Оранжевая дорога

                             …И на мгновение он действительно увидел     

                             форму позади формы: увидел огоньки,           

                             увидел бесконечно ползущее волосатое 

                             существо, что состояло из света и ничего

                             более, оранжевого света, мертвого света,

                             который насмехался над жизнью…

                                                          Стивен Кинг «ОНО»

   Не так давно он сказал мне:

   «Скоро я покажу тебе свет. Свет, от которого невозможно отвести взгляд, пока глаза не впитают всю его сущность. Пока мысли не обретут подобное свечение. Уподобься ему и… он покажет тебе нечто… нечто такое, что ты поймешь меня… Скоро я покажу тебе свет…»

   Этот странный парень всегда выделялся. Вблизи явно - отличала некая враждебность на лице, будто злость на окружающий мир за то, что он тревожит его отстраненность от происходящего. Выбивает из четкой колеи размышлений, назойливо навязывая реальность, словно надоедливый комар, что никак не дает без остатка раствориться во сне.

   Но, что самое странное, как он выделялся в толпе. Именно это всегда оставалось для меня мистической загадкой. Дело было не в прическе (хотя волосы его отращены до плеч) или в одежде. Среди огромного потока студентов внимание почему-то цеплялось именно за него, и тогда звучало привычное «Здравствуй, Анатолий», на что тот отвечал мрачным кивком, несколько секунд обращаясь взглядом этих глаз. Внутри которых всегда сидит искорка злобы… будто говоря «не лезь ко мне, не отвлекай».

   Это поистине выглядело очень странно. Он вечно находился в раздумьях, и голова его была склонена. Казалось, что он напряженно вглядывается в размытый образ какой-то идеи, пытаясь понять и уловить все тонкости. Поглощаемый трясиной поиска ответа на загадку. Поэтому, стоило спросить его на занятиях или просто отвлечь, на тебя… даже нет, эти озлобленные огоньки поднимались не именно на тебя, а будто прожигали саму картину мира. Все то, что было пред ним, он желал испепелить, дабы оно не мешало его внутренней охоте.

   Не слишком концентрируясь на этой странности, я наблюдал Анатолия таким на каждом занятии, каждый день, все три года учебы. Да недавнего времени…

   Эта перемена меня обеспокоила и заинтересовала. Он сам меня заинтересовал. Внезапно я стал целью его бесед, начало которым он положил весьма нестандартное. Теперь я в некотором замешательстве… раньше и помыслить не мог, что в своем возрасте способен удивиться чему-то настолько, чтобы глубоко погрязнув в липких, маетных размышлениях, сидеть ночь напролет в кресле и разгонять муть сна ужасными дозами кофе…

   Уже четыре утра…

   Я преподаю хирургию в медицинском университете. Как правило, мои лекции самые эффективные на факультете, и редко встречаются отстающие в учебе студенты. Даже те, кто откровенно не успевает по другим дисциплинам, не опускаются у меня ниже должного уровня. За счет общения и искомого всеми пресловутого «индивидуального подхода». В общем, я просто хорошо понимаю молодежь…

   Успеваемость Анатолия задавала планку идеала всем остальным студентам. Хоть и без особого энтузиазма, но он блестяще отвечал, готовил отличные доклады, никогда не пропускал лекций. Я не раз пытался общаться с ним – все-таки лучший из лучших, а способности таких людей требуют раскрытия и дополнительной подпитки знаниями. Чтобы развить настоящую увлеченность человека избранным делом. Таланты в хирургии не столь частое явление – меня прельстила возможность воспитать одного такого. Теперь же я жалею о своей инициативе… проявив заинтересованность им, я ненароком попал в поле его интереса.

   Примерно месяц назад реальность преломилась…

   В середине будничной лекции он встал с места с жуткой злорадной ухмылкой, внезапно преобразившей мрачность в жестокую циничность. Взяв довольно тяжелый учебник по анатомии, он с места запустил им в меня, попав точно в голову…

   Я был в замешательстве? Нет. Сказать это – ничего не сказать. Это было потрясением. Взрослому, зрелому мужчине столкнуться с такой нелепостью и наглостью – как если бы человек вычурного вида в дорогом, белоснежном костюме, с резной тростью вдруг споткнулся бы и влетел в грязную лужу… Только у него это очерняло несколько минут прогулки по улице, а мне глупым отпечатком (как от ботинка на заде) легло поверх десятилетней репутации.

   Но свою пылкость я умерил в первые же минуты. Вероятно, напрасно. Прими я жесткие меры незамедлительно, этого разговора не состоялось бы. Хотя, что толку? Он был бы просто отложен…

   Естественно, данный случай вылился в беседу после лекций. Мне нужно было понять, что толкнуло лучшего студента на такой глупый поступок, прежде чем принимать какие-либо меры. Сложно представить внятное объяснение причины произошедшего или придумать оправдание. Я ожидал какой угодно чепухи, но никак не тех слов, которыми он перебил меня:

   «Я вижу, вы умны. Я дам вам пищу для размышлений».

   Так он сказал тогда. Так началась его игра.

   Вскоре Анатолий стал пропускать мои лекции. Он понимал, что есть люди, которые спохватятся его и начнут выручать. Так у идеального студента появились дополнительные, индивидуальные занятия. На них он ходил с большим желанием, нежели на основные. Так он ходил ко мне… ходил за мной.

   После каждой встречи он исправно зарабатывал отличные оценки. Несмотря на то, что мы обсуждали с ним все, кроме хирургии… он не хотел, чтобы кто-то знал о его общении. Как не хотел, чтобы у меня появился шанс уйти от разговора.

   Спустя два месяца я сижу ночью в кресле, забивая голову мыслями, а кровь кофеином. Боясь уснуть… рассматривая эту безумную картину, недавно подаренную Анатолием. Почему-то я сразу повесил ее напротив кресла. Но скоро я сниму ее… да, наверное, сниму. Потому что на ней изображен человек, сидящий…

   …на кровати, чуть привстав, поправил постельное белье.

   «Не аккуратно, золотые мои…» - брезгливо подумал он.

   Мужчина в темно-синей куртке равнодушно обводил комнату взглядом, будто дожидаясь чьего-то прихода.

   Он находился в спальне. С виду обычная, она отличалась лишь огромной кроватью, прислоненной вплотную к стене. А так ничего особенного в ней не было. Только то, что таких спален в доме было еще как минимум три, но с ложем поменьше. И, конечно…

   «Подвал. Это происходило в подвале»

   Несколько задумавшись, он разглядывал, среди прочих, небольшую фотографию девушки, стоящую в рамке на комоде. Под ее симпатичным личиком красовалась размашистая подпись, сделанная от руки: «Любимая дочка. Наша Леночка». На других фотографиях тоже стояли различные пояснения: «Парижские высоты», «Очарование красных фонарей», «Стоя рука об руку», «Пристанище ангелов – жилище демонов» и все в том же духе.

   «Очарование красных фонарей… не удивительно, что этот мерзкий парк вас очаровывает.

   Меня всегда поражало стремление людей окунуться в грязь. Насколько нужно опуститься? Насколько глубоко утопить в дерьме собственную душу, чтобы не слышать ее зова? Чтобы раз за разом ублажать плоть самыми изощренными способами, не слыша, как страдающе стонет частичка Божественной чистоты в задыхающейся от очередного, гнусного оргазма, груди.

   Нет, господи, я не противник секса! Не противник любви! Это дано нам природой, дано Богом. Чувствовать дорогого тебе человека, ощущать, как часть самого себя! В приливе любви сливаться с ним чувствами и утопать в экстазе…

   Но когда человек подобно жалкой мрази скукоживается и извивается, старательно изощряется в угождении себе, получении очередного грязного оргазма с тем, кого не любит и зачастую даже не знает… хоть все и сравнивают, но это хуже животного желания. Они не способны чувствовать тепло любви и жар страсти, а поэтому заменяют его своей больной фантазией. Животные следуют инстинкту. Люди же, имея возможность осознавать суть своих поступков, потакают похоти.

   Секс без любви – это мастурбация. Они отчаянно дрочат, напрягая все свои мышцы, дабы добраться до вожделенного. Но это лишь блеклая тень того чуда, что дает любовь. Словно зерно воду, она принимает в себя наши чувства и с каждым движением, словом, млеющим взглядом, разрастается до прекрасного плода. Но без любви и чувств, этот плод сгнивает в мгновение ока, превращаясь в ядовитый тлен, который они все же поглощают, потому как забыли блаженство чистого слияния. Удавили свою душу, залепили рот грязью, так что она не способна и пискнуть. Ничтожества.

   Но еще хуже… когда они учат этому других…»

   Мужчина развернулся. Над кроватью висела большая картина со странным человеком. Он выглядел измученным, но в глазах чувствовалась сила. Будучи ужасно уставшим от бытия, он все же смотрел вдаль, готовый устремиться за новый горизонт. Лишь бы он появился… Этот образ очень привлекал своей загадочной мощью. Томящимся могуществом. Также удивляла сама картина стилем написания. Очень… странный. Человек сидел в окружении внеземных цветов, лепестки которых будто состояли из кристаллов. Весьма необычно.

   «У них был вкус»

   Заинтересовавшись, он рассмотрел автора и название полотна.

   «Вот оно что. Нет, у них не было вкуса»

   Мужчина равнодушно опустил несколько презрительный взгляд. Низ картины, к сожалению, слегка запачкался кровью. Он посмотрел на этих ничтожеств. Пропитавшиеся кровью подушки хранили на себе отрезанные головы хозяев дома. Тела лежали чуть ниже на измятых, побагровевших простынях. Если прикрыть промежуток от шеи до туловища, то получится, что они целые…  Он умер сразу, но она почувствовала брызнувшую на лицо влагу и проснулась. Извиваясь, как червь, эта тварь привела в беспорядок всю постель…

   Взяв чистый краюшек одеяла, мужчина зажал в нем тесак и скользнул им по ткани. Лезвие стало, более ли менее, чистым.

   Почему-то ему захотелось именно отрезать им головы. Сначала возникали мысли о ритуальности – это было бы иронично по отношению к ним. Вырезать сердца, отрезать половые органы… Но когда он вошел, вопросы исчезли. Он просто начал пилить шею… вроде бы, это было в каком-то из фильмов.

   «Ладно… пора»

   Он встал с кровати, с намерением снова спуститься в подвал, но остановился возле комода. Возле фотографии «Любимой дочки. Их Леночки»

   «Твои родители мерзкие люди. Они не пускали тебя в подвал? Или, может, ты часто там бывала? Тогда мне тебя ничуть не жалко»

   Подняв канистру с бензином, он вышел из спальни.

   Вот оно, самое большое помещение в доме – подвал. Это место вызывало одновременно и ненависть, и рвотный рефлекс. Он разделялся множеством перегородок, которые создавали комнаты с тремя стенами. Каждая из них обставлена по-разному: строгий офис, захолустное жилище, подсобка какого-то здания, в одной просто стояла палатка, в другой вообще собачья будка – ситуация на любой вкус. Где это будет строгий начальник и его секретарша, где скучающий холостяк и внезапно ожившая фантазия, где просто прохожие, столкнувшиеся рукавами… а смотреть в сторону металлических кроватей, снабженных ремнями, уложенных рядком пыточными приспособлений смотреть было особенно противно.

   Нужно ли говорить, что вместо третьей стены располагалась стойка с видеокамерой…

   «Они снимают эту развлекающуюся погань. И еще смеют называться режиссерами! Ищут вдохновения, что подкинуло бы им несколько гениальных идей! Они устраивают представления, творческие вечера, прославляют актеров, ищут таланты! Безмозглые ублюдки! Они марают все, что нормальные люди связывают с камерой. Они поганят и оскорбляют кинематограф…»

   Мужчина достал зажигалку, но внезапно отвлекся на шум телевизора, поставленного здесь, чтобы, вероятно, не занятые делом, не скучали.

   «Ах, да… помню-помню» - подумал он.

   На экране трудился в поте лица доктор. Как раз сейчас он говорил…

   - Скальпель!

   - Скальпель.

   Будто фломастером, он провел скальпелем красную линию на животе, которая постепенно начала разрастаться.

   - Тампон!

   - Тампон.

   Стерев кровь, он спокойным, но немного хмурым взглядом посмотрел на внутренние органы девушки. Что-то его явно расстраивало в увиденном. Но, быстро взяв себя в руки, он расслабился и продолжил:

   - Скальпель!

   - Скальпель.

   Теперь, глядя на лицо доктора, можно было сделать вывод, что операция проходит более чем успешно. Безмятежно и как-то буднично, он водил глазами, следя за движениями собственной руки.

   - Тампон!

   - Тампон.

   - Ой! Зажим!

   - Ой. Зажим.

   - Ай-ай-ай-ай-ай!

   - Ай-ай-ай…

   - Блин! – хихикнул доктор пустой комнате – и что это я в последнее время сам с собой разговариваю? Хм-м-м…

   Видимо, удачно установив зажим, он облегченно выдохнул:

   - Фу-уФ… Наверное, это потому что мой наглый протеже уже давно не уделяет мне должного внимания. Эх…

   В окружении грязных, изъеденных временем стен и всяческого пыльного барахла, под светом тусклой лампочки стоял операционный стол, дополненный капельницей со всей должной аппаратурой. На нем лежала молодая девушка, над которой склонился доктор в белом, немного окровавленном халате. Место действия и действующие лица выпадали из реальности…

   - Прости меня, дорогая, конечно, за жестокую антисанитарию, но какое отношение ко мне, такие и условия. Видишь ли, мою практику запрещают и осуждают! – он задумчиво глянул на подмигивающую лампочку – кто-то даже, вроде, убить грозится…

   - Но да ладно! – вновь оживился он – это если найдут. Давай лучше продолжим.

   Бледное, мирное лицо девушки вызывало мысли о смерти, но периодически подпрыгивающая линия сердцебиения, говорила об обратном. Вот только, хорошо ли это? Ей было все равно. Накаченная снотворным, она витала в светлом неведении об изуверской игре ее органами…

   - Слушай… - удивленно обратился к ней доктор, рассматривая внутренности – да у тебя печень, что пористый камень! Скоро будет… если, конечно, не соизволишь бросить пить… Господи! Язва желудка… такая молодая, а такая больная! И, да, золотце мое, ешь поменьше кислотного. Ты там записываешь?

   Вытащив руку с окровавленной перчаткой, он поднес ее ближе к свету, с намерением как следует разглядеть.

   - Можешь не принимать мой комплимент, но у тебя кровь такая красивая. Я зачарован! Просто апогей всего красного в медицине!

   Багровая перчатка медленно приблизилась к лицу. В нос еще сильнее, еще явнее ударил запах крови юной девушки. Начал выгибаться указательный палец…

   Он поправил очки.

   - Так-с… - вздохнул доктор - что тут у нас дальше?

   Он деловито побарабанил пальцами по обнаженному боку девушки и предложил:

   - Может, переберем кишку перст за перстом? Или чего еще обрежем… ой, да не беспокойся ты так! Потом зажмем. А… хотя нет, не зажмем – зажимов не осталось.

   Задумчиво всмотревшись внутрь девушки, он пытался сообразить, чтобы еще дальше сделать, как вдруг участилось пиканье из динамиков.

   Приподняв бровь, доктор, глянул на дисплей аппарата: линия начала учащенно скакать. Взгляд плавно скользнул на лицо девушки, и, не успели открыться ее глаза, как комнату уже заполнил мучительный вопль:

   - А-а-а-а-а-а-а-а! – вскричала она от обрушившейся нестерпимой боли.

   - А-а-а-а-а-а! – обратив руки и лицо к потолку, истошно вторил ей безумный доктор – Ори! Да! Кричи изо всех сил! Все равно нет ни снотворного, ни обезболивающего!

   Связанная по рукам, она начала дергаться, словно в конвульсиях, приближая момент своей смерти. Один зажим уже разорвал ей артерию, но ее истерика не прекращалась.

   - Да-а-а! А-а-а-а! – с явным удовольствием продолжал безумствовать он, наслаждаясь страданием девушки – Пора! Пора! Пора-а-аду…

   После оглушающего грохота, пуля вышибла ему мозги. Доктор резко свалился и расшиб остатки головы об пол, разбрызгав ее содержимое по грязному полу.

   В комнату ошарашено вбежал парень. Кинув револьвер на столик рядом с окровавленными медицинскими инструментами, он обеспокоено склонился над девушкой. Не верящим взором окинув голое тело, его зрачки панически забегали по бледному лику.

   - Лена! Лена, извини! Вот… чертов ублюдок! Не мог удержаться!

   Она, наконец, успокоилась, но причиной тому послужил шок. Кровь же продолжала брызгать, заливая внутренности. Жизнь стремительно вытекала из нее… болезненно распахнутые глаза, уставились в потолок, будто разглядев там нечто невообразимое… внезапный источник света?

   Он обнял ладонями дрожащее лицо девушки, скорбно всмотревшись в ее глаза.

   - Нет же… черт… ты просто хотела стать красивой. Я же лишь хотел снять с тебя божий ошейник! Как же он не понял? Как же я допустил…