Неоднократно, наверное, Вы, катаясь в метро, видели подобную сцену: какая-нибудь чеченка с младенцем на руках просит подаяния, мол, она приезжая, без прописки ее не берут на работу, соответственно ей не на что ухаживать за грудным ребенком и все такое… Невольно понимаешь: что-то здесь не так, чеченка с одним ребенком – уже смешно, для убедительности привела бы всю свою ораву; и делаешь вывод: нет у нее никаких детей, и младенец этот – ни в коем случае не ее, она берет (а вернее – арендует) его у некоего теневого субъекта, которому впоследствии отдается львиная доля выручки. И думаешь, кто большая мразь: она, соглашающаяся на такие условия, зная, как содержит детей этот некто, или же он сам, заведомо не скрывающий этих условий.

Вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что я – этот некто, ведь в соревновании по низости способа добывании денег он далеко мне проигрывает. Классический пример последней мрази – торговец наркотиками, толкающий зелье еще ничего не смыслящим в жизни подросткам, – здесь тоже проигрывает. Как и сутенер детской проституции, позволяющий подвергаться сексуальному насилию полугодовалым младенцам. Конкурировать со мной могут лишь делающие бизнес на похищении детей – лет в основном эдак до десяти, когда их органы еще не загрязнены никотином, алкоголем, наркотиками для вырезания этих органов и продажи их за границу за большие деньги (хотя сейчас и для девятилетнего ребенка «нормально» курить траву, слыхал я как-то еще и о пятилетнем токсикомане). Должен признать, этот способ, возможно, способен конкурировать с моим, но лишь из-за своей жестокости, я же, делая свое дело, обхожусь не только без кровопролития, но и почти без грубой силы. Это как отобрать конфету у младенца – привлекает внимание толпы, а возможно это только там, где она, толпа, есть, поэтому в первые месяцы я только тренировался: шатался по «злачным местам» – широким улицам, станциям метро, подземным переходам, выбирал жертву, и, не сотворив своего черного дела, оценивал свои шансы остаться незамеченным, после чего скрывался в толпе, за углом, или в темной подворотне.

Так я приноравливался месяца три с половиной и в один прекрасный день принялся за дело. Первый блин, как всегда, получился комом – в тот день я согнал немного: хоть в скрытности мне не было равных (ну, если только не среди профессиональных шпионов), а географию центра и прилегающих к нему районов я за три месяца почти каждодневных тренировок выучил назубок, в самом ремесле у меня опыта пока не было. Но меньше чем за год месячная выручка моя приблизилась к зарплате хорошего программиста, притом, что промышлял я часа по четыре в день исключительно по будням: чтоб друзья и родственники думали, что я работаю. За это время я в своих действиях почти успел достичь автоматизма: средь бела дня я расхаживаю по улицам и проспектам центральных районов, частенько из нетерпеливости переходя на легкий бег трусцой. Сильные ноги несут меня вперед, воздух хлещет мое лицо, глаза мои бешено мечутся из стороны в сторону, выискивая жертву, по обнаружении становятся на ней, как вкопанные, тут же в моем мозгу созревает план отступления, я приближаюсь, вершу свое черное дело, и грациозно, вальяжно скрываюсь. При этом я нахожусь в некоем состоянии аффекта, словно не соображаю, что делаю, и оттого получаю еще большее наслаждение; бесследно исчезла та застенчивость, что мучила меня по мере первых практических начинаний, и остался лишь здравый смысл.

Неоднократно задумывался я о смене профессии, ведь совесть, порою начинавшая-таки меня мучить, подсказывала мне, что с такими способностями, с такой ловкостью, скоростью, с таким талантом, я мог бы найти занятие «поприличнее» – стать, например, шулером, или вообще – применить свои способности на полностью легальном поприще, например, заняться спортом. Но когда ее угрызения проходили, словно головная боль, я понимал, что слишком прочно засел в своем деле, и придется потеть, чтобы переучиваться, а это мне в лом, к тому же отношения с новыми знакомыми у меня отличные (конечно же, никто из них не знает, чем я занимаюсь). Новыми – это потому, что все мои родственники разом отреклись от меня, когда кто-то из них узнал, чем я занимаюсь – а ведь слухи распространяются по цепной реакции; был я вынужден порвать связи и с друзьями, девушки же – а тогда я крутил сразу с десятью, любил плести интриги – разом покидали меня. Оказалось, они все были знакомы друг с другом и каждая знала о моих отношениях с остальными, вместе и кинули. Благо ни до кого из вышеперечисленных не дошло написать заявление в милицию – меня б тогда быстро скрутили, ведь, имея в распоряжении мои паспортные данные, вычислить меня будет куда легче, чем по серого или землистого цвета одежде, в которой распознать меня в толпе и тем более запомнить невозможно.

Конечно, общество не раз пыталось ополчиться против меня и будет пытаться в будущем, но, как говорил герой Томми Ли Джонса в «Людях в черном», «Человек разумен, а толпа – это тупой, склонный к панике и опасный зверь», все эти волнения я без труда осознавал даже в самом начале своей деятельности и тут же менял дислокацию, ведь насчет того, что зверь опасен, с героем Томми не поспоришь. Ведь общество, это хаотическое скопление, само не знает, чего хочет; а к своей деятельности я пришел, когда посреди безоблачных перспектив бросил институт с осознанием того, что нет в жизни никакого добра и зла, и в самом понятии человека грань между ними стерта до безразличия, и что существует множество доселе неизвестных способов обеспечить себе хорошую жизнь, и плевать на то, что многие из них вне закона, ведь закон – такая же условность, как и все человеческие понятия.

Так что с новыми друзьями (да и родственниками в будущем – ведь я хочу иметь детей), в чьих головах еще присутствуют эти понятия, я провожу жесткую конспирацию, вдобавок после потери старых у меня произошла переоценка ценностей, и я сделался однолюбом. Набегавшись, возвращаюсь я домой к своей любимой, и говорю ей, что успешно отработал смену. Я лгу ей, что работаю в киномагазине, и уже не настолько устаю, чтобы она могла что-либо заподозрить, а насчет того, что приношу домой много – продавцы-консультанты нынче в цене, к тому же, эти магазины – в них чем дольше работаешь, тем больше получаешь, а легенду эту я придумал еще до момента нашего с ней знакомства. Не знаю, говорил ли я ей, хотя бы, где этот магазин, вроде говорил, что на Невском, или только намеревался сказать – уже не помню; обязательно во время следующего рейда по Невскому, погляжу, есть ли там хоть один такой магазин, а то все забываю. Должен оказаться, Невский-то большой!

Итак, увлекшись, я погрузился в дебри философствований и забыл самое главное – так как же я зарабатываю? Первое впечатление, что могло бы сложиться у Вас оттого, что я здесь описывал, это то, что я – карманник. Но, думая так всерьез, Вы меня обижаете. Стоило ли столько разглагольствовать и так превозносить тут себя из-за какого-то карманничества?! Нет, по правде, первое впечатление недалеко от действительности. Я отбираю деньги у нищих.