Грибной дождь, нужно отметить, заметно осмелел, и уже четкой дробью забарабанил по чугунной столешнице. Парадоксально, как изменчива и непредсказуема природа даже в таких, казалось бы, простых вещах. Карпатов подхватил дымящую чашку, и ретировался с балкона в дом. Кабинет мгновенно наполнился манящим запахом заварного кофе и дорогой крепкой сигары.

Сегодня у Семена всё шло из рук вон плохо, и этот неожиданно оживившийся дождь – лишь одина из тысячи аналогичных неприятных мелочей. Этаких «шершавостей», делающих просто день в целом плохим и неудачным.

Утром не выполнил свою миссию будильник, и Карпатов благополучно опоздал на работу где-то часа на четыре. Соответственно, день просто пропал, как и назначенные на утро две деловые встречи. Секретарша, ни с того ни с сего, заведясь с пол-оборота, устроила настоящий скандал. Водитель где-то поцарапал машину с такой пролетарской ненавистью, что красить придется обе двери и крылья. Назад ехал с люмпенами в метро – истоптали все ботинки. И в довершении всего, в пяти минутах ходьбы от дома новый костюм щедро окатила грязью какая-то ржавая «пятерка».

И теперь, разумеется, дождь.

Для Семена в пятницу время после обеда было священным ритуалом. Плотно поев, он отправлялся курить в кабинет. Если погода позволяла – действие переносилось на балкон. Жена Семена, Стася, за три года брака четко уяснила распорядок. После обеда она заварила большую чашку черного густого кофе, и приносила её в кабинет. На данное действие ей требовалось шесть минут. За это время Семен доставал из шкафа кедровый хьюмидор полный душистых сигар, серебряную гильотинку и массивную мраморную пепельницу. Нередко этот набор дополнялся газетой или книгой.

В тот самый момент (и не секундой раньше), когда Карпатов отсекал второй кончик сигары, в кабинете появлялась Стася с чашкой кофе. И всегда в течение этих трех лет, одновременно со стуком фарфорового блюдца о столешницу, Семен, блаженно прикрыв глаза, выпускал изо рта первые густые клубы кубинского дыма.

Дальше обычно следовало скупое «спасибо», и Стася могла быть свободной в течение часа. В её распоряжении были оставшиеся гостиная, столовая и спальня. Но только не кабинет.

Горничная, иногда занимавшая пятую, гостевую комнату, была выдрессирована совершенно аналогично. За свой неполный год службы она уяснила, что даже в случае цунами, пожара или начала третьей мировой войны – дверь кабинета должна оставаться закрытой, покуда её не откроет изнутри сам хозяин.

Обычно в это время Стася отправлялась по магазинам. Однако, начавшийся дождь отбил у нее всякое настроение выходить из дома, пусть даже ей и нужно-то будет пройти метров пятнадцать до машины. Поэтому она позвонила провинившемуся шоферу, и пожелала приятных выходных. Хотя, дождливое лето вряд ли может порадовать кого-то приятными выходными.

Стася не смотрела телевизор, поскольку с детства отец внушал ей, что телевизор суть окно в мусоропровод, и не стоит забивать себе голову политической пропагандой и всяческой чушью. Именно так она и делала, а, посему, обладала огромным количеством свободного времени. Мужа, этого банального в своей предсказуемости человека, она видела только по вечерам и выходным. И общение с ним наполняло жизнь Стаси только большим однообразием.

Завтра будет суббота. Семен встанет в одиннадцать, примет душ, позавтракает, и они поедут на дачу в Комарово к его родителям – таким же предсказуемым и, по сути, скучным людям. Ужинать Семен повезет её в какой-нибудь ресторан. И хоть тут и прослеживается некое разнообразие, всё равно – эти рестораны, дорогие и видовые, в целом чем-то похожи.

В воскресенье он поедет играть в гольф с отцом, а затем всё те же рестораны.

Одна надежда на дождь, что он хоть как-то изменит эту рутину, привнесет что-то неожиданно новое.

- Семен Анатольевич курит? – остановившись у закрытой двери, робко спросила горничная.

- Да, Маша. – вздохнув, сказала Анастасия: - Курит.

- А то, мне бы цветы полить. – замялась Маша: - Ну, я потом.

- Да, это лучше потом. – согласилась Стася, посмотрела на часы, и добавила: - Минут через пятьдесят пять.

Разговор что-то не клеился. Маша по природе своей была достаточно запуганной и какой-то забитой что ли. Она была не испорчена советчиной, и по сему – не мнила себя равной среди равных. И это было приятно. Всегда приятно, когда человек осознает свое место, возможно, не самое достойное, но всё же собственное место в этом бурном потоке жизни.

- А, вообще, оставьте. – вдруг сказала Анастасия: - Я сама полью.

- Тогда… я могу считать себя свободной? – неуверенно спросила Маша.

- Да, пожалуй, можете.

На улице настойчивым басом заговорил гром. Дождь только усиливался, всё сильнее хлеща в окна, и заливая проезжие части тоннами воды.

Мария отправилась в холл, и уже было собиралась отрыть дверь, как вдруг услышала голос Анастасии:

- Подождите, я Вас подвезу.

В доме Карпатовых не было принято развозить прислугу по домам. Всякие горничные и кухарки должны знать своё место. Семен часто напоминал Стасе пословицу про палец, который стоит только дать, как во рту окажется вся рука кормящая. И, надо сказать, Анастасия полностью разделяла такие опасения.

Этот поступок не был альтруизмом. Просто, Стася вдруг решила, что нужно как-то убить время. Эта нежная ветреность! Вот еще совсем недавно набравшийся сил дождь заставил её сидеть дома, и, чу, она уже рвется на волю. Даже более того, рвется на волю без водительских прав.

Помимо служебного седана у Семена было два автомобиля: большой корейский внедорожник и дорогой итальянский спортивный кабриолет. На последнем Стасин муж ездил не часто. Он рассуждал довольно практично, и в городе, где лето такое же редкое явление как хорошие дороги, кабриолет выезжал из гаража на поверхность крайне редко. И скорее в эпатажно-показных целях.

Однако, женский выбор между недорогой, но практичной, и непрактичной, но дорогой машиной - очевиден.

Этот автомобиль было сложно назвать спортивным. Видимость и слышимость агрессивного, нацеленного в абсолютный простор, в манящую первобытным зовом таинственную даль, где бесконечная нефтяная полоса трассы смыкается с небесным куполом, сохранялась в акриловом блеске форм, в алюминиевом двенадцатицилиндровом громе. Но и только-то. Внутри, обтянутое кожей человековместилище выдавало всю неспортивную сущность предательски торчавшим рычагом автоматической коробки передач.

Автоматика. Она создана облегчать жизнь. Системы стабилизации и устойчивости. Всё это богатство прекрасно работает в союзе с грамотным человеком. С тем, кто знает, что здесь что должно облегчить. Стася делала вид, будто относится к последним. Хотя на самом деле, как и эта псевдоспортивная машина, внутри она была далеко не так уверенна, как хотела казаться. Первый раз за рулем.

Впрочем, Маше было не до этого, и заметить неловких движений, неуверенных действий, даже очевидного страха в глазах новоиспеченного водителя увидеть она не могла. Уж слишком занята была наша Маша разглядыванием такого чужеродного для её социального класса автомобиля.

Нет, конечно, горничная видела всякие чудеса науки и техники. Но, так близко – никогда. У Машиного брата был старый немецкий седан девяностого года выпуска – и это единственная относительно приличная машина, на которой ей удалось несколько раз попутешествовать до метро.

К тому же у людей откровенно небогатых часто складываются извращенные представления о проявлениях успешности. Состоявшийся в жизни человек, по их мнению, должен ездить только в самом дорогом автомобиле. При этом совершенно не важно будет ли он жить в просторной видовой квартире или снимать комнату в коммуналке. Главный показатель роскоши – автомобиль. И вышеозначенная Маша была им покорена до такой степени, что предложи ей сейчас Анастасия съездить в Голландию и пожениться, она пересмотрела бы все свои жизненные взгляды в пользу лесбийских.

Увы и ах, но в планы Стаси ничего такого не входило. Она высадила свою горничную около дома. На окраине города, где серые громады высотных домов соседствовали с мятыми полями стальных гаражных кооперативов. Еще чуть дальше гремела сквозь «звуконепроницаемый» забор своими восемью полосами кольцевая автострада. А за ней, словно вражеская армия перед стенами осажденного города, чернел непроглядной зеленью лес.

Жизнь здесь кончалась. Впрочем, кончалась ли? Среди сожженных автомобилей и стихийных свалок её было больше, чем Анастасия видела за последние три года. Во дворах радостно трепетало под неутихающим дождем чьё-то постельное белье. На довольно глухом перекрестке расположился целый рынок, и воздух то наполнялся ароматным запахом шавермы, то пряной вонью гниющих арбузов. Какой-то особый, грузинский гогот сменяла украинская мова, чтобы затем утонуть в собачьем лае. Жизнь здесь только начиналась. Своя. Неизвестная Анастасии жизнь.

- Может, чаю хотите? – предложила Маша, так как всё-таки была девушкой более-менее приличной. Ну, или хотела выглядеть таковой.

- Не откажусь… - испуганно и неожиданно для себя самой согласилась Стася.

Почему? В доме Карпатовых не было принято пить чай с прислугой. Быть может, в этом и было дело.

Маша жила в небольшом четырехэтажном доме. Он был, вероятно, построен еще до всех этих высоток и автострад, и, вполне возможно, выполнял какую-то хозяйственную функцию. Ну, а потом из него сделали общежитие. Вот только чьё узнать было уже невозможно. Над входом красовались редкие, покрашенные вместе со стеной буквы (с сохранением орфографии): «Тр тье общ житие ордена Лен на з в д имени К р».

Ни номера дома, ни названия улицы. Создавалось впечатление, что это не просто одно из тех самых аварийных зданий, где обвалы штукатурки такое же привычное явление, как снег или дождь, а вход, врата в некий другой, неизведанный мир.

В подъезде было темно, сыро и откровенно веяло свежей мочой. Чуть сочившийся свет через немытые годами оконные стекла открыл привычную картину для местных обитателей: расписанные свастиками и звездами стены, разбитые почтовые ящики и мусор. Последний, казалось, был везде.

Тем не менее, Стася окончательно решила для себя, что сегодняшний день однозначно вырвется из плеяды предсказуемых и скучных. Поэтому, пусть под ногами хрустит песок – эти чисто эстетские комплексы её не остановят. Хоть с непривычки ком и поступал к горлу.

Коммуналка была, в общем и целом, обычная. Десять комнат, раздельный санузел, общая кухня, и соединяющий всё это великолепие коридор. Разумеется, здесь ничто не пропадало, не ломалось так, чтобы это можно было просто выкинуть. Все «нейтральные воды» коммунальной квартиры были использованы самым стихийным образом. Здесь были и стиральные машины середины прошлого века, и какие-то соленья в пожелтевших банках, угрожающе нависавшие со своих тесных полок. Развешанные по стенам велосипеды не могли похвастаться боеспособностью: лишенные кто колеса, кто цепи, кто всего остального, они висели на своих крючьях пыльным памятником старых хозяев. 

Света в коридоре опять же не было, но уже из меркантильных соображений. Ведь, желающий не спотыкаться о рассыпавшиеся банки и не биться боками о велосипеды должен был понести очевидные материальные убытки, купив лампочку. А пользовались бы все. Да и то лишь до тех пор, пока кому-то из «пользователей» не понадобилась бы общая лампочка для каких-то личных целей.

Поэтому все сидели без света. Такая же ерунда творилась на кухне, но там ситуацию хоть как-то спасали засаленные окна. Да, в это трудно поверить, но даже в эпоху развивающегося капитализма местные жители оставались крайне мелочными, и по советской еще привычке преданно ждали, что кто-то придет и сделает. Пусть нескоро, но бесплатно. 

Из открытой настежь двери ванной валил густой пар, а кухня была щедро завещана простынями. Иными словами, все располагало к чаепитию.

Машу на удивление не мучили комплексы по поводу всего этого безобразия. Она, не снимая куртки, поставила на синее пламя плиты изрядно обгоревший чайник, и полезла за заваркой и печеньем.

На кухне меж тем кипела жизнь.

Нависнув над потемневшей от жира электрической плиткой что-то увлеченно варили два таджика. На газовой плите рядом с Машиным чайником кипел, грозясь выбраться из своей кастрюли, борщ. Временами на кухню забегали чумазые смуглые дети неизвестной национальности, и хватали мягкие блестящие яблоки из большого ящика в углу. Наконец, в дверях кухни показалась дородная кривоносая женщина, и, повесив очередную мокрую простыню на провисшую веревку, молча удалилась в облако пара.

Фоном всего этого действия была трещащая голосом Михаила Барщевского радиоточка.

- …правительство Касьянова было отправлено в отставку через несколько дней после того, как закончилась регистрация в качестве кандидата… - прорезался из шума помех вышеозначенный голос, и тут же утонул в криках, донесшихся из коридора.

Анастасия вздрогнула.

- А-а. – махнула рукой Маша: - Не обращайте внимания. Это тут семейка одна ненормальная. Гозадзе.

- Гоглидзе. – раздалось из пара.

- Ну, - пожала плечами Маша: - или Гоглидзе. Все время орут. Он её даже два раза зарезать хотел.

- Зарезать? – переспросила Стася.

- Ну, так. Немного.

Анастасия вздохнула. Что тут скрывать. Ей, рафинированной девушке, на которую никогда не поднимали руки, поскольку это было абсолютно, совершеннейше исключено в доме Карпатовых, казалась бесконечно дикой и совершенно непонятной такая любовь. Как это в принципе может быть? Немного зарезать. Сама мысль заставила Анастасию сесть.

Крики стихли, и снова в свои права вступила радиоточка.

- Варенье будете? – спросила Маша, доставая трехлитровую банку с неизвестной науке субстанцией.

- Не-ет… - протянула в ответ Стася: - Спасибо.

В этот момент в коридоре что-то грохнуло, тихо лязгнул велосипедный звонок, и раздался чей-то нетрезвый хриповатый баритон:

- Маша, бл%дь!

- Ой, Коля пришел. Что-то рано сегодня. – сказала любительница чайных церемоний, вскочила со своего табурета, и исчезла в темном коридоре.

- Когда этот пид%рас-электрик лампочку ввернет? – вместо «здрасте» выдал Николай.

- Я позвоню… - чуть слышно начала было Маша.

- Позвоню. – перекривил её прибывший, и, хлопнув дверью сортира, уже изнутри задал четкий алгоритм действий: - Жрать давай!

Маша вернулась на кухню, и принялась в бешенном темпе потрошить упаковку пельменей. Большинство из них радостно звенело о стенки эмалированной кастрюли, но некоторым выпадало счастье вырваться на свободу. И по обилию упоённых этой самой свободой пельменей Анастасия поняла, что время «уходить дворами» наступило. И только она засобиралась на выход, как облако пара картинно дрогнуло, и из него выступил невысокий и коренастый «браток» с красным, как кусок свежего мяса, лицом.

- Какого х%я опять бумаги нет? – обратился от к Маше: - Снова этот поносник из пятой комнаты постарался?

- Коля, тише! – среагировала практически мгновенно Маша: - У нас же гости.

- Гости? Хе! – Коля откусил горбушку от булочного батона, и хитро прищурившись, принялся разглядывать Стасю: - Ну, здравствуйте гости.

- Я, наверное, пойду… - тихо предложила Анастасия.

- А чо так? – округлил свои пуговичного размера глаза «браток» Коля: - Может я Вам, мадама, не ровня? Посиди с простыми людьми. Вот, щас Маха нам пельменЕй намешает. С мясом молодых бычков, ага.

Стася промолчала. И когда на столе появились пельмени, брезговать ими не стала. Разящий водкой и чесноком Коля, вероятно, считал себя очень гостеприимным хозяином, и разочаровывать его в этих чувствах ой как не хотелось.

Наконец, Николай доел последний пельмень, и заявил:

- Ну, Маха! Налей подруге-то! – и обернувшись к таджикским поварам, предложил: - А вы, соколики, водку будете?

- Не, ман рафтан мехохам [тадж. - я собираюсь уходить] – улыбнувшись, ответил относительно свободный кулинар: - Сыпасиба.

- Ну, раз «сыпасиба», так «сыпасиба». Насильно мил не будешь. – погрустнев, резюмировал Коля, доставая из ящика с яблоками водочную бутылку без этикетки: - Ну, давайте гости – забубеним резервный фонд. Кстати звать-то тебя как, красавица?

Нужно сказать, что этот вопрос поставил Анастасию в затруднение. Нет, конечно, имя-то она своё, слава богу, знала. Просто такого прямого общения с сожителем горничной уж как-то хотела избежать. И потому, теперь, когда ей был задан конкретный и простой вопрос, она растерялась и не знала что делать.

Впрочем, пауза не успела повиснуть в воздухе. Раздался какой-то сдавленный крик. Знаете, такой взвизг удивления, когда человек обнаружил нечто его шикировавшее.

Анастасия обернулась, и увидела ту толстую кривоносую прачку, которая всё это время ковырялась со своим бельем. Она застыла, вжавшись в стену, недвижима, словно восковая фигура. В проходе на кухню стоял высокий небритый грузин. Лицо и руки его рдели. Свежая, нет не алая – черная парная кровь струей стекала с зажатого в его руке ножа.

Правой рукой женщина схватилась за сердце, и простонала:

- Вахта-анг… Зарезал-таки…

- Вызовитэ скорую. – прошептал грузин.

Вот теперь наступила абсолютная тишина, нарушаемая только голосом радиоточки да ярым побулькиванием борща.

Николай пришел в себя быстрее всех. От вскочил, и, схватив бутылку водки за горло, заорал:

- Какую к фигам скорую! Ты, не охренел, генацвали?  

Заорал и, разбив бутылку об стол так, что уцелела лишь верхняя её часть, накинулся с осколком на Вахтанга. Тот, вероятно, почувствовав неладное, крикнул в ответ что-то по-грузински, и с размаху перевернул таджикское варево. Еще недавно вежливые южные жители накинулись на обидчика их национальной кулинарии.

Несколько раз брызнул кровью на кафельные стены нож. Несколько раз в потасовке мелькнуло стекло. Один из таджиков схватился за живот и упал на пол.

Откуда-то всё заволокло паром. Вполне возможно, что он валил из ванной комнаты, быть может причиной стал убежавший наконец борщ или опрокинутый казан. Так или иначе Анастасия поняла, что и так засиделась в гостях.

Не думая о возможных последствиях, она скользнула в узкий дверной проем, где вовсю кипела потасовка. Что-то острое полоснуло ей по кожаной куртке. Чья-то рука запуталась в ремешке женской сумочки. Но она, не разбирая пути, буквально кубарем вылетела в темный коридор. Зазвенели на своих крюках велосипеды. Банки, взрываясь об пол, посыпались с поднебесных полок.

Ломая ногти, в кромешной тьме, на ощупь она открыла ригельный замок двери, и не помня себя, понеслась вниз по лестнице. В темноте, налетев на кого-то, она потеряла равновесие, но, уцепившись за ободранные перила, смогла каким-то чудом удержаться.

Яркий свет ударил в глаза. От парадного до машины было не более двадцати метров, которые она буквально пролетела.

- К чертям! – сказала Анастасия, когда мотор послушно взревел, и автомобиль качнувшись, вынесся из двора, распугал стаю жирных прикормленных голубей: - К чертям этот гадюшник…

Жизнь здесь не кончалась. Среди сожженных автомобилей и стихийных свалок её было больше, чем Анастасия видела за последние три года. Она бурлила, переливалась словно ртуть, обретая самые немыслимые для рафинированной девушки формы. Как и этот автомобиль спортивный внешне, но умиротворенный и какой-то инфантильный, что ли, внутри, так и горничная Маша: за приличной внешностью скрывала абсолютно другой, неизведанный мир.

Анастасия буквально ворвалась в кабинет Карпатова. Сигара давно оттлела в пепельнице. А сам он мирно спал на рифленом кабинетном диване. Сползшие очки для чтения, упавшая на пол газета.

Анастасия легла на край дивана, и прижалась к Семну. Он устал. И она знала почему. Научилась за три года брака чувствовать. Четко уяснила распорядок вещей.

Сегодня у Семена всё шло из рук вон плохо, и этот неожиданно оживившийся дождь – лишь одна из тысячи аналогичных неприятных мелочей, «шершавостей», делающих просто день в целом плохим и неудачным. Но, как и всё на свете, дождь заканчивается. Удары о чугунную плоскость балконного столика, как и Стасин пульс, становились всё реже и реже.

Завтра будет суббота. Семен встанет в одиннадцать, примет душ, позавтракает, и они поедут на дачу в Комарово к его родителям – таким же предсказуемым и, по сути, скучным людям. Ужинать Семен повезет её в какой-нибудь ресторан. И хоть тут и прослеживается некое разнообразие, всё равно – все эти рестораны, дорогие и видовые, в целом чем-то похожи.