удовлетворять свои чувства! Культурнее всего, бесспорно, обрести чужеродный объект для лютой ненависти, лучше всего, воплощенный в тайных желаниях, в комплексах и страхах, ежели, конечно, судьба милостиво преподнесет такую возможность!  Но, можно ограничиться и чем-то другим. К примеру, открыться близкому, подвластному тебе человеку!  Мда…. Но это о личном. А толпа, толпа она, дамы и господа, сплоченная группой, а в особенности, легкая на подъем голь униженных и голодных, испокон веков, под присмотром управителей или же сама по себе, умела ненавидеть чрезвычайно яростно, все что угодно испытывая, при том, дикое возбуждение, злобу и невероятный прилив сил к стремительным действиям. Так ненавидели иноверцев, ведьм, черных, желтых, красных и белых, буржуев, гомосексуалистов и, между делом, совершенно случайно попавшихся на пути ….

  - Да, да, вы правы профессор! - выкрикнул несколько женственным голосом, вскочив из-за ближайшего к трибуне столика, молодой человек с броским лисьим воротником на узких плечах.

  - Подождите, Леонид, - прогремел доминирующий голос, водрузив парня на место, - не перебивайте, мы дадим, как обещали, вам слово.

   - Да, о чем это я? – продолжал профессор, вновь углубившись в рукописи. - Мда, значит, гомосексуалистов….  В общем говоря, если нам суждено ненавидеть, то мы обязаны воссоздать для себя, на веки веков, более или менее постоянный объект этой ненависти, ибо, не любить сегодня тех, завтра этих а послезавтра третьих, это уже распутство, как никак! А общество обязывает нас, даже ненавидеть в рамках культуры, что, несомненно, правильно…. Итак, мы бездарно недолюбливали евреев (наверняка, до боли завистливо, как людей, за частую, успешных и талантливых), иностранцев и вообще «чужаков» ; высокомерно призирали стоящих ниже идеала по цветовой гамме кожи или же другим морфологическим особенностям белого человека. Было дело, выплескивали страсти на волков, таскающих скот – это да, разве может быть по-другому? Кровной, мстительной ненавистью - дельфинов, невинно кушающих рыбку в безбрежном океане, устраивая, при этом, демонстративную окраску прибрежных вод в алый цвет! Или просто-напросто пускали кому-то, на жертвоприношениях, кровь, ублажая, тем самым, своих диких животных божков. Недолюбливали, конечно, и бескровную саранчу, нещадно пожирающую посевы, но, как то все более спокойно и менее эмоционально.…  А, вспомните, вспомните, дамы и господа, в еще совсем волосатом обезьяньем обличии, между поисками пропитания и беспорядочными половыми сношениями, люто призирали соседствующие группировки и, кроме как в «праведной» битве «стенка на стенку», иногда, как будто развлекаясь, камнями и палками забивали до смерти заплутавших их представителей, бессознательно, избавляясь, тем самым, от конкурентной угрозы.… И вот теперь, после вчерашнего инцидента, когда Вас, людей отличных, свободомыслящих, поджидая на выходе, избивали битами и забрасывала камнями, группа фанатично настроенных подонков, оправдываясь, притом, какой-то невнятной идеей, понимаешь, что с тех давних пор мало что изменилось... Мда, пожалуй, все эти нетерпимости лишь животные проявления характера человеческих особей, изворотливо отказавшихся в пользу удовлетворения эмоциональных порывов животной ненависти, от здравого мышления!  – закончил было речь старичок, поднял взор, застенчиво оглядел нетипичную публику и продолжал. – Итак, дамы и господа, кроме иных отклонений от общепринятых стандартов, в нашем, разно полярном сексуальном мире, вполне закономерно появляются на свет люди с отклонениями от всеобщей половой нормы, формируясь таковыми, как еще в утробе матери, так и в процессе созревания. И для того чтобы понять этих людей, проявить уважение, принять за своих, в свое общество, совсем не обязательно вновь, самим, возвращаясь к корням, обращаться к бисексуальному мышлению – достаточно лишь немного поумнеть. В этом нет ничего дурного, дамы и господа и нам с вами, как жителям сексуального мира, от этих отклонений никуда не уйти. Да и зачем? Ведь, в общем-то, как ни странно, гомосексуализм, сам по себе, не представляет, для человечества, честно говоря, никакой угрозы. Просто он является не естественным для большинства, противоречивым и запретным для толпы, и, как следует, камнем преткновения ее злобы и ненависти…

  Профессор оглядел публику, видимо ища оваций и одобрения.

  Андрей Андреевич, тем временем, в пальто, шляпе и темных очках, прибывая в некотором затемнении у дальней от трибуны стены, чутко наблюдал за происходящим в свете ее. Накануне вечером, он осторожно вышел, вслед за сыном из дома и, стараясь не выдать себя, шпионски преследовал пару кварталов, таясь в тени домов и боязливо избегая желтых луж света, изливающихся на асфальт из уличных фонарей. Полутемные редкие ночные витрины, убогое освещение благоприятствовали таинственному преследователю и он, прижимаясь к стенам, благополучно добрался незамеченным до места, откуда мог трепетно наблюдать, как сын его, Андрюша смешался с группой молодых людей. После приветствий и короткого перекура двое из них, отделившись, направились далее по улице и быстро растворились во мраке, Андрюша же, с парой других погрузился в загадочный подземный мир. Андрей Андреевич, переждав, осторожно пробрался к месту исчезновения, где обнаружил, на стене вывеску «Бар «Вверх тормашками или с ног на голову»» и лестницу ведущую вниз. Спустился, упершись в металлическую дверью и, немного поразмыслив, не уверено толкнул нее. Дверь охотно поддалась. Опыт работы в органах позволил непринужденно бросить охране пару уверенных фраз; улыбнувшись не зря прожитой жизни, полковник государственной службы, в отставке, беспрепятственно просочился внутрь. Охранник – бодрый мужчина в годах, по всему, совмещал должность с гардеробщиком, и, хитро взглянув из-под нависших бровей, небрежно попросил у Андрея Андреевича пальто. Получив сухой отказ и ничуть не расстроившись, распахнул двери в залу, в таинственный мир, где, в предвкушениях нового гостя, должно было происходить нечто невероятное и потрясающее. Мир обдал его музыкой, гамом человеческих голосов и сигаретным дымом – довольно предсказуемое сочетание, но Андрей Андреевич, все еще не планировал расслабляться. Он аккуратно ступил через порог и, стараясь остаться не замеченным, прислонившись, в тени, к одной из колонн, внимательно осмотрелся. Здание, он знал, находилось на территории одного из муниципальных предприятий, приказавшего долго жить и, судя по всему, помещение, когда-то являлось не чем иным как производственным цехом:  опытный гость прикинул в уме высоту потолков и масштабы. Ныне, вычищенное от бесполезного хлама: от грубых машин, станков и прочих агрегатов; выкрашенное в теплые, местами нежные тона, представляло из себя, на европейский манер, клуб – бар, со сценой, примыкающей к противоположной от входа стене. Вокруг сцены располагалась группа столов, а по левую руку от вошедшего, протянулась барная стойка. И, естественно, удобству скрытных посетителей и, непосредственно, Андрею Андреевича, благоприятствовало интимно затемненное пространство вдоль остального периметра – места темных и мягких диванов. Предположительно там то, на одном из них, упорно всматриваясь в чарующий мрак, отец смутно приметил, уютно, в компании молодых людей, расположившегося сына.

  Пока Андрей Андреевич осматривался, музыка смолкла, и на сцене появился, в модном блестящем костюме, слащавый тип с длинными волосами собранными узлом сзади блестящего лаком черепа и объявил выход какого-то безвестного музыканта, не замедлившего следом, без капли стеснения, преподнести публике не слишком складные стихи авторской песни. Впрочем,  смысл ее, вместе с заурядным мотивом, проскользнул мимо ушей Андрея Андреевича, пока он, с чувствами, располагающими к приятному, в замкнутой духоте, в парах алкоголя и табака, холодку в области спины и затылка, пучил, вплоть до загадочного и неуловимого шестого, все доступные органы чувств, в диванный полумрак.

  Раскатистый, громкий смех, прокатившись по залу, заставил отца семейство отвлечься от тягостного созерцания, с последующими дорисовками мучительных образов, таинственного диванного мира. Выйдя из стопора и оглядевшись, он приметил на сцене, занявшую место бесследно исчезнувшего музыканта,  группу молодых людей и изображающих, под громогласный гогот публики, судя по всему, юмористические эпизоды. Сценки, впрочем, даже в располагающей обстановке, привиделись бы старомодному чувству юмора престарелого гостя невероятно дурацкими, но, весь зал, ежеминутно, заливался хохотом и, Андрей Андреевич, несмотря на колоссальное  внутреннее напряжение, натянуто, в такт, улыбался во мраке удручающей кривой улыбкой. Впрочем, вскоре, заметив в себе этакую двуликость, он натянул на лицо маску призрения и отважно, супротив подавляющему большинству, оставался в ней до самого конца сеанса. По окончанию номера юмористы, под гром оваций (Андрей Андреевич лишь презрительно хмыкнул), удалились и ведущий объявил, что, после короткой музыкальной паузы, выступит приглашенный профессор П-ого университета, с научными разъяснениями некогда прошедшего инцидента…

  - Я, в свою очередь, хотел бы заявить от лица, - Леонид, бесстрашно сверкнул, из лисьего воротника глазами, многоликой публике, - от лица гомосексуалистов! – Звонко, как будто превозмогая смущение, словно сквозь тяжкие годы вынужденного молчания, выкрикнул он последнее слово и, видимо, перенапрягши голосовые связки, закашлялся.

  - Мы, - продолжил он, вновь обретя мягкий свой голосок, - мы, совместно с соратниками, подготовили краткую речь, в свою очередь, о посылах незаслуженной ненависти, непрерывно идущих в наш адрес!

   Далее Леонид продолжил по тексту, опустив взор победителя в развернутую тетрадь: «Мы не обращаемся к агрессорам, ибо им, как вы вчера, на собственных шкурах могли убедиться, по большому счету, не имеет значения на кого накладывать руки, желательно то были бы люди, не отличающиеся превосходной физической силой. В общем, граждане интеллигенты, под удар хулиганов попадают все, независимо от половой и прочих ориентаций. Мы же обращаемся к людям здравомыслящим, так или иначе, исподлобья, по тем или иным причинам, косящим взоры в нашу сторону. Мы такие же, как и все представители человечества - всего лишь люди с незначительными отклонениями от общепринятого стереотипа, впрочем, отклонениями вполне безобидными. Не бойтесь нас, ведь мы всецело раскрепощаемся лишь в узких кругах посвященных... Имеют ли такие, интересные, на наш взгляд, и вполне невинные для общества отклонения от устоявшейся социальной нормы, право на жизнь? Это решать определенно не группе предвзятых старомодных маразматиков, уверенных лишь в собственной правоте и до пены у рта отстаивающих только личностные позиции, не желая войти в чье бы то ни было положение! Тем более в наше! Стоит ли с этим бороться? Хм, бороться, мы уверены, необходимо, бесспорно необходимо…. Со скотами, принуждающими людей к омерзительным воплощениям собственных удовольствий. Бороться необходимо, прежде всего, с насилием, но бороться с природой, наградившей мужчину частицей прелестного, очаровательного мировосприятия женщины не в состоянии ни один, таящий в сердце интимные чаяния чиновник, по-дамски толстой попой, занимающий кресло депутата!»

  Андрей Андреевич, мрачной фигурой, из тени, огромной серой губкой впитывал пристрастную ему информацию и недовольно, с отвращением морщился. Как тщедушен для него, как жалок, был этот худощавый в лисьем воротнике, громко и красочно вещающий на весь зал. Хотелось раздавить его, словно ненавистного паразита, коварно сосущего кровь. Как хитро, как заумно слагал он грязные слова в аморальные предложения, что свободно порхали в воздухе, пробуждая неудержимые порывы набегающих, вместе, с краской лица страстей. Андрей Андреевич, от волнения, от стыда и, порой, от ярости терял смысловую нить повествования и с колючим содроганием вспоминал, как в далекой своей молодости, среди мирской суеты, будучи человеком, крайне честолюбивым, он, зачастую, невольно страшась думал, прибывая в наталкивающей на размышления компании, о будущем, и отчаянно боялся унизить свою честь и достоинство, породив дочь проститутку. Но, возмужав, поумнев с годами, многого повидав, женившись, решил для себя: уж лучше дочь проститутка, чем сын – гей! И вот, проказница судьба, словно подшучивала, словно зная все тайны и выставляла его, здесь и сейчас, в этом чужом, враждебном, диком сообществе, посмешищем. 

 - Впрочем, склонность к насилию, - продолжал Леонид, - такая же неотъемлемая человеческая природа, которой, собственно, и необходимо заняться, которую и нужно, в первостепенном порядке искоренять. Мы же, нормальные, так сказать, истинные геи, вполне безобидный народ, способный к насилию всего лишь настолько, насколько хрупкая женщина способна обесчестить здорового взрослого мужчину…

 - Мы не желаем совать носы в вашу интимную жизнь, и не хотим ощущать повышенного интереса с вашей стороны, к своей! Мы просто желаем заявить, что, в нетипичных для вас, добровольных сношениях мужчины с мужчиной нет ничего ужасного… Мы заявляем, - продолжал Леонид, - что самые лучшие, из всего мужского племени, несомненно, гомосексуалисты! Согласитесь, ведь они самые добрые, нежные, отзывчивые, интеллигентные, но, вот беда, любят настоящих мужчин – грубых мужланов!

  Андрей Андреевич поежился. Конечно, как любой родитель, как личность, как человек, мечтал бы гордиться своим сыном, как гордится самим собой, представляя его достойнейшим представителем рода человеческого - настоящим мужчиной. Конечно, как любой отец, видел в сыне будущее, вечную частичку самого себя, передающуюся из поколения в поколение, надежду и отраду надвигающегося бессилия, и, конечно, бессмертие должно всецело соответствовать его настоящему облику. Гордо задрав голову, не стыдясь, отец хотел бы ткнуть пальцем перед лицом общества и заявить: «Это, это мой сын! Я, я сумел вырастить, воспитать настоящего мужчину!»

 - Ну, а настоящие мужчины олицетворяют агрессию. Им присущи чувства азарта, соперничества; интересна опасность, конкурентная борьба; настоящий мужчина, получив должную путевку в жизнь, может стать великим воином, полководцем, террористом, отважным снайпером, с украшенной сотней крестиков нашивкой, как и неуловимым киллером или легендарным серийным убийцей; хватким добытчиком, ловким мошенником и вором; знатным ловеласом или простым насильником. Настоящие мужчины бытуют в ожидании повода для того, чтобы вступить в драку: защитить или напасть. Но мы же не можем, всего лишь из чувства опаски, всех их кастрировать!?!? Будем терпеть проделки настоящих мужчин...

  - Извините, Леонид, - перебил мысль ведущий, - но, я вынужден прервать вас. Своими речами вы ущемляете права и свободы настоящих мужчин…. И вообще, мы попросили бы вас соблюдать нормы приличия. – укоризненно обращался он к парню, - Мне сообщили, что на прошлой неделе, на выходе из клуба, вы вступили в потасовку с одним из зеленых. Не понимаю, что могли не поделить между собой зеленые и голубые?

 - Нет, - отрицал Леонид, заметно понизив нотки, от чего голос его сделался еще мягче и нежнее, - вас дезинформировали, это был не я!

 - Как же не вы? Свидетели утверждают, что в потасовке, в пыли, на обочине мелькал ваш легендарный лисий воротник!

 - Ну ладно, признаюсь, было немного, но, я просто влепил ему пощечину, за то, что он посмел упрекнуть мой стиль одежды, только и всего! Он же, сразу полез в драку!

Зал наполнился раскатами веселья.

                                                                        ***

  Угрюмый, в хмурой задумчивости покидал увеселительное заведение Андрей Андреевич. С облегчением выбрался он из душного помещения, из спертого пространства пронизанного чужими, дымными речами; дурманящим, ужасным и далеким старому служаке смыслом – вышел, на знакомую мощеную улочку и почувствовал прилив сил. Шагнул, вдохну холодного влажного воздуха и тихо поплыл курсом мерцающих маяков – фонарей в гигантском ночном городском океане мелкий и одинокий, ссутулившись, словно от тяжести навалившегося густым туманом небесного купола. Но вскоре расправил грудь и набирая скорость, засеменил по сердцу родной мостовой, где, даже в кромешной тьме, мог по памяти различить каждый проулок, закуток, каждое здание, дальше и дальше, прочь от проклятого заведения, подгоняемый набирающим силу в груди, грозным ураганом как мир старых страстей: сжечь, сравнять с землей, уничтожить!

  Добрая, ранняя весна омывала улочки призрачным, чуть моросящим дождем, роящимся мелкими каплями вблизи тусклых ночных фонарей и приятной свежестью, осязаемым кожей. Густое, липкое, туманное безмолвие, словно притормаживая стремительный бег, окутывало Андрея Андреевича и морось, легким холодком, окропляла алое его, разгоряченное лицо. Но, вопреки располагающему умиротворению, с  ходом времени жаркие желания сменяли лишь еще более мудреные, вычурные и современные: взорвать, снести, стереть с лица земли  - все, как одно предвещавшие крах многострадальному заведению, а, вместе с ним, вероятно и дому, а, в какой-то момент (ярость переполнила старое больное сердце полковника и, казалось, влага вскипела на его разгоряченном лице) - и всему кварталу целиком. Весь мир смешался в голове Андрея Андреевича, приобрел ненавистный голубой оттенок. Он мчался, все ускоряя шаг, увлекаемый крепкой лямкой страстей и убеждений, куда угодно - пусть в бездонную пропасть и, естественно, намеревался тянуть за собой доступную часть мироздания. 

  Но прежде, он, конечно же, оставляя на завтра грандиозные планы, направлялся домой, туда, где ожидал чуткий, молчаливый и близкий человек, с которым можно было поделиться всеми, переполняющими его эмоциями, с полной уверенностью в своей правоте, без каких либо стеснения и преград, излить накопившееся сердечные нечистоты.  Да, первым делом, явившись, избавившись от верхней одежды, он направился в спальню, чтоб разбудить супругу и, ухватившись за какую-нибудь житейскую мелочь, сыграть грандиозный полуночный концерт, устроить скандал, бессмысленную истерику, знаменитую в широких кругах как свойство молодых и вздорных девиц, но никак не пожилых и степенных мужей. Но что ж, люди трезвые и рассудительные храня интимные чувства лишь для приближенных, в культурном обществе натягивают хладные маски соответствия.

 Как человек разумный, Андрей Андреевич, конечно, не мог, просто так, на пустом месте, без подходящей на то причины, без дозволительного повода вылить грязь на еще минуту назад безмятежно спящего соплеменника, естественно, искал спасительную зацепку и она, конечно же, не замедлила проявить себя.

 - Расставила тут, сесть негде, - указал он, чрезвычайно недовольным тоном на крем для лица, во флаконе с дозатором, аккуратно устроившийся в углу ночного столика, - эти, бабские свои… И что за мылом сын твой пользуется, ты видела? Что за дозаторы? Нормальное мужское вон, хозяйственное есть, а он чего?

 - Чего тебе надо? – с просини имела неосторожность отозваться Анна Аркадьевна. Она давно хотела уйти от подобных вечерних ворчаний в отдельную спальню, но, таинство семейного ложа до сих пор не позволяло решиться на столь отчаянный шаг и заставляло терпеть, - Чего пристал, какой дозатор!?

 Этакой задиристости, вызова собственно и ожидал пылающий изнутри жарким пламенем муж, и, не замедлил предаться прямо в спальне, в интимном розоватом свете ночников пылкому накалу страстей….

  Спустя достаточно короткий промежуток времени, благодаря то чуткости и пониманию партнера; предшествующей свежей прогулке; взявшей, неизменно, верх после опорожнения чувств, трезвости ума; а то и просто-напросто, проглоченной в антракте, между актами семейной психологической драмы, на кухне, четверти бокала пьянящего коньяка, что, иногда, имеет свойства одним махом отрезвлять вопящую в пьяном припадке действительность до должного уровня наплевательства.…  Впрочем, всего лишь, спустя более или менее стандартный, устоявшийся в годах супружеской жизни, промежуток времени, очередным холодным содроганием запечатленный в памяти Анны Аркадьевны, муж остыл, в груди его зародилась тень удовлетворения и он, наконец, закрывшись в одиночестве в кабинете, все более и более хладно, поскрипывал половицами, замедляя ход из угла в угол.

  Анна Аркадьевна вслушивалась в скрипы, какое-то время, опасаясь возвращения супруга, по опыту зная, что порой, он мог, с виду остыв и успокоившись, всего лишь предаться десятиминутной передышке, по прошествии которой, возвращался к ней, затаившейся в оставленном им положении и, с новым пристрастием, с новым трепетом в ее телесах, начинал все сначала. Так могло продолжаться по нескольку заходов подряд. Но, на этот раз супруг оставил в покое ее подрагивающее от пережитых эмоций тело и Анна Аркадьевна побитой, безвинно, собакой, свернувшись под одеялом в калач, осознав, что буря на сегодня стихла, пустила, наконец, слезу обиды, поскулила в подушку, припоминая минувший монолог.

 - И что он, в последнее время, беснуется, чем разгневал его Андрюша? – недоумевала она, – Что в нем не так, как прежде? – не могла понять Анна Аркадьевна, словно по матерински, нарочно не замечая душещипательных мелочей, так или иначе, прямо или косвенно указывающих на очевидные мужу факты.

  Судите сами: вон оно, то самое жидкое мыло с дозатором, так любимое Андрюшей, ужасающе низвергало из чрева в ладонь свои теплые струйки; вон слишком синий цвет новой куртки, застрявший в одном шаге от разительного небесно-голубого; трусы, уж больно короткие для мужественных, доходящих до колен, «семейников». Ну и, конечно же, все эти разговоры в пол тона, уединения в комнате с друзьями, что говорить: множество, великое множество всевозможных мелочей – все, прямо или косвенно указывало, кричало, вопило о гнусной истине. Впрочем, чего же здесь, собственно, такого, невероятно гнусного, спросила бы она, поразмыслив, у раскрывшего ей, доселе спящие очи. Как для любой матери, ее, конечно, больше интересовало счастье  собственного чада, а не ублажение личных побуждений, амбиций и жизненных взглядов. Анна Аркадьевна вспомнила сына и улыбнулась не зря прожитым дням. Да, решила, пожалуй, ради счастья детей стоило терпеть седые невзгоды старости и, улыбаясь, забылась младенческим сном.

  Андрей Андреевич же, тем временем, произвел, невероятной важности телефонный звонок: короткий, наисерьезнейший разговор резко и басисто, гулко промчался по кабинету; брякнул трубкой и нервно расхаживал из угла в угол, то и дело, подливая, «для ясности ума», в бокал много звездного коньячку. Десятки светлых решений, мерцая, склоняли дело в нужную сторону. На стене несколько раз, высунувшись из домика, проорала кукушка и под мерное туканье часов, проблема, постепенно, словно решалась сама собой, в процессе все более и более неторопливых, и все менее и менее твердых шагов, пока, не расплывшись перед ним в размазанных очертаниях, постепенно не начала растворяться в воздухе вместе с дымом вдруг закуренной, после долгих лет воздержания, сигары. И вот хозяин, развалившись на диване, окутанный нежным маревом, с сигаркой и стаканом в руках, добро уже улыбался кому-то, возможно, безвозвратно ушедшим счастливым дням юности, а спустя какое-то время, уснул.

                                                                               ***

  Максим стоял на возвышенности и пристально глядел в развернувшуюся, пред  ним, долину, где располагалось вражеское войско. Темная масса шевелилась в нескольких милях от холма, оседланного полководцем. Крепкие загорелые ноги его, обутые в сандалии, словно вросли в землю, красную тунику ветер трепал заодно с  черными кудрями, вьющимися из-под лаврового венка. Мрачные думы одолевали Максима, когда на его плечо легла крепкая рука товарища.

 - Хватит работать. - произнес твердый голос, - Утро вечера мудренее, пойдем в лагерь, ужин стынет.

 Полководец взглянул в понимающие глаза соратника, кивнул, и они, придерживая друг друга под руки, тронулись в сторону лагеря, непринужденно беседуя на ходу на отвлеченные темы. Складывалось впечатление, будто бы, друг, знает все тайны старого вояки и, всегда и во всем поддерживает, помогает ему.

  Пара вошла в шатер. Прислужники бросились накрывать стол на двух персон. Разнообразие полевой кухни поражало воображение. Между гор снеди, появились ароматные свечи, наполняющие помещение приятным благовоньем и бутылки с вином. Приятели, неспешно, поглощали ужин. Беседа имела расслабляющий, шутливый характер. У них оставалась всего одна лишь ночь, перед решающей битвой....

  Разительно звонкий полуночный телефонный звонок потревожил сладкие сны Максима Максимовича. Он, резкий от недовольства, сорвал трубку и хрипло буркнул позывное «Алло». Не открывая глаз, с кислой миной, неохотно выслушал человека с другого конца провода, вставляя в монолог «ага» и «да» исключительно для вежливости, наконец распрощался, облегченно вздохнул, закутался в одеяло, готовый всецело отдаться в теплые, ласковые объятия сна, но, полежав некоторое время осознал, что, как бы не хотелось того, тот, увы, не вернется. С досадой отшвырнул одеяло, включил ночник, осветив скупую на житейский быт, сугубо холостяцкую обстановку спальни: хладную и унылую, явно обделенную прикосновениями теплых женских рук. Серые стены, исписанные обветшалыми строчками, кое-где отставших газет; одинокая панцирная кровать, в углу, смягченная ватной нежностью спального матраса; табуретка, у изголовья; заменяющая тумбочку несла суровую службу плаца стакану воды и будильнику; долговязый старый ночник, сгорбившись, нависал над ней. У противоположной холостяцкому ложу стены смирно прибывал чуть скривившийся от степенных годов шифоньер во главе и достойные его предметы мебели: стол, заваленный папками, журналами и прочей картонно-бумажной атрибутикой, среди которой, наверняка скрывалась газета с остатками вечерней трапезы; чуть продавленный стул, в столь поздний час интимно сменивший, прероднившийся, за годы верной службы, зад седока на набор его же белья. И крупный циферблат часов, чуть приметно для неискушенного слушателя мерно тикал над столом в тишине завершая убранство комнаты.

 - Начало первого. – пробормотал Максим Максимович и громко выругался в адрес звонившего.

  В такие досадные минуты он, наученный опытом, исключив взывающие ко сну разнообразные комбинации с нескончаемым переваливанием с боку на бок, давно выбирал для себя несколько странную стратегию: поиск сна в блужданиях по ночным улочкам. И в этот раз он не изменил привычке.

 Поздние променады имели собой определенную прелесть. Нет, Максим Максимович не был ярым сторонником ночной тишины, свежего воздуха, шороха листьев, или же других, загадочных, уходящих в прошлое звуков, рождающихся в полутьме спальных районов среднестатистического города. В тишине, в отсутствии дневной суеты, вымершие дома манили его редким светом скрытой жизни, тайно пульсирующей в отдельных закутках городского мира, словно противясь системе, отказавшись мерно посапывать в такт с соседствующими спящими ячейками. Максим Максимович примечал и, аккуратно вел статистику нарушений ночного спокойствия, по возможности, заглядывал в светящиеся окна, опрометчиво не занавешенные хозяевами, и, подобно художнику, с волнением впечатлил в памяти, во многих трепетных тонкостях, чрезвычайно интересные картины бытия; дабы потом, в сухой и жалкой формальности, стенографировать в собственный отдел, в форме анонимных доносов факты несоответствия форм серой повседневности.

  Его странное хобби, разминувшись со временем, кроме морального удовлетворения старого служаки, приносило людям, порой, лишь мелкие пакости, впрочем, иногда и пользу, изредка обнаруживая правонарушения  и даже обличая настоящих преступников. А были, когда-то в далекой молодости, на заре его службы, славные времена преследований и азартных гонений. Пристальной слежки и облавы всякого рода личностей, не вписавшихся в установленные свыше нормы и правила - леденящий душу период, когда одно бездумно брошенное слово могло менять человеческие судьбы. В те далекие, юные годы, Максим Максимович, моложавым еще сотрудником «в штатском», великолепно играя роль, блуждал выискивая, темными ночками, вынюхивал, с живым пристрастием заглядывал в интимную жизнь людей, заводил знакомства с интересными мужчинами, входил в доверие, прекрасно проводил время и выуживал из собеседников, флиртуя приманками, всякого рода ересь, пророчащую непременное сожжение в кострах всесильного закона. А утром, бывало, после подобных вылазок, не выспавшийся, хмурый и даже как будто брутальный, прибывая в состоянии болезненной сонливости, занимался уже кабинетной деятельностью. Благо, его положение позволяло распоряжаться, капризничать, буйствовать и даже, при возможности, мстить: с остервенением, жестко и беспощадно штамповал дела и успешно продвигался по службе. И вот, уже ленно восседал в заслуженном мягком кресле, в отдельной комнате высокого учреждения, все такой же суровый в буднях,  а за окнами стояла оттепель и страна не испытывала нужды в особо жестких и излишне безжалостных деятелях.  Годы прошли, сменились времена и взгляды; мир, вроде как, немного поумнел, повзрослел, а стареющего пенсионера Максима Максимовича, преследовала уже тягостно и беспощадно самая, что ни наесть банальная бессонница и он, порою, не без ностальгии вспоминая молодость, все чаще и чаще, но, все более бесполезно и бездарно одиноко прогуливался по ночам.

  Впрочем, гулять в поздний час, особенно в одиночестве, вдруг стало крайне не безопасно. Миновал цикл, нагрянули не спокойные времена. Как то случается в миру, в силу обстоятельств сменилась власть, причем, сменилась резко, кардинально и основательно, разрушив устоявшуюся прежнюю систему и внеся в общество бардак и смуту. После частичного крушения цивилизации жизнь спешила принять свое истинное обличие и вот, по темным улочкам районов, по закоулкам каменных джунглей, в пределах, конечно же, собственных территорий, рыскали, в поисках добычи, человекообразные хищники. Вырвавшись из штампованного стереотипа, мир проявлял природное разнообразия форм человеческих сущностей, в которых, на первых парах, главенствовал жестокий и агрессивный типаж. Но и Максим Максимович был не из пугливых, имел за плечами колоссальный опыт в общении с разного рода прослойками общества и не собирался отступать от принципов, из-за каких-то там «сезонных веяний природы». И, в эту, очередную ночь, как обычно ища чего-то, бесстрашно вышагивая во мраке, ноги привели его к небольшой вывеске, красовавшейся перед лестницей, уходящей в подвал, заставившей припомнить, совсем недавний телефонный разговор…

                                                             ***