Подросток шел по тротуару, уткнув глаза в рябь мокрого асфальта. Он размышлял. Ему нужен был верный, безошибочный способ изменить свою внешность раз и навсегда.
Подросток шел по тротуару, уткнув глаза в рябь мокрого асфальта. Он размышлял. Ему нужен был верный, безошибочный способ изменить свою внешность раз и навсегда. Таким виделся единственный способ покончить с давящей силой прошлого. Магазинная шелуха претила своей недолговечностью, нужен был иной выход. Например: попасть в позорную ситуацию, или нажить себе проблем, чтобы организм сам, под эффектом сильной мотивации инстинкта самосохранения, перестроился изнутри. Куча фирменных и пропахших резиной хулиганских марок не изменит облик так, как это сделает пара естественных морщин. Подросток не знал, что не разрешение ситуации, а размышление над ней сулит нужные ему морщины. Проходя мимо сточной канавы, он обратил внимание на дохлую рыбу с фиолетовыми жабрами, воняющую тухлятиной. Вдруг ему захотелось ощутить всецело, а не мимоходом, этот запах, словно это было какое-то внутреннее испытание. Он соскользнул вниз, поднял хлюпнувшую на грязи рыбу и припал к ней носом, ощутив весь смрад разложения. Немного помассировав ее под жабрами, как бы проверяя что-то, и ощущая от пальпации неестественный прилив внутренних сил, он хотел было отбросить труп куда подальше, как вдруг рыба заговорила нечеловеческим голосом. - Я все равно тебя не покину. Помассируй меня еще хорошенько, а я исполню все, что хочешь. Почувствовавший от страха слабость внизу живота подросток, отпрянул от собственной руки. Но через несколько секунд робко, мокро и неуверенно приблизился к ней снова. - Тебе будет хорошо, только помассируй меня, ну же – нашептывала рыба. Механически, боясь прогневать оказавшегося в его руке властителя мира, подросток принялся совершать кольцеобразные движения вокруг рыбьей головы. - Как тебя зовут? – не своим голосом, протрещав на букве к, спросил подросток, сам не зная, у кого. - У меня много названий – ощерилась из его руки рыба, – Как же мне хорошо, о да! Несколько минут таинство продолжалось под толщей ночной тишины, после чего юноша почувствовал, что с рыбой происходят стремительные метаморфозы. Она уже едва умещалась в руке подростка и напрягалась так, что второй рукой он стал придерживать ее за хвост. Рыба забилась в конвульсиях, и в то же самое время подросток почувствовал, что участвует в обмане. Его угодливые пальцы остановились. - Ты что делаешь? Мы почти закончили, шевелись! – звучал в голове рыбий голос. - Нет, ты врешь – ты не исполнишь мое желание! - Я исполню любое желание, но для этого ты должен доделать начатое! – постанывая и выдыхаясь, убеждала рыба. Но подросток был непреклонен. - Может быть, ты выполнишь любое желание – только не мое. Если я продолжу, то никогда не стану другим человеком! - Другим человеком? – с омерзительной гримасой переспросила рыба, смотревшая на юношу все время одним глазом, – Если это и есть твое желание, то я не смогу исполнить его – потому что другой человек может отказаться служить мне. А ты – предатель! Постепенно рыба размякла в руках юноши, вернувшись в нормальное состояние. - Что же ты сделаешь со мной? – усмехнулась она, подмигнув бисерным глазом, – Так не исполнится ни одного твоего желания – злорадствовала рыба. - Ошибаешься, – осененный какой-то внезапной мыслью, парировал юноша, и глаза его блеснули, – Если это желание против твоей воли, значит, мне надо избавиться от тебя. И оно исполнится, как только я разделаюсь с тобой. Я выкину тебя назад в море! Подросток взмахнул рукой и отвел ее назад, как бы заряжая невидимый лук. Рыба безмолвно открывала рот. - И тогда мое желание исполнится – вслух вторил подросток свою мысль. И с этими словами он швырнул рыбу в море. В преддверии чуда, подросток весь сжался, ожидая чего-то невообразимого. Но как он ни напрягался, ничего не происходило. Тишину нарушил раздавшийся за его спиной собачий лай, больше похожий на кряканье подстреленной утки. Обернувшись, исходивший мелкой лихорадкой юноша увидел сбегающую в овраг маленькую костлявую собачонку с мордой и ушами, как у летучей мыши. Собака взахлеб заливалась отчаянным лаем, надрывая свой писклявый голос. И тут впервые на глаза юноши попала деталь, предвещавшая что-то необычное – какой-то сбой, произошедший в это ночное время в заброшенной яме. Сбоку у морды надвигавшейся собачонки юноша разглядел отчетливый, красно-имбирного цвета, помадный след в форме полуоткрытых губ. Происходящее казалось невозможным; и подросток замечал, что, при каждом его взгляде на приближающуюся морду, след сдвигался по морде, как будто не имея четкого положения. Эта непостоянность наводила на мысль о сне, или о чем-то более ужасном и неизведанном. Глядя на этот человеческий след на острой собачьей морде, подросток подумал о чем-то теплом и хорошем, что могло существовать между животным и оставившей след особой. Под впечатлением особого чувства, в уме подростка начала проясняться новая мысль, охватывавшая его всецело. Но в следующую секунду уже было не до мыслей. Собака, прямо на глазах оторопелого подростка, увеличивалась в размерах, переходя с мелкого неуклюжего бега в галоп. Подросток понял, что поздно противостоять надвигающемуся, как лавина, монстру и зажмурил глаза. Последнее, что он видел, были огромные, величиной со сталагмит белые клыки, разверзшиеся над его головой и – пустота. К своему ужасу, подросток понял, что последовавший кошмар он переживает в полном сознании. Он сам попытался напрячься и потерять его, он усердно моргал, но, по-прежнему, оставался в полном осознании ужасного происходящего. Калейдоскопический хаос, скользь каких-то внутренностей, которые он не ощущал, а только видел, сырость и замкнутое пространство – все это наводило на одну мысль: собака проглотила его заживо. Стукнувшись головой о нечто мягкое, как подушка безопасности, подросток ощутил затылком боль вроде отдачи удара по воде. Попав внутрь монстра, подросток чуял по горению сердца, что блаженная мысль, впервые посетившая его при виде еще маленькой собачонки, поглотила его с такой же безжалостностью. Абсурдное в его положении, желание самому поцеловать что-то живое охватило подростка с головой и давило невидимыми тисками грудь с такой холодной силой, что пленник не выдержал и сам коснулся губами какой-то собачьей внутренности. В унисон со шлепком его губ, снаружи раздался дикий, животный рев и подросток заметил краем глаза мутный свет. Как минуту назад перед ним разрасталась пасть собаки, так же теперь заполонял собой всю темницу, увеличиваясь, поток света. В эту секунду, без повиновения подростка, само собой отключилось его зрение, и все оставалось как прежде, но при абсолютной, угольной темноте. Как это обычно и бывает, нивелированное зрение уступило место силе слуха. И голос, который не принадлежал пространству, в котором находился подросток – голос, шедший, может быть, с соседней улицы, далеко за оврагом, задел обостренный слух и нарушил происходивший хаос. Пока подросток вслушивался в потусторонний говор, темная материя оставалась единственным, что он мог видеть. Но не успело истечь и двух целых минут, как ширма упала и не осталось ничего от ямы, собаки и того ужаса. Первое, что увидел подросток, найдя свое сознание в большой, прежде неизвестной ему комнате, был кафель и, вбегающая по нему, к двум парам ног, чихуахуа с черным сопящим носом, черным ртом и помадным засосом на миниатюрной морде. Подросток подумал, что, при виде этой собаки, ему непременно кольнуло бы под сердцем, если бы он его чувствовал. Прибившись к ногам, собачка особенно обнюхала ступни в черных носках и встала при этом задом к тем, что были крючковатые и в махровых тапочках. По собственным ощущениям, подросток находился в прежней невесомости, как проглоченный. Спасительный свет, победивший черную завесу, вернул подростку способность видеть все вокруг, кроме себя. Эта комната, ему казалось, и была тем светом, вытянувшим его на свободу. Безусловно, и тот потусторонний голос исходил из этой комнаты. Все время перевоплощения подростка он не умолкал, но звучал теперь ясно и отчетливо. - Аист – это полбеды. Мне стыдно вспоминать и многие другие заблуждения своего детства. Представляешь, будучи сознательным, взрослым ребенком я думал, что влюбленные уединяются для того, чтобы было удобнее говорить друг другу ласковые слова. Каким образом, скажи мне, из меня мог вырасти здравомыслящий человек? - Абсолютно согласен – никак. - Так что же? Вырастают как-то настоящие люди, нормальные здоровые, с большой заглавной буквы. И многие из них подвержены тем же сантиментам. Но я подумал, понаблюдал и понял, что сентиментальности настоящих людей звучат правдиво. Они учат судьбе, терпению и тому, что всему отведено свое время. Они не трогают тему пола, отношений, лжи – но, черт возьми, по ним видно, что они безо всяких объяснений тебя прикроют и защитят, и поэтому им не требуется разглагольствовать о гуманности и сочинять басни. Они несут слово о жизни, более красивое и гуманное, чем стариковские басни. Мне никогда не понять разгадки этих людей. - А зачем? Ты – не они. - Конечно. Ты посмотри вообще, кто мы такие. Наши глупые женщины темны, а умные мечтательны. Они думают о космосах и прочих абстракциях. А многие ли из нас, больных, сумели достичь своего, личного космоса? Ты представляешь, каких трудов стоит обратить внимание на красоту своих страхов, дурных качеств? И чтобы достичь этого непревзойденного космоса, красиво рассказывать о своем одиночестве, глупости – что для этого надо? По сути, только не бояться всего этого – признавать и глупость, и кромешное одиночество. И мы, латентные писатели, выбрав этот самый тяжелый путь самопознания, будем двигаться титаническими усилиями – то ли вверх, то ли вниз. А, впрочем, не важно. Со стула, под которым были сложены ноги в черных носках, раздался храп. - Так вот, когда она засунула руку в мой карман… Храп, заглохнув, прекратился. - Что ты сказал? Я не расслышал. Повтори, пожалуйста. - Так вот – я говорю, что когда она руку свою в карман мой засунула, я ощутил в себе присутствие духа, а вовсе не чувственности. - И что же? - Не знаю. Но ведь это же – парадоксально! Черт возьми: когда девушка, на которую я сотни раз… не важно. Когда девушка окунает свою напарфюмеренную ручку в твой карман… Да что я тебе рассказываю! Ты меня слушаешь? Ты сегодня сам не свой. Опять, что ли? – в испуганном сомнении спросил первый голос. - Нет, сегодня я сухой. Я просто о другом думаю. Только что были сказаны эти слова, как сказавший их хрустнул пальцем под носком и, видимо, стараясь это сделать незаметно для обладателя паточного голоса, улучил момент потрепать по лбу собачонку. Та мгновенно кинулась к нему, заискивая и нервничая. - Так о чем же ты думаешь? – с затаенной иронией спросил медовый голос. - Не знаю, как сказать. Уворачиваясь от разговора и делая вид, что лишь отзывается на заигрывания собаки, хозяин толстого голоса положил руку на ее головку и мимолетом мазнул гладкую, точененькую морду большим пальцем по тому месту, где осталась помаженная печать. - Так и скажи. По-дружески. - Нет, только давай не по-дружески. Не хочу, чтобы завтра все об этом знали. - Как скажешь – рассмеялся остроумию товарища первый. Выдохнув, как перед глотком водки, толстоголосый сказал: - Сегодня, когда пришел к тебе, я впервые заметил, что люди делятся по одному необычному признаку. Есть много признаков, по которым делятся люди, но в этом случае я испугался тому, что не знаю, к кому принадлежу я. Что, по-твоему, лучше – бороться с духовной (обращаю твое внимание на это слово – духовной) недоразвитостью, или быть собой? Меня сейчас волнует один вопрос: есть два человека, из них один способен приласкать какую-нибудь собачку, выдоить со счастливой улыбкой козу, или еще что-нибудь в этом роде, а второго даже представить невозможно в таком положении и при таких занятиях. И тут-то я вспоминаю себя, чтобы решить к какому лагерю отношусь я сам, и не могу решить. Я не могу решить даже того, к какому из этих лагерей я хочу принадлежать. И меня это давит. - Что касается меня – капнул после раздумья первый, – Что касается меня, я не подвержен таким сентиментальностям. К счастью, не подвержен. - Да… Это правда… – выдавил второй, – Но я не хотел сказать, что ты недоразвит, я только хотел сказать... что эти делящиеся любовью люди достигли гармонии и уверенности. Понять их трудно… Да и зачем их понимать, когда великолепно и как под тебя сложенные пустышки, неподражаемой внешности, шныряют повсюду. Но ты представляешь, какое это счастье? Голос вещал все тише и тише и совсем оборвался, когда откуда-то сверху, из соседней комнаты послышались шаги.
Наши глупые женщины темны, а умные мечтательны. Они думают о космосах и прочих абстракциях.
Это же... ЭЛЬЗА!!!!
Цитата
И мы, латентные писатели
И тут гей, звездное небо и когнитивные диссонансы внутри меня начали неистово рыдать.
Мне действительно понравилось читать, очень интересное повествование, и хотя я не знаю, было ли в рыбе, собаке и комнате с кафелем что-то аллегоричное, что-то в них меня захватило и... эм... переварило. Второй кусок отличается некоей... им самим подчеркиваемой подростковостью, он уже более осмысленный. Началась вторая часть как-то странно, я уже подумал, что сейчас все сольется в какой-нибудь баянизм, о том, как жить плохо или о том, как жить надо, но эта опасная тема для размышлений, осталась просто размышлением, выглядящим очень искренно, к тому же освещалась под забавным углом и в необычном эмоциональном антураже. По ощущениям напомнило конец "Над пропастью во ржи".
Жесткий психодел. С озабоченной рыбой и не менее озабоченным подростком. Вроде и любопытно, но в то же время все в кучу, ни фига непонятно, сюжета не прослеживается - в итоге выходит какой-то комок всякой всячины. Странная вещь.Я не осилил дальше собаки с...ммм...поцелуем что ли...Все же как-то понятней нужно делать для читателя. Либо обладать умением четко и ясно доносить задуманное. А там на два абзаца растянута попытка объяснить читателю что именно за след на собачьей морде. И все равно - четкой картинки не получилось.
0
