Поезд оглашающим себя отдалённым эхом врывается в комнату, скоро цепь его вагонов выходит так же, как и вошла сюда - звуком.
Тут поблизости железная дорога - символ моей малой родины.
Штора чуть-чуть отодвинута приоткрытой форточкой. Должно быть за ширмой уже стемнело.
В углу навалены клубки наушников, одна нерабочая колонка служит полкой для старого телефона и карманного томика Достоевского. Вторая просто собирает пыль.
Степлер, блокнот, корки тетрадей. Корка паспорта валяется без содержания (меняю спустя шесть лет), ручки, карандаши, органайзеры.
Слепая настольная лампа, без лампочки, превратилась в вешалку для серой кепки за триста пятьдесят (как у старомодных американских маньяков), с нее же свисает какой-то ароматический амулет в виде плоского маленького кувшинчика: уже не пахнет терпким эфирным маслом.
По столу разбросана мелочь, два черных Nokia разграничены змееватым кожаным ремнем с бляхой вместо плоской морды.
Самое главное из описания, как всегда, ускользнет. Но я не знаю, что именно, поэтому не могу исправить.
Один из телефонов соединен с розеткой проводом, строящим на ходу незамысловатые петли, по типу американских горок, или русских горок, как сказал бы американский автор.
Остро заточенный карандаш, результат работы которого только что умер в скомканном тетрадном листе, лежит по правую руку от меня...
Как я - по правую руку от Бога. Да, я возомнил себя его правой рукой, орудием мести, бичом провидения, вот кем я мнил себя, когда уродовал тело тайной возлюбленной, приводя его в соответствие с ее душой.
Эта комната помнит, как я, загнанный обидой в угол кровати, прятал опасные мысли в кадрах кинопленок и главах зарубежных романистов.
Даже когда я заболел, может быть как раз от лежания в мало разнообразных позах, все равно до последнего выходил курить...
Мы мечтали с ней бросить. Теперь моя мечта исполнилась. После недельных тридцать девять и семь и почти полной диеты я выстрадал зависимость!
А она до сих пор на фотографиях с сигаретой... Модница...
Конечно, она фотографируется: ведь убита она только в моем сердце.
в этом высере ничего нет, кроме жирного шрифта. Когда люди прибегают к такому приёму (этому, или через капс пишут) это свидетельствует об их чуйстве либо гипертрофированной справедливости, либо одержимости. В то время, когда смысл сказанного (настроченного, написанного, накарябанного) отстаёт от среднего уровня, как радиогалактика Центавр А от Солнца.
Что-то в этом есть.Сначала описание обстановки, а потом брошенный ,одинокий парень в депрессивном состоянии. Если автор в настоящий момент переживает такие глубокие чувства, то мои соболезнования. Хотя это не самое страшное что могло произойти
0
