Время остановилось. Оборвался привычный и уютный сон о любви. Мир вокруг потускнел, померк и искривился. Мой организм, видимо, не был рассчитан на подобное кривое существование. Я проснулась в пустой постели и не смогла встать. Реальность отказывалась загружаться и явно давала сбои. Дикое головокружение сменялось обмороком и снова, и наоборот. Что со мной?!

 

Скорая приехала через час. В коридор спокойно вошел худой доктор с милой бородкой, как у Айболита, и кустистыми черными бровями, как у Бармалея. Он спросил:

 

- Что случилось?

 

Пройдя по коридору и глянув на меня, сказал:

 

- Что-то сосудистое, похожее на спазм.

 

Дальше я плохо помню. Все время тошнило, рвало. Стены вращались и невозможно было зацепиться взглядом ни за один кусок пространства.

 

Тряска в машине, серая стена приемного отделения, железная продавленная кровать в палате. И снова обморочная белая пустота. Я умираю, единственное, о чем удалось догадаться.

 

Зима в голове вопреки законам земного бытия постепенно сменилась осенью. Прошлое день за днем крутилось в сознании разноцветными листьями и падало на дно истерзанного надеждами дряблого сердца. Самый сморщенный и ветхий лист, в контурах которого просматривались знакомые черты лица, особенно долго вертелся и маячил, прежде чем спланировать в ту же кучу отмершей плоти. Теперь Макса легче и привычнее называть бывшим. Он ушел, так и не объяснив причин.

 

Я лежала в затяжном головокружении, мечтала скорее покрыться плотным ковром  отрешенности и затихнуть навсегда в ледяном безразличии, дабы не чувствовать режущей боли. Не физической, а более глубокой и невыносимой, неутихающей, сдавливающей до невозможности дышать. Сны о весне и солнце казались кошмарами, а мысли о будущем умирали, не успевая родиться. Бодрящие капельницы с мексидолом лишь усиливали желание уйти.

 

Мама сидела рядом днем, но уходила на ночь, потому что не могла не спать. У нее давление и сердце. Она все время бубнила что-то про грехи и царствие небесное, желала моему бывшему мужу сложностей в перспективах и уговаривала мои сосуды обратить внимание на относительно юный мой возраст. На фоне ее пятидесяти пяти мои двадцать четыре выглядели сопливым детством.

 

Макс не появлялся. Он будто растворился в воздухе или переместился в иное измерение. «Прости меня», - последние слова любимого врезались в память на всю жизнь. Я тогда не знала, что это была последняя фраза самого близкого, теплого, родного человека. Все, что он говорил после – были слова непонятного постороннего мужчины…

 

Через неделю больничного прощания с жизнью выяснилось, что угасаю не только я. Еще одно существо по странной нелепости оказалось внутри меня и крепко зацепилось за возможность лицезреть белый свет. Я беременна! Осознать это невозможно, когда собралась умирать.

 

С момента этого известия каждое утро в палату влетала хищная птица с черными ястребиными глазами и крупным крючковатым клювом. Она охотилась за моим будущим ребенком. Маскировка белым халатом, романтическим именем Мариэтта Михайловна и поддельным сочувствием не могла скрыть истинные цели. Она всегда держала руки в карманах халата, чтобы я не увидела ее крылья и не догадалась, зачем она пришла.

 

- Отслойка плаценты. У вас серьезная угроза выкидыша. Как врач, могу сказать, что для вашего организма лучше бы не сохранять беременность. Нервное истощение, стресс, несистемные головокружения – не самый лучший фон для вынашивания. Может, согласитесь на прерывание?

 

- Вы хотите его убить?

 

- Зачем вы так. Для вас же стараемся. Да с такими анализами и показаниями вам сделали бы аборт на любом сроке! И не спрашивали бы! А мы еще с вами советуемся, - раздражение охватывало Птицу - я прячу ее добычу, не даю сожрать сладкое хрупкое яйцо с зародышем.

 

Мариэтта Михайловна покачала головой, потыкалась клювом в броню вокруг добычи и отправилась к себе в гнездо, чтобы прийти снова завтра. До самых родов я пролежала в недоумении и прострации. Больница стала мне родиной и тюрьмой, не оставляя шансов на бегство. Бог обещал, что мой сын родится. И я верила ему.

 

 

Однажды утром родился мой сын! Из тесного тоннеля небытия вылетел маленький ангел с лицом мужа. Почему он прятался так долго во мне? Откуда взялся?

 

Появившись на свет, сморщенное красное сокровище Славик по-мужски серьезно посмотрел мне в глаза и сказал: «Будем разбираться, что тут у вас стряслось».

 

Я не стала рассказывать ему, что призрак любви по имени «папа» предал. Внезапно исчез и живет в ином измерении с бухгалтером по имени Лариса. Младенец Славик это уже знал, когда смотрел мне в глаза.

 

Неизвестная болезнь сосудов исчезла. Внезапно и бесповоротно. Сама собой. Врачи разводили руками от удивления, как и девять месяцев назад – от бессилия. Славик вернул мне жизнь. Но душевная боль никуда не желала деваться.

 

Душевная боль не лечится капельницами, и нет от нее таблеток. Но есть способы перестать чувствовать что-либо вообще. Заморозка. И тогда не ощущешь жестокую осу в сердце, пронизывающую жалом насквозь.

 

Самый простой способ – уйти из жизни. Мне несколько раз приходила эта идея в голову, пока я не узнала о беременности. Пришлось прогнать прочь подобные мысли, потому что убить себя, означало, убить и Славика. Нет, нет, нет, черные хитрые ангелы. Не нашептывайте мне больше таких идей, не соблазняйте вечным обезболиванием. Я не могу!

 

Способ посложнее – сойти с ума. Говорят, сумасшедшие счастливы, потому что забывают о стремлении к счастью. Сумасшествие – это сладкое самозабвение. Но я не могла принять и этот дар, потому что у меня отберут сына, и он останется один на свете. Кроме меня у него нет никого.

 

И я нашла третий выход. Возможно, его мне тоже нашептали черные хитрецы, я им благодарна, если это они. Я писала письма, которые спасали от боли. Письма Богу.

 

Еще тогда, в роддоме, глядя на спящее родное существо, на чудо, которого теперь я любила больше себя и более всего, что только поддается любви! Я нашла в сумке с «приданным» для малыша бережно упакованный мамой блокнот. И принялась отчаянно жаловаться, сопливо ябедничать на Макса, на жизнь и на судьбу, как маленькая.

 

Бог прочитал, я знаю. И никому не рассказал. Он единственный, кто не осудил за слабость, кто плакал вместе со мной. Я до сих пор пишу ему обо всем, о каждом шаге, каждом вдохе и выдохе в новой жизни. В моей игре.

 

Игре?

 

Да. Жизнь без Максима превратилась в забавную детскую шалость. Я поняла, что все в моих руках. И нет никакой судьбы, справедливости, наказания за грех. Есть только я. И если я хочу наказать кого-то за предательство, боль и унижение, то это сделаю только я сама! А потом расскажу Богу, и мы вместе повеселимся.

 

 

Продолжение следует...