Провода качнулись, предвещая утреннюю пробежку электрического тока. Маленький фонарщик соскользнул с лампочки и выглянул на улицу. В сотнях окон отражалась улыбка рассветного солнца. Там выкарабкался из домика и, подхватив корзину, ловко перебрался на толстый провод. Ток несся и на бегу кидал трескучие приветы всем обитателям улицы. Фонарщик кивнул ему и выхватил из хвоста тока искрящийся лоскуток. Бережно уложил его в корзинку и повесил на железную завитушку своего фонаря, где уже покачивался ряд таких же свертков. Там помахал тремя лапками улыбкам солнца, подбиравшимся уже к нижним этажам дома напротив.

У Тама был самый красивый фонарь в городе – высокий, с изящно вырезанными железными завитушками, узорами и шпилями; с лампочкой, окруженной стеклянными стенами. Он стоял на площади, над остановкой, где в далекие времена, уже и не помнит никто, толпились, смеялись, торопились, улыбались люди. Люди… их тоже уже никто не помнил, разве только дом, в окнах которого смеялось солнце, да старый трамвай. Но это место весь город украдкой называл «там». И фонарщик, поселившись, над остановкой взял себе это чудное и немного величественное имя - Там. 

Каждое утро он ловил в корзину электрический ток, а потом убирал свой дом – протирал обрывком ткани стекла и выносил мертвого мотылька. Там заворачивал его в зеленый тополиный лист и спускал к подножию фонаря. Вечером мотылек вновь оживал и всю ночь бился о стеклянные стены, пока не расшибался до смерти. Там не понимал зачем, ведь лампочка давно уже не горела и не манила к себе неверным светом. Поэтому фонарщик и собирал каждое утро электричество – чтобы напоить им лампочку и зажечь свет. Так, ему казалось, он все изменит – дом с сотнями окон будет улыбаться даже ночью, мотылек, раз обожжется и перестанет расшибаться, а камни, зловеще шумевшие в темноте, перестанут пугать Тама. Он мечтал улучшить свой мирок. Но лампочка гореть так и не хотела, мотылек умирал каждую ночь, камни продолжали бродить среди ночи.

***

Данута мастерила крепость из ржавых банок – все утро девочка пробегала в их поисках. Она уже выстроила две круглые башни, крепостную стену, огородила внутренний двор тремя дощечками и приступила к сооружению ворот, когда по асфальту загрохотали тяжелые шаги, а затем появился и их обладатель. Невысокий, коренастый и весь какой-то квадратный, в растоптанных сапогах, он остановился возле двери и неторопливо, задумчиво мял кепку. Данута скосила на него глаза и продолжила заниматься своим делом.

- Эй, девчонка! – его голос глухой и тоже задумчивый. – Позови отца.

Девочка вскинула взгляд, поднялась и неспеша отправилась в дом. Но отец вышел на улицу сам.

- Ну что? Нашли? – он тоже отчего-то хрипел.

- Нашли. На улице Серой обители. Ночью взорвали вместе с двумя домами рядом, - произнес квадратный незнакомец, слова будто выдохнул.

На улице Серой обители жил Рич, один из немногих детей, оставшихся в городе. Он жил с бабушкой, родители умерли еще в самом начале революции на празднике Начала Лета, когда повстанцы взорвали колонны храмовой крыши. Тогда погибло много людей, и княжеская семья тоже. Данута часто бегала в квартал Рича, там они играли в прятки или догонялки до изнеможения, а потом бабушка кормила детей тушеными бобами. Это было чудесно.

Девочка с тревогой прислушалась к разговору взрослых.

- В тех домах был кто-нибудь? – голос отца звучал ровно и сухо, но Данута знала, что он переживает. Отец всегда ожесточенно спорил с повстанцами насчет взрывов в городе, а один раз даже подрался с Ириатом, правой рукой главы революционеров. Отец сломал ему руку, но и сам потом пролежал два дня в кровати со сломанным ребром – люди Ириата не стояли в сторонке и накинулись на него.

- Нам повезло – это очень малолюдный квартал. Так что радуйся, Сомер, жертв почти не было. Только сумасшедший старик-рыбак и старуха с внуком. Ну и сам проповедник, естественно. - Девочка чувствовала, что если бы квадратный посмел улыбнуться, папа его ударил бы.

Но в голосе гостя сквозило лишь безразличие, злорадствовать ему не было нужды.

Данута уткнулась взглядом в недостроенную крепость, рука отчего-то дрогнула, и банка, упав, покатилась по внутреннему двору, разрушив две башни и часть стены с пушками-щепками. Девочка даже не шевельнулась, чтобы остановить ее разрушительный путь.

- Сомер, вечером жди Красного.

- Опять дело? – в словах отца просвечивалась бесцветная усталость.

-Да. Причем особой важности. Красный решил лично к тебе явиться, даже Ириата не прислал, - тут незнакомец все же усмехнулся.

Отец рассеянно кивнул и задумался, кусая край седого уса. Квадратный еще недолго потоптался на месте и ушел, оставив на прощание затухающее эхо грохотавших тяжелых шагов.

Девочка до вечера бродила по городу среди опустевших домов. Некоторые были еще целы, другие стояли без окон, как покинутые всеми беспомощные слепцы, от третьих остались лишь скелеты нелепо торчащих стен. Люди покинули объятый революцией город, когда была возможность. Те, кто не успел сбежать, уже либо умерли, либо дни напролет прятались в своих жилищах, словно в норах. А по ночам они тайком стекались в Тополиную аллею и возносили молитвы сотнями голосов, желая кровавому бунту скорее захлебнуться и мечтая вернуть старые порядки. Такие родные, добрые и понятные.

Когда Данута ступила на улицу Серой обители и увидела зияющую брешь в непрерывной стене домов, она не посмела подойти ближе. Лишь куча почерневших обломков – незачем смотреть на них. Девочка поплелась обратно.

В окнах уже мерцал тусклый свет. Во дворе чернела полуразрушенная крепость из банок. Данута прокралась в дом, еле слышно скрипнув дверью, отец и Красный не обратили внимания. Они сидели друг против друга: Сомер с очень прямой спиной, сложив руки на коленях, изредка дергал себя за ус; Красный откинулся на спинку стула и не отрывал полуприкрытых черных глаз от лица собеседника. Данута не любила Красного, она видела его всего раза три, но он всегда вызывал у нее странное чувство – чужое неистовое существо, родившееся на свет лишь для того, чтобы ломать и крушить. Города, человеческие жизни, миры…

Девочка скинула башмачки и проскользнула в комнату, чтобы из-за занавески подслушать разговор.

- Сжечь Аллею? Ты сошел с ума. Ведь тополи… тополиная аллея – это… - отец запинался, не мог подобрать слов, и голос его стал резким и высоким.

- Символ веры и надежды всех люцерийцев. Символ власти правителей. Символ возращения богов. И прочая, прочая, прочая, - у Красного обладал необыкновенным голосом – глубокий и сильный. Данута даже заслушалась, но потом повертела головой, чтоб отогнать наваждение. – Видишь, Сомер, ты тоже веришь в эту чушь. Поэтому и надо сжечь проклятые деревья.

- Ты хоть представляешь, что тогда начнется в городе? Все, кто остался, каждую ночь собираются в аллее и молятся там. Они верят, что боги услышат их и передадут их мольбу Императору…

- Сомер, я все знаю. Они ждут великую освободительную армию. Как же они тупы! – безмятежность и сдержанность Красного уступила место чему-то иному, неистовому и горячему. – Мечтают о рабстве, идиоты! Мы должны сжечь эту дурацкую аллею, проклятый пережиток прошлого. Тогда им не останется другого пути, как жить своими силами, а не полагаться на милости правителей.

- Опять проповедь, Красный? – отец усмехнулся отчего-то, но совсем не весело. – Ты всегда умел подкупать. Только вот чем?

- Так что же, Сомер? – гость не дал отцу отойти от темы. – Разве ты забыл, как все начиналось? Как не ты первым рвался разорвать оковы рабства? А кто желал перевернуть этот прогнивший мир и начать строить новый? Что же теперь изменилось?

Отец встал и принялся мерить шагами комнату перед лицом Красного. Потом ответил:

- Ты помнишь древние наставления? «Только лишь сама семечка знает, когда ей становится тополем». Мы слишком поторопились. Люцернийцы не хотят свободы.

Дануте надоело слушать скучный и непонятный разговор. Она зажгла керосиновую лампу и подошла к окну, где на подоконнике в горшке расправил листики тоненький росток. Девочка хорошо помнила тот день, когда разрушили дворец Князя. Это было прошлым летом. Горели дворцовые ворота, усиливая и без того невыносимый зной. На белом камне, вымостившем тротуары, лежали люди в нелепых позах. Мертвые. Как куклы, надоевшие избалованному ребенку. Тихо журчали ручейки в фонтане. И тысячи семян-пушинок летели со стороны аллей и сгорали в жадном пламени. Данута поймала одно в ладошку, потом посадила его дома в горшок. Маленький тополь взошел через месяц.

Девочка села у окна и, поглаживая крохотные листья, стала ждать, когда Красный уйдет. Тогда Данута тихонько подойдет к отцу и спросит, когда все это закончится. А он не ответит. Девочка уже который раз скажет, что хватит, ей надоело, не надо ничего менять. А отец промолчит.

***

Камни перестукивались. Там догадывался, что они замышляли новое злодейство против трамвая. Ночью они выползали на рельсы и тянули за собой шлейф мелкого гравия, мечтая сломать стальные колеса. Старый трамвай утром крошил камни на мелкие кусочки, они рассыпались и умирали целыми семьями. Но с каждым разом это давалось трамваю все труднее и труднее, близился тот день, когда он больше не сможет их расталкивать, споткнется об очередной булыжник и сойдет с рельс.

Фонарщик гнал от себя эту невеселую мысль. Он и представить не мог своей жизни без кого-то из немногочисленных обитателей улицы. И особенно без молчаливого трамвая, задумчиво бежавшего по рельсам. Бодрый стук его колес ознаменовывал утро, а загоравшиеся в его вагоне лампы зажигал вечер. Там любовался их тусклым мягким светом, все еще не оставляя грез о возрождении своей лампочки. Ну и как? Как же можно было жить без трамвая?

Там придумал, как успокоить зловредные камни. В полночь, когда они караваном ползли к рельсам, фонарщик скидывал вниз корзинку, из которой, весело раскидывая искры, выбегал ток и пугал наглых вредителей. Так все запасы и кончились. Но зато трамвай продолжал бесконечный бег. А лампочка? Фонарщик проводил дни и ночи в раздумьях, как еще можно ее оживить.

***

Когда Данута проснулась, отец уже ушел. Девочка догадывалась, куда он мог отправиться – слишком уж вчера он хмурился, слишком уж грустили его глаза. Хоть Сомер ничего и не говорил дочери, она все знала.

- Ты знаешь, твоих родных сегодня сожгут, - оставшись одна, девочка часто разговаривала с маленьким тополем. – Всю аллею разом. Будут кормить огонь, и он разрастется, станет громадным-громадным. А потом он съест весь город. Точно-точно, я это знаю.

Данута осторожно поглаживала листочки и дальше рассказывала свою страшную сказку.

- Огонь превратится в дракона и съест весь мир. Потом он улетит искать другой. Там тоже обязательно найдутся люди, которые его накормят. Дракон съест и их мир тоже.

Но все же любопытство все выше поднимало голову в душе Дануты, и девочка в конце концов решилась посмотреть на пожар. Попрощавшись с ростком, она отправилась на улицу на поиски рельс. Они всегда появлялись в разных местах и, чтобы их отыскать, сначала приходилось побродить по переулкам, тупикам, позаглядывать за дома. Странно, что кроме Дануты рельсы больше никто не видел. И не верил тоже. Откуда рельсам взяться посреди города? Ведь железную дорогу проложили совсем недавно, вокзал располагался на окраине. А Данута просто выдумщица и фантазерка. Взрослые пожимали плечами, а девочка знала, что эти рельсы непростые – стоит найти их и по шпалам можно добраться куда угодно. Они сами приведут к нужному месту, притом кратчайшей дорогой.

Вот и сейчас Дануте удалось отыскать волшебную дорогу за водонапорной башней. Думая о Тополиной аллее, девочка ступила на стальные ленты.

О пожаре первым объявил ветер, бросивший в лицо клочья дыма. Серого, с запахом грусти и безысходности. Данута ускорила шаг и вскоре выбежала на дорогу, тянувшуюся к аллее. Пламя яростно размахивало бесчисленными огненными хвостами-бичами, нещадно стегало ими обреченные деревья. Высокие серебристые свечки мерно раскачивались в объятиях ветра, который укачивал их, пел древнюю песню забвения и покоя. Серебряная кора чернела пятнами, листья скручивались от жара и падали. Какая-то женщина рядом с Данутой тихонько выла, упав на колени и не смея оторвать взора от яростного пожара. Росчерки пламени отражались в ее глазах и разбивали их на тысячи осколков. Их не склеит ничто, женщина проживет жизнь с рассыпавшимся на тысячу частей взглядом и будет видеть мир таким же разбитым. И не успокоится, пока не сумеет перевернуть этот изменившийся мир. Она не оставит его в покое… И она тоже…

***

Там нашел на улице замечательную ржавую консервную банку. Небольшую и удобную к тому же. Поэтому сейчас он сидел на проводах и весело размахивал лапками, поглядывая время от времени на небо, где тучи сбивались в стаю.

Загрохотал небесный барабан, и фонарщик насторожился, сжал банку еще сильнее, чтобы не уронить ненароком. Золотая рогатая линия пронзила тучи, заставив их отпрянуть в испуге. Невидимый барабанщик усердствовал. Молния била все сильнее и уже скреблась в крыши домов, провода бились в истерике, Там еле удерживался на них. Вот она! Ближе, ближе! Фонарщик вскочил и понесся навстречу смертоносным разрядам. Он подставил банку на плоскую верхушку столба словно капкан. И в следующем же броске молния задела ее, оставив один коготь, неистово искрящийся. Там подхватил добычу и стремглав метнулся к фонарю. Он опрокинул банку на лампочку и отскочил, спрятавшись за стеклом. Лампочка вспыхнула вдруг, загорелась безумным светом и… взорвалась, разбрызгав осколки. Фонарщик чудом уклонился от них.

***

Уже прошло больше двух недель, а отец по-прежнему ходил потерянный и убитый. Данута иногда с ужасом думала, что огненный дракон сожрал ее папу тоже и взамен выплюнул его тень. Жители города изменились до неузнаваемости. Одни стали, как Сомер, превратившись в призраков с пустыми глазами, они больше ни во что не верили, им больше ничего не нужно было. Другие, напротив, озверели. Позабыв об осторожности, безумцы нападали на отряды Красного, патрулировавшие улицы. Убивали и умирали сами. Так погиб Ириат со своими людьми, квадратный мужчина, которого, как оказалось, звали Тир – Данута вместе с отцом ходила на похороны.

И в тот день девочка решилась. Ночью, незаметно выскользнув из дома, она отправилась к Аллее. Не одна – захватила с собой маленький тополь в горшке. С непонятным трепетом девочка прошествовала мимо ряда обгоревших безмолвных столбов и в самом конце аллеи посадила своего питомца. Погладив на прощание его листочки, Данута убежала домой.

Не прошло и трех дней, как в Люцеру вошла императорская армия, в миг разметавшая повстанцев по домам-норам. Потом эти дома взорвали.

***

Там больше не жил в стеклянном коробе самого красивого фонаря. Разбитая лампочка хищно скалилась осколками, норовя отрезать фонарщику лапку. Там с ужасом наблюдал, как зловеще блестел в темноте ее оскал, и голоса камней казались ему как никогда пугающими.

Фонарщик переехал вниз, но на земле было холодно и неуютно. Когда шел дождь, Там тоже плакал. Он, всегда такой умный и находчивый, не знал, что делать. Бродил одиноко вдоль железной дороги и жалел себя, не зная как спрятаться от камней, которые припомнят ему корзины с током и непременно задавят или изобьют до смерти.

Рельсы задрожали, и вдали мелькнул свет. Вечерний трамвай торопился домой. Там отскочил от дороги, чтобы не попасть под всесокрушающие стальные колеса. Но вагон, поравнявшись с фонарщиком, затормозил и распахнул двери, чего раньше никогда не случалось. Там удивился, позабыв обо всех своих страхах. Трамвай был полон света, теплого и мягкого, а на одной деревянной скамье сидела маленькая девочка. Человек – Там сразу это понял. Она улыбнулась ему, отчего на душе фонарщика стало светло и радостно. Он прыгнул на подножку и ловко вскарабкался в вагон, уселся рядом с девочкой, пожав ей руку. Трамвай тронулся и продолжил свой вечный бег.