Да и что мне рассказать? Поднялся утром рано, весь день промаялся, глядь — уж и вечер на дворе, за ним и ночь; день за днём, год за годом один и тот же круговорот жизни. Что там круговорот! Воронка. Вроде бы и причин никаких не было: откуда взяться причинам? Не видел никто и не слышал моей жизни, много таких вокруг и не след на каждую смотреть. У человека одна лишь только шкура. Коли соберешься в чужую лезть, прежде надо собственную скинуть. Надо оно кому? Давно уж установлено, что и жизнь одна у человека, как же можно одну эту жизнь несчастную разменять на множество чужих?! Вот и не в обиде я. Верно скажут: жил мужик да помер, Господь с ним. Снесут на кладбище, за оградой похоронят без почестей и отпеваний. Главный закон церковный такой — к самоубийцам жалостей не иметь. Мне уже разницы никакой нет, где лежать: земля везде земля, а глина или чернозем — велика ли важность? Набегут ученые через триста или четыреста лет, раскопают нечаянно, а там уж и тело истлело, и кости желтые. «Да он самоубился», - скажут и махнут рукою, будто у них других нету. Одно меня печалит, сердце ест: что сказать в последний раз. Будто жизнь моя плохая? Да нет, хуже бывают. Одну жену бил муж каждый день до полусмерти, а на улицу она всегда с улыбочкой выходила, ничем себя не показала. А другой коммерсантом был, прогорел и пошел на старости лет по друзьям да по прочим посторонним людям вспомоществования просить. Кто откажет, а кто и даст копейку. Может и народ такой жестокий, а может и невозможно иначе. Друзья в молодые годы хороши таскаться за юбками, поддакивать и подбадривать, а потом разойдутся дороги и ни к чему вспоминать утерянное. Подойдешь к зеркалу, а вместо красавца видишь опухшее разжиревшее рыло, только разрез глаз напомнит о юноше. Плюнешь и прочь. Себя самого, мысли о себе — прочь. И свидетелей прочь. Да только никого из тех людей не вынали из петли окоченевших, с языком синим, раздувшимся лицом и, говорят, запах дюже мерзкий. Потому как не может пахнуть труп иначе, нежели мерзостью, в самой смерти мерзость скрыта, и если существует на свете та костлявая старуха с косой, то именно так и пахнет. И загробный мир, если он существует, так же пахнет серой и пламенем. Его из петли достанут, разложат на столе, а глаза все открыты, смотрят прямо на тебя, и что скрыто в них уж никому неведомо, а приоткроешь тайну, так тут же обернется знание страхом — к запретной грани приблизился. Потому и ложь все разговоры о причинах: слишком сложны они, чтоб назвать, слишком страшны, чтоб понять. А кто поймет, того на завтрашний день найдут в той же петле. Поэтому стремятся пятаками глаза закрыть, чтоб не увидеть того самого. И на могилу не придут: знаешь, что на два метра под тобой ящик деревянный, в котором не бурое тело, а великая тайна, а сквозь землю шепот слышится. Я потому писать затеял, что стоя сейчас перед самым концом ради самого себя понять хочу, что есть такое жизнь. Видится мне, будто бы есть это отражение фантазий самого человека о самом себе. Все заранее им в утробе предопределено, просто воздуха глотнув, забывает на всегда. Девять месяцев плещется ребеночек в утробе, чем ему еще там заняться, как не думать: а вот прорвать бы мне эту странную оболочку, что вокруг меня, да не выйти наружу посмотреть, как там все устроено. Я бы тогда на несколько метров в разные стороны прошелся, да взял бы руками что-то. Хорошо там, наверно, свободным быть. Только плещется дитя и не знает, что рождение для него смерть. Он может и хочет назад вернуться, а не может, ибо установлено так, что назад пути не бывает. Вспылила однажды девочка, и убила котеночка, в котором души не чаяла. Просто так убила, беспричинно, зла была, а он под руку попался: прыгнул ей на коленки, хвостиком потерся, мурлыкнул и улегся на коленках, ласки ожидая. А она вместо ласки схватила его за шиворот, крепко, что у него внутри оборвалось все от страха и убила. Как убила, смотрит — пушистое тельце у ее ног лежит, не дышит, крови немного на шерсти. И плачет, тормошит труп, воскресить хочет, но не бывает чудес. И вот думаю я, еще в утробе она замыслила убийство, попробовать как это. Но не знаю, что лучше: человека убить незнакомого, чтоб предсмертный ужас в его глазах не трогал тебя, или зверька — друга единственного, верного, что не предаст никогда? Просит девочка повернуть назад время: связала бы она бантик и позабавила бы игрой и себя, и котеночка, гладила бы его ежесекундно, целовала бы прямо в пушистый лобик, а нет — мертвый. Будет с тех пор вся жизнь ее замарана: она, может, через месяц иль два не вспомнит про убийство, но каждый раз, как котенка увидит, будет что-то щемить в ее сердце, копошиться. Через себя дочь свою возненавидит. А потому она убила, что когда зародышем была неразумным, взрастила в себе жестокость лютую, так чтоб против всех. И не одна она виновата: в каждом из нас жестокость с рождения живет, неразумный младенец, и тот кусает режущимися зубками материнскую грудь, не потому, что специально хочет ей больно сделать, а потому, что хочет насытить себя и не знает, что своей естественной потребностью родному человеку боль приносит. Отнять жестокость у человека, все одно что кровь из него высосать. Захиреет и помрет. А то бывает так, что залезешь в транспорт, уставший, злой от усталости и сознания, что завтра от сегодня отличается не больше, чем сегодня от вчера, усядешься на одно единственное место, а тут заходит старушка, на вид от первой дочери Евы правнучка и стоит рядом с тобой, последними силами держась. С ненавистью посмотришь на нее и думаешь: «Да хоть черт меня бери, но с места не встану. Ты, старая, пожила свое, всеми удовольствиями насладилась и насытиться не можешь, а это место — последнее, что я себе позволить могу. Ты, небось, пенсию получаешь и тратишь ее как хочешь, а я копейки на кусок хлеба пересчитываю». Так и едете: она в точку на стене уставилась, из глаз чуть не слезы от боли физической, а ты в другую, чтоб ее саму, а главное, глаз ее не видеть. И выдержал характер: бредет на негнущихся ногах к выходу, а пройдет время, и рисует воображение картины, как она полчаса, а то и час до дома шла, развязала там узелок свои копейки ржавые на несколько кучек поделила, отругала себя, что другим большего дать не может и легла с болью душевной. И клянешь уже характер и норов свой, только делу не поможет. Обещаешь себе: «Встречу еще раз ее же — никогда не обозлюсь». Но встречаешь одних других, мысли те же черные и сидишь, на ту же точку глядючи. Вроде и было раскаяние, а теперь нет его. Я для того решился, чтоб из новой утробы, что нашим миром именуется, выйти. Не заботит меня, что, возможно, и нет его, а только одна холодная невидимая стена, за которой и пустоты нет, все тут, в одном месте заключено. Через темные мысли свои и других убить себя самого надо, ибо другого выбора в мире не остается. Секундой кончится мир, звука упавшего стула не услышу, хрипы не мои, чужими станут. Коли уговорились мудрые люди, что величайшая ценность человека — его жизнь, то надо в жертву ее для собственного блага принести. И в эту минуту задумываться о других грешно, ты себя решаешь по формуле раз навсегда. А так как результат от компонентов не зависит, что пусть веревка и стул в числителе окажутся, а боль и жизнь в знаменатель пойдут. И вся жизнь любая человеческая то в своем конце имеет, что сказать другим нечего. Слушать не будут. Для приличий пару слез выдавят и пойдут прочь, не вспоминая, не думая. Кому надо? Сам для себя существуешь. А вечером взгрустнется, мелькнет мысль: «Хороший человек был, жаль такого. Не допущу рядом с собой ничего подобного», одеяло до подбородка натянешь и уснешь, наутро не вспомнив. Я не в претензии: меня же больше нет.
Глубокий, осмысленный рассказ. Очень жизненный. Чем-то напоминающий философские рассуждения Даля, вековой выдержки, которые являются актуальными по сей день. Его многочисленные сочинения и философские мысли, высмеивали людскую глупость, скупость, и мелкоту ума. Как говорится "Дурная голова ногам покоя не даёт". В данном произведении полностью выдержан данный стиль, показывающий основную проблему человека. Хочу заметить, по собственным наблюдениям, что возраст никак не влияет мудрость и жизненный опыт. Некоторых даже взрослыми назвать язык не поворачивается. Не смотря например, на 40-летний возраст, в человеке до сих пор живет ребёнок, с нулевыми понятиями о жизни. Многочисленные проблемы, на которых пришлось обжечься, так и ничему не научили. Взрослый и мудрый человек не определяется прожитыми годами. А прежде всего, если задать вопрос: "Кто такой взрослый человек?". Многие войдут в тупик, и лишь не многие смогут сделать это правильно. Человек, мыслящий трезво, умеющий под правильным углом смотреть на проблему, предвидеть её последствия и справится с ними-вот она мудрость! Вот она взрослость! К кому-то она приходит со временем, уже прожив внушающий срок, кому-то в юности, а кто так и умирает не поняв смысл жизни. Что и пытается донести до нас автор этого произведения.
0
