Брошенный детской рукой, я хватаю ветер за подол, стремясь поспеть за бесконечным движением. Ветер поднимает меня ввысь, и людские голоса сливаются в один.

Я смотрю на мир сверху вниз. Я вижу, как девочка, запустившая меня, смеётся. Она хочет, чтобы я поднялся выше, выше, ещё выше – и, как ракета, взметнулся в космос, пробуя на вкус бесконечность.

Но вихрь бешено кружит моё лёгкое, одноразовое тело, и в зловещей карусели мелькают цветные грибы, пластмассовые трубы турников, бездушные автомобили и бесконечные окна.

Ветер поднимает выше, чтобы можно было упиться видом. Выше ярко-оранжевых рябин. Над асфальтовой площадкой, где мелом нацарапаны буквы: «Спасибо, весна!» и кривое, кислотно-зелёное сердце….

* * *

 

Я не помню, как оказался на земле.
Дождь назойливо стучит по бумажным крыльям.

Он будто говорит: «Я был везде. В реке, болоте, луже, океане, плевке». Зачем?

Не нужно спрашивать.

Не нужно знать, зачем я лежу здесь, посреди двора.
Среди чёрный турников-виселиц, среди брошенных детей, которые убегают от дождя под навесы.

Я должен оставить позади скрип только что брошенных качелей. Оставить размокшую песочницу, где нерадивый пацан забыл свою любимую автомодельку.

Капли дождя прибивают меня к земле, как гвозди. Удары становятся чаще, я чувствую, как мокнут мои бумажные крылья, разделяясь на волокна, и как, словно потёкшая тушь, с моих строчек стекают чернила.

Дождь убаюкивает.

Дождь убивает.

На секунду я вдруг понимаю: я – промок. Я – разваливаюсь. Я – просто кусок свёрнутой кем-то в самолётик бумаги.

Но я не унываю. Я снова собираюсь взлететь.