В цветке, утром, появилась на свет муха. Очень необычная. Хотя бы потому, что родилась как-то нетрадиционно. Фиолетовая, к тому же. Удивленно таращилась, взирая на мир, которому всего лишь несколько секунд, а он такой интересный.
  И зачем она появилась. Ведь осень же, все – либо  в спячку,  либо мрут. А муха летела себе и радовалась чему-то.
 Но недолго. Сонные сородичи сразу отвергли фиолетовую летунью. На болотах ее чуть не схряпали лягушки, они без расовых предрассудков.
Весь день муху прогоняли, смахивали  со столов, ругали. К вечеру на нее обрушился депрессняк, но муха, тем не менее, твердо решила найти богов- творцов и спросить…
Если, конечно, не она сама сотворила этот мир.
 
*   *    *

 Желтый, до отвращения, диск луны лежал на тревожно черном одеяле неба. А рваные куски туч деловито спешили куда-то, иногда, скрывая луну.
 Тошнотворный визг и треск кустов не всполошил спокойствия ночного леса. Хотя какое там спокойствие – братья меньшие поедали друг дружку вовсю! И скажет же кто-нибудь, прогуливаясь летним вечером: «Как прекрасно поют соловьи!» – или еще что-нибудь в этом духе, не зная, что соловьи своим пением всего лишь выясняют территориальные отношения.
 Визг повторился. Кто-то ломился через кустарник, громко шурша опавшей листвой. Будто гнались за кабаном.
 Ворон наблюдал. Хотя птица вроде не ночная. Значит, особенный какой-то. Тем более что огромный, и левый глаз едва заметно светился, если присмотреться.
 Ворон видел, как одно двуногое скатилось в овраг, прямо на черное дно, всхлипывая и жадно глотая воздух. Блеснули сережки, привлекшие внимание странной птицы.
 Второе двуногое, уже не так торопясь, спускалось следом. Хищная сталь отразила бледный лучик луны.
 У обоих от принадлежности к двуногим остался лишь способ передвижения. И то…
Жертва скорчилась у корней дуба парализованная, не смея даже пикнуть. Но вид лезвия ножа придал девушке сил и погоня возобновилась.
 Звериная жажда смерти, насильной, чужой смерти, соревновалась с жаждой жизни.
 А все-таки убийца очень быстро бегал.

*    *    *

        Все действие напоминало третьесортный голливудский триллер.
        Правоохранительные органы растягивали заградительные ленты, щелкали фотоаппараты. Труп накрыли, а красное на листьях походило на томатный сок, вытекший из треснувшей банки.
 Или кетчуп, если триллер голливудский.                                                                            
Двое следователей с умным видом что-то чертили в блокнотах. А может, и не следователи, а просто люди, захотевшие поиграть в кино, и непонятно, почему все эти полицейские или милицейские, деловито снующие, не прогонят их.
─ Врач констатировал смерть в два ночи.
─ Если б он еще и убийцу нашел.
─ Господь покарает его.
─ Кого, доктора?
─ Да, нет. Убийцу.
И два главных героя эпизода с трупом направились пить кофе с пончиками. В американских фильмах все полицейские пьют кофе с пончиками.
Только камер вокруг не наблюдалось,  а так… не считая, правда, ворона, который, не моргая, снимал происходящее.
Кто же тогда режиссер?
Не говорите, что Бог или Дьявол.

*    *    *

 Он уже не помнил своего имени. Не помнил прошлого. Он просто сидел у ржавого контейнера и кислый запах мусорных залежей не мешал ему.
 Поговаривали, что это и есть тот самый гуру Свами Шизодхарма ибн Гашиш, некогда сказочно богатый – то ли раджа, то ли олигарх, бросивший земные дела для отшельничества и святых дел. Но единственный человек, могущий сие подтвердить или опровергнуть – это он сам.
 Только кто станет расспрашивать сидящего с отсутствующим взглядом бомжа, одетого в уже потерявшее цвет и фасон пальто, украшенное птичьим пометом на плече… Никто не станет, тем более, что этот святой вообще пропадал из поля зрения прохожих. Он мог петь и плясать у кассетного киоска, пускать слюни, справлять нужду за остановкой. Конечно, его замечали, краем глаза. Так замечают духов или демонов, а потом убеждают себя, что ничего не видели.
 А вообще гуру бутылки собирал, думая, что выпадает из социума, но это было не так. Причем здесь гуру Свами Шизодхарма? Ни при чем. Просто ворона привлекли его блестящие пьяные глаза.
 Над юродивым сгущалась и приобретала форму человека тень. Зловеще тлели огоньки глаз. Ворон нетерпеливо переминался с лапы на лапу.

*    *    *

 Васю плющило и колбасило. Нет, он не употреблял сегодня наркотиков (да и вообще не употреблял), но его именно плющило и колбасило, причем не по-детски.
 С хмурого неба, словно нехотя, срывались редкие капли. Порывистый ветер подхватывал их и бросал горстями в окно.
           Плохое самочувствие, однако, не мешало Васе чистить картошку, бодро напевал песню времен гражданской войны.
 За стеклом зашуршало и забилось. Вася дернулся в сторону окна – по карнизу важно расхаживалась черная птица, зыркала то и дело на Васю.
          – Кыш! – замахал ножом, но птица не обращала внимания.
Задумчиво пропел:

Че-е-ерный во-о-орон, что ж ты… падла, вьешься…

Песнопения прервал звонок в дверь. Пришли друзья, притащили ящик пива.
Жизнь стала налаживаться (не от слова «лажа», а в смысле идти на лад). Друзья помогли дожарить картошку, помогли умять и, рассевшись в гостиной, погрузились в традиционное занятие.
Каждую пятницу, вот так собираясь, четверо уже не молодых (но и далеко не старых) людей, любили попить пива, порассуждать о жизни.
Этим вечером, не придумав ничего нового, жаловались на баб, которые, конечно же, дуры. Не могли придумать, как уберечь себя от жидомасонской власти и вообще вывести страну из кризиса. Перемывали косточки какому-то Сергею Дмитриевичу.
Однако сегодня Вася стал замечать, что в комнате сгущались сумерки, хотя люстра светилась достаточно ярко, а пиво не пьянило.
Воздух в комнате наполнялся тоской и перегаром, но, кроме Васи, на это никто не обратил внимания. «Неужели им действительно нравится с умным видом пороть чушь», – думал Вася. – «Каждую пятницу!»
После третьей бутылки Петр неожиданно вскочил и закричал:
          – Это все фигня! Я тут сегодня вычитал про микросоциумы.
          На него тупо уставились, кроме Васи, который откровенно скучал.
– Вы слышали про микросоциумы?
        –  Институтов не кончали, – флегматично подметил Гриша, хотя он как раз и «кончал».
Но Петра незнание товарищей не расстроило, наоборот, он воодушевился. А вообще, слово такое, заворожило даже Васю.
С «микро» все было ясно. С «социумом» – потяжелее. Выяснили, что это «типа общество».
        –  Микрообщества? – выпучил глаза Вова, он всегда быстро пьянел. –    Общества  ма-а-а-леньких букашек?
– Нет, дурак! Мы с вами и есть микросоциумы.
– Кто мы?
– Ну, мы, все четверо.
И мир сразу как-то прямо-таки изменился, посветлело, попросторней стало.
Но не для бедного Васи. Сумерки удушающе густели, хотелось плакать. Из грязных бестиариумов, того, что называют «подсознанием», вылезали злобные демоны. Вася сполз с кресла, но доползти смог только до дивана. Он сорвал одну из подушек и упал без сознания. Васины собутыльники так и сидели, не зная, кричать или нет.

«Хроники меча и топора и их (хроников) приключения»

 Толкиенисты остервенело рубились уже второй час. Ломались о фанеру щитов текстолитовые мечи. Эльфы Лориэна «выносили» Раздол.
       – Вы что, охренели?! – кричали элрондовские эльфы. - Вам там делать нечего?!
Но лориэновцы только ржали, сверкая пьяными глазами. Прикрываясь расписными кулачниками, смело теснили осажденных.
К 12:00 были разбиты две головы, сломан нос, выбито несколько зубов.
Выбежал мордастый эльф в красном плаще поверх камуфляжной формы. Зато в казаках. Потрясая клинком с витиеватой гардой закричал:
– Мастер-стоп уже был!
Его проигнорировали. Тогда эльф достал какую-то бумажку.
      – Это сертификат на заклинание чумы – вы убиты.
         – Подошел здоровенный детина  в кольчуге.
         –  А умбоном в нос, не хочешь? – спокойно предложил детина, - ты б еще трах-тиби-дох сказал, Хоттабыч.
        Камуфляжный эльф убежал, очевидно, не хотел умбоном в нос.
Внезапно бой прекратился. Все озадаченно смотрели на поверженного, без шлема (от того и поверженного), с окровавленной головой.
– Эх, Леха. Надо же шлем надевать.
– Дурак ты, Леха.
Появились златоволосые валькирии в начищенных доспехах, забрали Леху и улетели. Все с завистью проводили их взглядами.
Никто не услышал голос:
– Ну, нет, не годиться. Дубль третий?
Толкиноиды повиновались, устало, подобрав щиты и мечи.

*    *    *
 Старик с длинной спутанной бородой апатично восседал на своем троне. Трон стоял на зеленом холме, а вокруг высились суровые скалы. Где-то далеко, грохотал океан, быстро проплывали облака.
        Полуприкрыв единственный глаз, покуривая трубку, старик что-то напевал на старонорвержском. Его копье валялось у ступеней волшебного трона, который представлял собой подобие кресла, укрытого облысевшими козьими шкурами.
 Когда прибыли валькирии, старик заметно оживился. Леху он определил в свои чертоги (покосившаяся изба, у которой прорехи на крыше прикрывают боевые щиты). Отпустив  валькирий, снова погрузился в думы.
 Прилетели вороны, сели старику на тощие плечи, укрытые клетчатым пледом, стали что-то нашептывать, и странно, как ему удавалось слушать двоих одновременно. Может, он и не слушал, а просто кивал, соглашаясь.
 Отбыли и вороны. Старик же достал из заначки бутылку «Джека Дэниэльса», приложился.
– Я слишком стар для всего этого, – вздохнул он и снова приложился к бутылке.
Он был и вправду слишком стар, даже супер стар. Говорили, что на своем волшебном троне старик мог видеть весь мир, но он не видел, как среди грозных облаков на него взирали, грустно так, чьи-то глаза…

*    *     *

 А муху все же прихлопнули. Она не успела найти богов-творцов, сочтя Творцом себя.
 Значит ли это, что мир исчез после ее смерти?
 ЛЮДИ! Не трогайте фиолетовых мух! А то мало ли…