В 2300 году люди разучились понимать письменную речь. Книги за ненадобностью были сожжены, знания потеряли смысл, так как еще 100 лет назад философы подвергли сомнению любое знание, полученное с помощью логического мышления.

Времена, тем не менее продолжали меняться, менялся сам конструкт человека, его духовности, создавались новые, нелогические, основанные на возможностях индивидуального восприятия системы.

Сама философия, как область науки была подвергнута переосмыслению, и было выведено некое правило, что любая системность и проверяемость знания преступна по сути своей. Мир, для каждого-свой. Каждый творит свою реальность, являясь в ней богом созидателем и богом разрушителем, старые слова и значения слов утратили смысл, и превратились в набор ничего не значащих звуков. Да и наука сама, подверглась жестокому порицанию, как область, заставляющая мир меняться в угоду ей.

Человек простой, в высшей степени естественный, верящий власти, не задающий лишних (да и никаких вообще) вопросов, живущий одним днем, дающий волю своим эмоциям и инстинктам был признан в те времена эталоном.

Даже сами понятия, простые и привычные на первый взгляд, такие как «добро», «зло», «мораль», «нравственность», потеряли в новом мире и смысл и окраску. Можно сказать, что наступило некое безвременье, просто бытие без критической оценки, с чьей-либо стороны.

В те времена, в бедном квартале городка Раскопье, жил один человек. Звали его Людо. Он был самый обыкновенный сапожник. С грамотой Людо не был знаком, так как потребности в этом не было. Но обладая неким пристрастием к коллекционированию, он избрал довольно необычный способ реализации своего увлечения- следил за событиями городка и живущих в нем людей, и всякий раз, когда случалось что-нибудь интересное, он шел к своему другу моряку Энцо, владевшему искусством татуировки. Людо рассказывал Энцо о событии. Художник придумывал рисунок, который смог бы зашифровать это событие и наносил его иглой и чернилами на кожу сапожника.

Таким образом, к 55 годам своей жизни, Людо превратился в ходячую картинную галерею. Но ценнее всего было то, что бродящий по улицам Раскопья Людо мог в подробностях пояснить смысл каждой своей татуировки. За каждым рисунком стояло событие или человек, многих из них Людо знал лично. Очень любили местные мальчишки и девчонки окружать сапожника по вечерам, и тыкая наугад пальцами в ту или иную пиктограмму заслушиваться историями прошлого.

Так Людо стал памятью своего города. Шли годы, менялись правители, происходили войны, мораль или же аморальность которых никого не интересовала.

Людо же, с позиции некого жизненного опыта робко пытался комментировать запечатленные события, но чем дальше жил он, тем больше встречал непонимание со стороны слушателей. Дети любили шутки старых времен, но не их критическую оценку. И чем старше становился Людо, и чем больше пытался он анализировать события в мире, где анализ и критическое мышление предавались анафеме, тем меньше слушателей вокруг него собиралось.

Когда Людо начал терять память, и впадать в старческое слабоумие, то из всех его слушателей рядом с немощным сапожником остался только слепой юноша, просто потому что не знал куда ему идти.

Так и ходили они-старик, потерявший память, но имевший на теле своем зашифрованную историю города и знаменитых людей, и мальчик, помнивший каждую историю, стоявшую за каждым рисунком, но никогда их не видевший.

Однажды Людо тихо умер от старости, это было много-много лет назад. Уже никто не помнил его имени, и когда его тело погрузили в могилу на старом кладбище, провожал его только один-единственный слепой ученик.

Расписанную кожу Людо, вместе с его старой плотью съели черви, а слепой юноша долгое время еще сидел у ворот кладбища и рассказывал о рисунках, которые никогда не видел.