посвящаю сестрам Конюховым

Сплошь из черного тонкого кружева, оно облепило мое гибкое тело. Одновременно консервативное и вызывающе сексуальное. Я вся была обтянута им: от подбородка, гордо вздернутого, до щиколоток. От коленей, книзу оно слегка расширялось, так что с трудом, но передвигаться я могла. Оно было из тех платьев, которые не то чтобы не предполагали, даже не подозревали, что под ними будет что-то из белья, пусть и самого тонкого.

И вот я, закованная в эту паутину, вошла в ресторан. Босая. Менеджер дико выпучил глаза, что-то шепелявил мне в ухо, посвистывал, я не обратила внимания и прошла в зал. Сделав рукой какое-то нервное движение, как будто отгоняла муху в нестерпимую жару, когда даже пальцем трудно пошевелить, отослала и тут же забыла о нем.

Я – графиня. До неприличия богатая, экстравагантная, без комплексов и без царя в голове. Все постоянно пытаются возвести меня на Голгофу, и я им изредка это позволяю.

Выкидывать фортели – моя страсть, чем неприличнее, тем лучше. Наверное, ни один человек в мире не может похвастаться тем, что не видел меня обнаженной.

Недавно решила уподобиться еще одной великой графине, а заодно реализовать давнишнюю свою мечту. Как застенчивая леди Годива, я нагишом оседлала белого жеребца и пустила его по улице. Правда, в моем случае о застенчивости говорить просто неприлично. Экспрессивный поступок, неожиданный даже для меня (честно!), но, как оказалось, менее неожиданный для оскорбленного общества. Я действительно не ищу торных путей на пути к самовыражению. С лошади меня снял вежливый полицейский, завернул в колючий плед, отвез в участок. Через тридцать минут я была свободна, небольшой штраф за нарушение общественного порядка, и я снова вдыхаю желтый смог любимого города…

Я шествовала к своему столику, смотря прямо и упорно не замечая возмущенных охов, карканий и скрежета зубов. Громче писка поднять голос никто не осмеливался. Еще бы! Ресторан принадлежит мне. Я чувствовала себя главной героиней аутодафе. Это было восхитительно! Сквозь кружево просвечивали соски, голый зад, все (хорошо, что вчера выбрила лобок).

Села за столик. Заказала аперитив. Мартини и семь оливок. Люблю мартини и люблю оливки. Рыжий молодой официант в пароксизме неконтролируемого смущения побагровел и унесся к бару за моим напитком. Есть не хотелось, но я остановила свой выбор на диком рисе и вареной курице. Смущение официанта достигло апогея, когда он водрузил на стол плошку с рисом и мясом. Мартини я давно выпила, всех мужчин за столиками обсмотрела, в рисе поковырялась, мясо раскрошила, спутницам мужчин, которых давно рассмотрела, послала воздушные поцелуи, максимально вульгарные, с языком. Из рисинок на белой скатерти выложила сердечко. Черные длинные рисины разметались по всему столу. Стало скучно. Я встала. Рядом с рисовым сердечком пожила банкнот – на чай смешному официанту.

Босиком по холодному тротуару, я шла вперед. Люди косо посматривали мне в спину. Сквозь невесомое платье я их прекрасно чувствовала, эти острые взгляды. Между лопатками зачесалось.

Холодно.

Ступни посинели.

Мне надо перейти на другую сторону. Осмотрелась, машин нет. Еле перебирая ногами, пошлепала через дорогу. Бедра плотно стиснуты тонкой тканью, семеня по-китайски, я уже добралась до сплошной полосы.

Кто-то восхищенно засвистел вслед моим околевшим ягодицам. Потом «засвистели» тормоза. Какофония звуков и света. Я лечу (неужели умею?), меня бросает из стороны в сторону. Что-то странно хрустит, наверное, платье порвалось. Меня сжало с обеих сторон. Сразу вспомнилась камнедробилка.

Наконец-то это броуновское движение прекратилось, и я могу осмотреться, прийти в себя.

Вокруг меня огромная лужа. О! Надеюсь, я не опозорилась перед этой кричащей толпой, которая собралась вокруг.

Это кровь. Уф!

Правая нога перекручена как выжатая тряпка. Левая отсутствует. 

Выше – хуже. Все в крови и все болит. Дикая рвущая боль. Какие-то серые веревки обвились вокруг единственной уцелевшей ноги. Что это? ЧЕРТ!!! Не надо думать.

Руками не могу пошевелить. Сижу, опираясь на что-то горячее и твердое. Не все так плохо! Я еще могу что-то чувствовать.

Платье неизвестно где. Я представила очередную фотографию в газете – голышом плюс внутренности и раздробленные кости, еще больше экспрессии! Еще больше спрос. Газеты разойдутся миллионными тиражами!

Господи! Вся моя жизнь была аберрацией, так почему смерть должна чем-то отличаться?! Ура! Даже мои последние секунды жизни будут шокировать. Гомерический смех ускользающего сознания и жалкий писк из разбитого окровавленного рта положил конец моему… 

рассказ о диком одиночестве, как дикий рис, – таком же длинном и черном