Короткое описание: О художнике. Написано не самым лучшим образом, но смею надеятся, что идея здесь есть.
Стук часов. Игла, раскалённая игла впивается в мозг. Стучит-стучит-стучит… Полночь, он сидит на стуле. Вокруг ничего, никого. Одни стены с изрисованными обоями. И разбитые часы позади на полу. Напротив окно. Ночь. Свет от голой лампочки нестерпимо режет глаза. Он скоро ослепнет. Но причина не свет. Всё началось задолго до того, как зажгли единственную в комнате лампочку…
В тот день дул пронизывающий ветер и шёл мелкий дождь. Он будто рассекал до крови холодными струями лицо. Навстречу шли тысячи людей. Он их не видел. В глазах читался другой взгляд, в голове был другой мир. Плод больного воображения, гениальной личности…
Когда-то, в детстве, ему сказали: «Он станет гением!», и он поверил. Шли годы. Он подпитывал свои идеи мыслями, достойными великого человека. Но являлся ли он таковым, не знал. Идеи оживали на картинах. Небрежные наброски карандашом пугали реалистичностью. На жуткие картины было страшно смотреть при дневном свете. В тёмное время суток они превращались в ожившие ночные кошмары. Его ночные кошмары. Он видел их ночью, они стояли у него перед глазами днём, лишь изредка отступая в сторону. Тогда появлялись совершенно иные вещи. Вещи мира, к которому он не принадлежал. Единственным человеком, который мог помочь ему в такие моменты, был и самым близким. С детства она была всегда рядом. Ей не нравились эти картины. Её пугали эти мысли. Но почему-то она была к нему привязана. Он знал – его никто не понимает. И не поймёт. Она разгадала его тайну ещё в детстве. Лучший друг гения – тяжкое бремя. Лишь тогда, когда загадка не решена. Она с лёгкостью успокаивала все его депрессии и истерики. Она появлялась незамедлительно, когда кошмары становились невыносимой пыткой одиночества…
Создавались новые картины. Навящивые мысли вырывались из плена его сознания на холст. В них было то, что сознание зрителя впитывало с неистовой силой с первого взгляда. Некоторые назвали это хаосом, другие и вовсе не могли это описать, и были правы. Истинного названия не существовало. Это не были сумбурные линии и фигуры. Это не были портреты и натюрморты. Глядя на них, каждый остро испытывал свои чувства. Они открывали двери в самых тёмных углах души зрителя, выпуская наружу всё так тщательно там скрытое. В такие минуты страшно было видеть самого себя. О том, что высвобождали его картины, вместо онемевших губ говорили глаза. Именно поэтому там, где выставлялись его работы, рядом с каждой картиной висели небольшие зеркала. Зеркала, которые отражали не только людскую наружность. Всматриваясь в них, некоторые стояли дольше, чем напротив картин. То, в чём боялись себе признаться, чего не желали видеть среди своих черт, что отвергали – всё это искажало лицо до безобразия. У зеркал было два лица: ты и не твоё отражение тебя. Всё самое худшее вырывалось наружу и бесновалось по ту сторону грани. И неважно, полон ли был зал посетителей, или по затенённым коридорам бродило всего несколько людей. Сколько бы человек не смотрело в зеркало, каждый видел лишь только одно отражение… Некоторые покидали выставку подавленными, другие были потрясены, третьи в отчаянии спускались заплетающимися ногами по ступенькам. Равнодушным не уходил никто…
В тот день он впервые ощутил свою никчёмность. Виной тому был некий образ. Образ, который уже несколько дней тревожил его. Неуловимый, он терзал душу. Впервые он не мог его выразить. Впервые кисть в руке не слушала его. Это сводило с ума. Наброски казались нелепостью. По всей комнате были разбросаны скомканные листы. Очередное утро превращалось в вечер. Тяжёлые шторы не пропускали лучи солнца. Растрёпанные волосы, синяки под глазами, осунувшееся лицо. Стирались грани времени. Один день или уже прошла неделя? Он не знал, не помнил. Его не волновало это. Этот образ, мозаика из немыслимого количества частей, по-прежнему не складывался в нечто осязаемое…
…Невыносимо!..
Медленно открыл глаза. Ни темно, ни светло. День, ночь, вечер, утро? Не знаю, не важно. Слух обострился до такой степени, что звонок телефона привёл в бешенство оглушительными звуками. Трясущимися руками схватил его. Уронил. Снова поднял и в яростном припадке швырнул в стену. Осколки разлетелись по всей комнате.
Всё, что она услышала – леденящие душу нечленораздельные звуки и жуткий треск. Короткие гудки. Волнение. Она собрала сумку, закрыла дверь.
…На полу всюду валялись разорванные наброски вперемешку с осколками телефона. Стены были измазаны краской и исписаны карандашом. В углу комнаты горел тусклый торшер. Посередине, на полу, лежал он, в забытьи. Он видел её едва различимый силуэт. Только видел. Сознание не воспринимало уже ничего. Она не знала, что делать. Она знала, с чего начать. Всё должно быть убрано. Он не сопротивлялся, когда его несли из мастерской в спальню. Всю эту неделю спал в мастерской на матрасе, игнорируя кровать, а сейчас засыпал в своей спальне, на своей кровати, не понимая, где он. Не понимая, кто он.
Ближе к ночи она справилась с уборкой. Сил не оставалось на что-либо ещё. Он спокойно спал. Она засыпала в мастерской на матрасе… Стук часов тихо наполнял комнату звуками. За несколько минут до полночи он проснулся всё с тем же невыразимым чувством. Схватился за голову. Разбил часы. Вскочил с кровати. Вбежал в мастерскую. Не заметил, что кто-то убрал всю комнату, не заметил и её. Мольберт с торшером стояли на кухне. В мастерской был лишь стул. Сел. Стук часов. Стучит-стучит-стучит…Полночь. Образы сознания. Они меняются с немыслимой скоростью, пытаясь подстроиться под один единственный, ничем не выразимый образ. Картинки мгновенно сменяют одна другую, заставляя лихорадочно бегать глаза. Взъерошенные волосы. Ещё немного, и он ослепнет.
Она проснулась от резкого звука – он разбил что-то, наверное, часы. Затем шаги. Он здесь. Не заметив её, сел на стул и уставился в чёрное окно. Она наблюдала за ним несколько минут. Не двигался. Тихо поднялась с матраса и подошла к нему. Слова застряли в горле, не смогла заставить себя сказать. Тогда присела и стала смотреть прямо в глаза.
Образы менялись. Вдруг возник он. Тот самый, который терзал, сводил с ума, не давал покоя. Образ появился в то мгновение, когда она стала смотреть ему в глаза. Впервые за всё время он смотрел ей прямо в глаза. Смотрел и видел. Видел сотни своих ненаписанных картин. Видел огромную глубину, в которой рисковал утонуть. Видел свой, но другой мир… Сознание вернулось. Он неестественно дернулся и осмысленно посмотрел на неё. Слабая улыбка. Она снова спасла его. Грань, отделявшая от безумия, отступила. Надолго ли, они не знали. Может теперь навсегда.
История рассказа не особо впечатлила. Такое развитие событий в данном случае не новшество. Мне, как ни странно, больше понравилось способ написания. Придумайте интересную (еще более интересную) идею и у вас получится намного лучше.
автор, пишите, или так... балуетесь. Есть пару интересных, но незавершённых образов, концепт идеи о "гении" в плане ИЗО, очень заезжен и неинтересен. Язык - рваная бумага.
0
