Мне сказочно повезло. Так считал я сам, и так считали мои друзья. С самого рождения я был окружен теплой 
лаской и любовью. Когда мне было годика четыре, то на свет готовилась  появиться моя сестренка или братик. Помню
 уколы ревности, охватившие меня, стоило мне узнать, что я теперь буду не один, кому будут дарить внимание. Видимо заметив мои чувства на лице, отец поднял меня на руки и крепко прижал к себе, прошептав на ухо, что теперь он и мама будут любить меня в два раза больше, ведь я скоро стану старшим братом. Невозможно описать те чувства, что я тогда испытал. Волны благодарности и счастья вскружили меня. Скоро родилась Настя, этот чудненький комочек, который я полюбил всем сердцем. Я с радостью проводил с ней самое счастливое время в моей жизни.

У нас был хороший, просторный каменный дом. Было даже двое крестьян – Инга и ее муж Роберт, которые были весьма приветливы, и очень любезны. Был небольшой табун лошадей, которых я очень любил и с раненого детства сидел в седле. Были еще коровы, куры, гуси. В общем, все то, что имеют средние жители наших земель.

Почему я был счастлив? Наблюдая за другими ребятами, с которыми дружил, я это понял сам. Отцы с ними порой были грубы и давали им тумаков, порой за простые детские шалости. Их рабочие крестьяне были слишком часто дерзки со своими маленькими хозяевами, в отличие от наших. Отец и мать никогда не сказали мне грубого слова, даже после той страшной ночи. И если я вытворял какую-нибудь шалость, то отец просто находил просто пару слов сказанных особым тоном, после которых надолго не хотелось шалить. Что он говорил? Это останется секретом до того момента, когда у меня родиться ребенок. 

Все было прекрасно до тех пор, пока не пришли ОНИ.

На тот момент мне исполнилось восемь лет, а сестренке Насте четыре годика.

Все началось с того, что однажды утром, поздней осенью. Я помогал отцу по хозяйству. Дул ледяной ветер, снег еще не накрыл землю, от чего вся местность выглядела угрюмой. Темносерые тучи низко плыли над головой. Голые деревья, словно печальные сторожевые всматривались в горизонт, ожидая,  что-то ужасное. Но счастливые глаза отца, его улыбка. Морозный, но свежий воздух. Все это придавало неуловимый контраст счастья, беззаботности и блаженного спокойствия.

Резкий, громкий женский крик, оборвал счастливое настроение и ввергнул меня в пучину страха. Одна из наших ближайших соседок кричала, но я не разобрал слов. Отец отправил меня в дом, где мне предстояло поводиться с Настей, а он с мамой отправился к соседям. 

Некая тревога поселилась в моем сердце и не давала покоя на протяжении всего дня. С нами была Инга, которая испекла нам пироги и забавляла нас до прихода родителей. Они пришли вечером. Как я ни старался изведать о произошедшем, ни отец, ни мать не сказали мне что произошло. После ужина отец всегда курил свою трубку возле печи, я любил прижаться к нему и смотреть в тишине как кружится синеватый табачный дым с терпким запахом в лучах свечей. Дрова потрескивают в печи, играя желтыми огоньками на противоположной стене, даря тепло и спокойствие. И этот ритуал разогнал все тревоги. Нас отправили спать, это было раньше, чем мы привыкли. Я уложил Настю спать, она спала тогда еще в одной комнате с родителями. Эта маленькая шалунишка не желала спать, ей хотелось играть. Но сказка о Царевне лягушке усыпила ее. Налюбовавшись, как посапывает сестренка, я пошел к себе.

У меня была отдельная комната, с видом на лес, который я недолюбливал. Он казался мне в свете луны, каким-то грозным, и порой в воображении деревья превращались в жестоких воинов. Так что я с большим наслаждением задергивал шторы.

Ночью я проснулся, ворочался с бока на бок и все не мог заснуть. Изучив настолько потолок, что он мне надоел, и я посмотрел в окно.  Он белым пятном распластался на стене, из-за яркой полной луны, и шторы, словно часовые, усмиряли лунные лучи. Грозное, щемящее чувство вызвала эта картина, и я поспешил отвернуться. Возможно, в этот момент из леса смотрели Они. Пролежав неизвестно сколько, я все же уснул, с утром все тревоги страхи исчезли бес следа, чтобы вновь вернуться в начале декабря. 

Тогда, уже упал глубокий снег. Яркое солнце сияло в голубом небе, звеня в морозной свежести отражаясь от белейшего снега. Мы с ребятами играли в снежки, как вдруг люди всполошились и нас отправили по домам. Я вновь остался гадать, что же произошло.

Прошло несколько дней, и нам вновь разрешили играть на улице. Мы с ребятами уселись вокруг пня на поляне у кромки леса, куда выходило окно из моей комнаты. Никто не знал, что произошло, и мы все гадали, что же это могло быть. 

– Я знаю! – сказал Магнус.

– Да ну!!! – ответили мы все хором, не поверяя своим ушам.

– У Белозубовых исчезла их единственная дочь.

– Не может быть! – прошептала Лиза, единственная девочка в нашей компании. Ее синие глаза с недоверием смотрели на Магнуса. 

– Может, не может, а так оно и есть. – Магнус встал на ноги.

– А ты откуда узнал? – спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Подслушал, как вчера разговаривали взрослые. Вы это… только никому. А то мне порядочно попадет.

– Конечно, не скажем. – Ответили мы хором, буравя друг друга глазами, будто проверяя на прочность. 

– Вот почему Белозубовых не видно уже как четыре дня. Бедняжки, мне их так жалко. – Лиза тоже встала, и начала ходить вокруг пня.

– Да, точно, я их давно не видел. – Денис вылепил из снега что-то не понятное.

– Тогда осенью, получается, тоже исчез ребенок. – Промямлил я, не сводя глаз с рук Дениса.

– Тогда кто? И почему взрослые не говорят нам об этом? Что за тайна? – Лиза взошла на пень и обвела всех нас взглядом.

– И куда исчезают дети?

– Может это Лаугеревы?

– Нет, вчера тетя Катя приходила с Марком к нам в гости. – Сергей тоже встал на ноги, за ним я, неудобно как то смотреть снизу вверх. Денис же остался играть со снегом.

– Тогда может Вороновы?

– Точно. – Денис разгладил свое творение руками и тоже поднялся на ноги, потирая ладони.  – У них ведь была дочка, и, похоже, тогда
тетя Аня кричала.

– Да, да. Точно. – Магнус даже закусил нижнюю губу. – Их долго не было видно.

– Но от чего пропадают дети? – Лиза даже топнула ногой по пню. 

Мы так и не догадались, кто или что похищает детей. Ровным счетом так же не смогли догадаться, почему родители от нас скрывают это. Атмосфера тайны могла вскружить нам голову, но речь шла о детях, и даже о нас самих. Мы так и ушли по домам, охваченные чувствами загадки, печали и чем-то еще. Сейчас я понимаю, это был страх, закравшийся в наши души. И возможно Их взгляды из леса.

Вечером я решил не спать,  просмотреть в окно всю ночь, в надежде разгадать загадку.  Глупое решение, которое может прийти ребенку в голову, решившего поиграть в сыщика. Намерение с вечера было сильно тем более мы все вместе пошли спать рано. Но засидевшись, у окна я уснул. Мне снилось что-то неуловимое, темное. Стукнувшись головой об окно, я проснулся и… остолбенел. Леденящий страх сковал мое тело. Хотелось закричать, но я не мог издать, ни единого звука, я хотел закрыть глаза, но веки не слушались меня. Сердце трепетало в груди, боясь биться в прежнем ритме. Дышал ли я тогда, скорее всего, нет.

Где днем мы сидели с ребятами возле пня. Теперь на этой поляне, на этом пне, который еще был обижен ногой Лизы, восседал Он, закинув ногу на ногу. Поляну заливал лунный свет, такой яркий, что можно было разглядеть малейшие детали, либо страх обострил мое зрение. Он был облачен в тулуп. Несуразный тулуп с заплатами и то там, то сям торчащими кусочками ваты. Вместо левой руки у него был ухват, тот самый которым пользуются наши мамы и бабушки для выемки чугунок из печи. Но он сгибался как обычная рука, он переплел ухват со своей второй нормальной дланью и возложил на коленку. А место головы и шеи у него была самоварная труба и она дымила. Ни единого облачка на небе, и только слабая метель мела снегом, кружась крошечными вихрями, разбивалась об Него. Укутанный лунным светом, безмолвием декабрьской ночи, обметаемый метелью, словно даже она сторонилась Его, Ночной Гость восседал на пне, словно на троне.

Все это было несуразно. Но это было. Я видел Его своими глазами. А он сидел и дымил своей трубой. Животный ужас рвался во мне, тысячью острых иголок он вонзился в мою душу, ледяным потом катился по телу, останавливая не только сердце, но и самое мое существование. Сколько это длилось, я не скажу. Для меня это было длиною вечную вечность.

Вдруг он поднялся с пня. И тогда я смог разглядеть, что вместо правой ноги у него кочерга, вторая же похожая на человеческую была одета в черную штанину и обута в серый потертый валенок. Он зашагал к дому, где жил Магнус, к несчастью этот дом было видно из моего окна. 

И Он ковылял, даже бодро, дымя своей ужасной трубой, размахивая рукой и ухватом. Он приближался все ближе и ближе к своей заветной цели. Остановился у ворот, помедлил и щелкнул рогами ухвата, словно это были пальцы. Ворота открылись сами по себе, и Он вошел в них. Что было там, не расскажет никто, но вскоре Он вышел, и на Его плече сидела девочка Энигма, пятилетняя сестра Магнуса. Он поддерживал ее своей человеческой рукой, а она держалась своими ручками   за трубу. Он шел в лес, вновь пройдя по поляне. Энигма смотрела на звезды и луну, будто отец ее вел погулять. Он ушел в лес, растаяв меж деревьев. 

Только после этого я смог пошевелиться. На ватных ногах я прошел к своей кровати и только тогда я почувствовал холодное мокрое пятно промеж ног. Я нырнул под одеяло, весь дрожа, стуча зубами от страха и моля Бога о защите. Так и пролежал до самого утра, пока отец не пришел будить меня к завтраку, увидев меня он встревожился, видимо поняв, что я видел недоступное отец прижал меня к себе и стал шептать, что все хорошо, будет все хорошо. Но отец не верил себе, я чувствовал это, и потому и я не поверил ему, впервые в жизни. Осознав в одно мгновение, что отец просто человек.

Я успокоился. Захотел спать, но отец после завтрака увел меня с собой на улицу. Где мы провели весь день до сумерек, отрываясь на обед. Мы вычистили стойла, вновь утеплили крышу зимовья, докололи дрова. Отец добивался, чтобы я спал нынешней ночью крепко. Так и было.

Прошла неделя. И только тогда я смог встретиться с ребятами. Я не смог им рассказать, что я видел. При одном воспоминании я впадал в ступор, да и ребята, похоже, не горели желанием обсуждать данную тему. Мы больше не ходили ну ту поляну с пнем посередине. Да и играли мы как то вяло. Для меня так и останется загадкой, знали ли ребята, что знаю я.

Приближался Новый Год, любимый праздник детворы. Отец уже заранее принес ель. Но ощущения, сладостного восторженного полета  предпраздничного ожидания для меня уже не было. У Насти горели глаза, она веселым колокольчиком разливалась перед елью, с нетерпением ожидая, когда же лесная гостя уместиться в нашем дому. 

В этот же день, когда отец принес ель, я нашел в маленьком кабинете отца, одну книгу. Я искал, чтобы почитать новую сказку Насте, она просто обожала, когда ей читали книги, и как мне кажется, особенно любила, когда читал я. Я искал и вдруг наткнулся на рисунок, окативший меня с ног до головы ведром грязного тошнотворного ужаса. Мои руки задрожали и выронили книгу. На одной из страниц был изображен рисунок:  поляна в точности, что перед лесом, а на пне сидит Он. Нет не которого я видел. А другой, полностью как человек, только тулуп такой же. Его лицо было грязным, отрешенным и его взгляд полный ненависти смотрел прямо на меня, шапка ушанка накренилась так, что вот, вот спадет с головы. И Он играл на флейте, закину ногу на ногу. И из окна дома, который стоял на краю поляны смотрели два детских лица, наполненные ужасом. Трясущимися руками я поднял книгу и заставил себя перелеснуть страницу. Там был второй рисунок. Тот, кого я видел в ночи, шел к крыльцу какого-то дома, и его труба адски дымила, закрывая дымом диск луны. Я перелеснул, на третьем рисунке были изображены три детских люльки и все они пусты. На подоконнике распахнутого окна стоял человечек, державший в руках по свертку – детей в пеленках, второй человечек держал третьего малыша и шел по перилам одной из кроваток.

Ко всем трем картинкам были написаны стишки. Это были колыбельные песенки все на одну тему, пугая детей, не слушавшихся родителей и тех, кто не спить в положенный час забирают к себе Бабаи. Голова пошла кругом, и я наспех захлопнув книгу, поставив ее назад на полку, побежал к себе в комнату, чтобы унять дрожь.

Отец, наверное, видел мое испуганное лицо и пошел ко мне.

– Что случилось, Дейл? – Спросил он, присаживаясь рядом со мной.

– Я знаю, кто ворует детей. – Выпалил я, и мне стало значительно легче.

– Кто же? – Спокойно спросил отец, смотря мне в глаза. В его черных глазах я увидел печаль, подобие страха и безмерную любовь.

– Бабай.

Отец тяжело вздохнул.

– Ты уже взрослый, Дейл. Это все детские сказки. То, что происходит у нас в поселении, поверь мне, Бабаи, ну ни как не имеют отношения.

– Тогда кто же? – меня начинало заводить. – Ведь я видел своими глазами, как Он уносил Энигму.

– Тебе просто это приснилось, – спокойно ответил отец. – Энигма сейчас дома, в целости и сохранности. Успокойся.

Я злился, совершенно не понимая, что отец уберегает меня и самого себя от беды.

Отец ушел, а я остался лежать на кровати разглядывая потолок сквозь слезы. Злость, страх, сомнения смешались во мне, возможно я просто чувствовал крепкие объятия надвигающихся событий, объятия сковавшие всех жителей нашего поселения, обреченности наших жизней.

Вечером Настя раздурилась, она ни как не хотела ложиться спать. Старинные ходики со сломанной кукушкой (которую сломал я запущенным из рогатки камнем) чем больше показывали время, тем больше волновались родители. Мама была вся бледна, со слезами на глазах даже впервые прикрикнула на Настю, чтобы та спала. Отец нежно пытался уложить ее спать, но все было тщетно. Меня отправили спать.

Неведомая сила потянула меня в кабинет отца. Мои руки тряслись, от чего пламя свечи сильно колыхалось, грозя потухнуть. Я нашел книгу и открыл ее как раз на первом рисунке. Душа провалилась в пропасть. На пне ни кто не сидел. У меня не хватило сил поставить книгу на место, и я опрометью кинулся в свою комнату. 

Раздернув шторы я отшатнулся от кона. Там на поляне сидел тот с флейтой и что-то играл, казалось деревья гнуться под порывами ветра в так его мелодии, и он смотрел на наш дом. Я испугался, не за себя, страх потерять Настю придал мне сил. И я побежал к отцу. Он перехватил меня на полпути. 

– Тише, Настя спит. А ты почему не спишь?

Мне стало легче.

– Я… там Он. – Я задергал ногами, чтобы меня опустили на пол.

Отец на руках унес меня к себе.

– Кто, Он?

Я спрыгнул с кровати и побежал к окну. Бабай сидел там, надувая в флейту. Отец увидел его, и мгновенно побледнел.

– Марш спать. – Это было сказано жестким тоном, и побежал в кровать. – Ни кому не открывай дверь, ни выходи из комнаты, чтобы ты не услышал, кто бы тебе ничего не говорил, ни мама, ни я. Сиди здесь.

Отец погасил свечу и закрыл за собой дверь. Но в волнении мы забыли закрыть шторы, и взгляд, словно на веревке привело к окну. Бабай все еще сидел на пне. Мгновения растянулись на миллионы веков. Я был ни жив, не мертв. Нестерпимо хотелось верить, что отец справиться 
с Ним.

В конце концов, Бабай перестал играть, и поднялся с пня. Он шел медленно к нашему дому не оставляя следов на снегу. Страшенный, пугающим пятном на снежном холсте, он приближался как не минуемая гибель, изгоняя все надежды, как выгоняют крыс из амбара. Он исчез из поля видимости окна, залаяла Дамка, наша верная овчарка, но дико завизжав, рвя сердце на куски, замолчала. Заскрипела входная дверь, оглушительная пустота ринулась во все уголки дома, проникая сквозь кожу.

Раздались шаги, тяжелой поступью ночной гость шел в комнату родителей. Страх потерять Настю поднял меня с постели. Медленно как можно тише я открыл дверь своей комнаты, просочился к родителям. Чужой, иной, мерзкий, страшный тип, и от него пахло березовым дымом 
 с примесью гари волос. Бабай стоял посреди спальни, напротив него стоял отец, жав крепко кулаки. Но Бабай дунул в свою дудку, и родитель, закатив глаза пал. Мать крепко спала у себя на кровати, беспокойным сном.

Настя вскочила с постели. И то, как радостно и трепетно протянула свои ручки, напугало меня больше всего на свете. Он подхватил ее, посадил себе на плечи и повернулся к выходу. Увидев меня, это страшилище улыбнулось мне и поспешило уходить.

Как бы я не старался, но я не мог пошевельнуть, ни единым пальцем. Я смотрел, как ночной гость уходит с моей любимой сестрой, и я не мог ничего поделать. Когда хлопнула дверь, я сорвался с места. Я не замечал зимнего холода, ни леденящего ветра плюющего мне в лицо ошметки снежинок. Они были уже далеко. Я пытался нагнать их, но все тщетно.

Бабай повернулся ко мне. Расхохотался жутким скрипучим смехом. Настя вторила ему. Они смеялись над моей беспомощностью, я вновь не мог пошевелиться. Вдруг близко от меня прошел тот с трубой, Он нес на плече брата Лизы, Мишу. Мальчик заворожено смотрел на звезды.

Хотелось выть, от бессилия, страха ворвавшегося неведомо откуда и для чего.

Настя взяла протянутую ей флейту и дунула в нее. Нежный звук пронесся по окрестностям.  А мои глаза закрылись, окутанные сном.

Пришел в себя я на следующее утро. Мать плакала не переставая, отец обминал ее, пытаясь утешить. Одинокие в своей потере, постаревшие на несколько лет, они сидели возле мой кровати. Увидев, что я пришел в себя, мама припала к моему плечу, и я заревел навзрыд.

Тот ужас и посей день, преследует меня в страшных снах и в ужасающих воспоминаниях. От него никуда не деться, и я проверил на собственной  шкуре, что время не такой уж сильный лекарь.

В ту зиму каждая семья потеряла ребенка. Говорят они возвращаются каждые тридцать лет, пожинать плоды нашей любви. И запрещено говорить детям о ночных гостях, ибо оба будут жестоко наказаны.

Но говорят многое про них во взрослых кругах, всячески избегая, чтобы детских ушей не коснулись эти беседы. Вы можете подумать, взрослые просто не пугают детей, чтобы те крепко спали. Вы правильно подумали, но не только это.

Позже я узнал о проклятье, обрушившееся на всех тех, кто живет здесь. Узнал больше о Бабаях, кто они и зачем, и почему, и когда приходят сюда. Но от этого уже не легче. Я не буду говорить Вам. Так будет спокойнее Вам, поверьте мне, да и я так целее буду.

Скажу лишь одно, улаживайте своих детей спать вовремя.