- И чтобы ты тут больше не появлялся! Ничтожество! Это приличное заведение! – с такими словами амбал, лицо которого было очень похоже на спелый томат, вышвырнул из дверей питейного заведения пьяного вдрызг мужчину.

          - Да в белых тапках я вас видал и ваше ч-ч-чертово недоприличное заведение тоже! – выкрикнул мужчина, делая вид, что отряхивается. Потом, поняв, что он никому не интересен, прекратил изображать то, что ему есть дело до своего внешнего вида. Было только едва слышно его пьяное брюзжание.

          Владимир Добров, мужчина сорока лет, работающий главным инженером радиозавода, с достойной зарплатой, приличной квартирой, был в состоянии забвения, беспросветного пьянства уже третий день. Третий день он шлялся по барам, пивнушкам, напивался и пытался рассказать что-то людям, заливаясь слезами, настойчиво привлекая внимание, за что, собственно, и получал взбучку, после чего его вышвыривали ото всюду. Ночевал инженер в подворотнях, у мусорных контейнеров, валялся в грязи; похож он был скорее на бездомного, чем на почётного главного инженера. Лицо его было разбитое, с запёкшейся кровью, одежда грязная и рваная, взгляд потерянный, отреченный.

          Владимир Добров смотрел в лужу, в которой сидел, и мигал глазами, пытаясь сложить всё, что с ним произошло, воедино, понять, где он, и что ему делать дальше. А лужа то и дело показывала ему какие-то страшные картины, от которых голова шла крутом. Состояние Доброва в чем-то было схоже с тогдашней ранней весной, сырой, грязной, ужасно противной и отталкивающей.

          Вдруг инженер почувствовал чьё-то присутствие, вздрогнул всем телом, осмотрелся; на него глядела, понурив голову, своими огромными, как показалось Доброву, человечьими глазами тёмно-коричневая дворняга, худая и, видимо, бездомная, потому что была она без ошейника.

          - Ч-чего смотришь? – озлобленно выпалил Добров, уставив на неё свой стеклянный взгляд.

          Дворняга ещё ниже опустила голову.

          - Ч-ч-чего тебе, спрашиваю, а? Нету ничего, понимаешь, ни-че-го! –инженер схватился за голову и заорал. – Всё отняли! Бутылку, и ту не отдали, а я купил и не допил! Выгнали сф-ф-фолочи, вышвырнули! Допить не дали ведь, а я работал, вот этими р-руками работал. Не заслужил я что ли? Это всё люди, паршивые сф-фолочи! Ненавижу их, ненавижу!

          Дворняга медленно подошла к инженеру Доброву, лицо которого было залито слезами. Он выл, выл от боли, разрывавшей его грудную клетку, сдавливающей голову с такой силой, с какой давят под прессом мусор.

          Добров открыл глаза, вытерся грязным рукавом куртки, осмотрелся; было темно, возможно, подумал он, скоро утро, затем медленно поднялся на ноги и уже спокойнее продолжил:

          - Ну чё те надо? Смеёшься надо мной? На себя посмотри, псина драная, а потом над другими смейся! Пшла вон! – топнул Добров в сторону дворняги и пошёл. Не важно куда, лишь бы подальше от этого заведения, дворняги, а может, и от самого себя.

          Шагал он быстро, смотря себе под ноги, но не замечая ни грязи, ни луж. Добров был напряжён, зол и всё твердил «ненавижу». На его глазах то и дело появлялись слёзы. Дворняга плелась за ним на расстоянии нескольких метров.

          Идя так минут десять Добров не заметил, как оказался на набережной, около моста, название которого было «Мост Жизни». Инженер начал осматриваться, за рекой, над крышами домов небо почти незаметно светлело. Воздух у воды был прохладный, влажный, стоял едва ощутимый запах реки. Добров тяжело сел на бетонные плиты, которыми был уложен берег, закрыл глаза, поднял голову к небу и начал глубоко дышать.

          Дворняга подошла к инженеру, села рядом. Добров тут же посмотрел на соседку. Сперва удивился, чего это ей нужно от него, потом хотел было погладить, но она отскочила.

          - Боишься? Правильно, нас нужно бояться. Людей нужно бояться! Что им стоит тебя ударить, поиздеваться над тобой? Ничего, вот именно. Как там? «Злой, как собака» говорят!           – Добров засмеялся. – Где ж это собаки злые? Где ж звери злые? А люди-то, вот, смотри! Ненависть ко всему, что не так, как они хотят. Не далась ты, псина, чтобы тебя погладили, лови пендель! Здорово придумано? Ненавижу их всех, - Добров изменился в голосе. - а больше всего – себя!

          Инженер опустил голову. Дворняга подошла к нему и начала облизывать его грязные руки.

          - Уже не боишься, значит. А я на твоём месте бы бежал куда подальше. Я ведь того… Жена моя и дочь недавно. Понимаешь? – лицо инженера было мокрое, слёзы текли, как по оконному стеклу под дождем. – Дочка, Машенька, в первом классе. Катька, жена, говорит: «Отвези в школу», а я им такси вызвал; работал ночью, устал. А там… таксист жив, все живы, кроме моих девочек. Я… я такси им на тот свет вызвал, понимаешь?

          Добров заплакал, тихо, почти неслышно. Дворняга смотрела на воду.

          - Таксиста ненавижу, людей ненавижу, себя ненавижу. Почему? За что? Девочки мои…

          Вдруг сверху, с моста, послышался короткий визг. Добров поднял голову и увидел, как что-то упало в воду, ему показалось, что это человек. Дворняга прыжком подлетела к краю берега и начала лаять.

          - Что… я сейчас. – инженер вскочил, быстро снял куртку, на ходу стянул ботинки и прыгнул в воду.

          Дворняга продолжала лаять. Инженер Добров поплыл в сторону, куда, помнилось ему, упал человек. Он понимал, что в состоянии, в котором находится сам, утонуть было делом плёвым, но старался об этом не думать. Добров нырнул, затем ещё и ещё; и уже выныривая он почувствовал ногой что-то, из последних сил опустился глубже и схватился чью-то тонкую руку. Затем, держа голову выловленного им человека над водой, пытался плыть к берегу, на лай, который то затихал, то становился громче.

          Добров вытолкнул из воды сперва человека, затем кое-как вылез на берег сам. Он наглотался воды, дрожал, было чудовищно холодно. Дворняга лаяла теперь уже на инженера. На четвереньках, кашляя, Добров подполз к человеку, которого вытащил из воды, это была девочка, совсем ребёнок, с бесчувственным, безжизненным лицом. Инженер начал прощупывать пульс, старался определить, есть ли дыхание. Девочка была неподвижна, пульса не было. Добров расстегнул курточку, ударил кулаком девочке в область сердца, начал делать непрямой массаж и искусственное дыхание. «Ну же, давай! Давай!». Изо рта девочки пошла вода, она закашляла. Дворняга перестала лаять, Добров засмеялся: «Жива! Жива!»

          Глава девочки были полны ужаса. Она кашляла какое-то время, восстанавливая дыхание, после осмотрелась и заплакала.

          - Ты жива, слава богу! – сквозь судорожную улыбку процедил Добров. – Не плачь. Теперь всё хорошо. Как тебя зовут? Где ты живешь?

          Девочка уже могла сидеть самостоятельно. Добров отпустил её, нащупал на земле свою куртку, достал из её кармана телефон. Куртку накинул девочке на маленькие плечи, а сам вызвал «скорую» к мосту, заикаясь и долго вспоминая его название. Как только Добров закончил говорить, девочка тихо, сквозь дрожь на губах, сказала:

          - Ева.

          - Что? – посмотрел на неё Добров.

          - Меня зовут Ева. Я живу далеко. Ушла дальше от дома.

          - Ева, зачем ты ушла?

          - Он. Я не могу без него, - девочка заплакала.

          Добров приобнял её, нежно, будто бабочку, улыбнулся.

          - Тише, тише. Кто? Ах, молодой человек? Ну и что? Ты такая юная. Сколько тебе лет? Пятнадцать? Тем более. Вся жизнь впереди! А то удумала, глупышка, с моста прыгать! Убить себя! О родных подумала? Пофигу?! Нельзя так говорить! Я уверен, что они очень беспокоятся и уже ищут тебя. А ты! Поплачь, поплачь. Всё хорошо. Жизнь стоит того, чтобы её прожить, а умереть… мы и так все умрём, рано или поздно, по дороге в магазин или за завтраком. Так что, поживи ещё. И постарайся пожить так, чтобы не жалеть ни о чём.

          Ещё несколько минут инженер Добров что-то говорил и говорил, дворняга положила голову Еве на ноги и тихо лежала. Девочка перестала плакать и молча слушала, смотря в одну точку, потом обняла Доброва и сказала:

          - Спасибо Вам большое.

          Приехала «скорая». Добров и Ева сели в машину, которая быстро добралась до больницы по ещё непроснувшимся улицам утреннего города. Добров, убедившись, что всё с Евой хорошо, и за ней уже едут родители, отказался от госпитализации. Вышел он из больницы всё ещё весь мокрый, в рванной одежде, побитый, в одном ботинке – второй упал в воду, когда Добров нырял – и увидел у ступеней знакомое лицо, точнее морду. Дворняга, заметив инженера, вскочила, завиляла хвостом.

          - Чего ты радуешься? Всё равно я всех ненавижу! – с лёгкой улыбкой сказал Добров и начал спускаться по лестнице. – Люди же, они глупые, бестолковые. Вот прыгнул я за девочкой, а ради чего? А ради чего она убиться хотела? Кто ж нас, людей, поймёт! А я теперь заболею! Разве хорошо? – он начал гладить дворнягу, та легла на спину. – Ещё и ботинок потерял! Обидно! Одни беды, одни беды от этих людей! Ненавижу я их!

          Добров засмеялся. Над людьми, над собой или над девочкой, этого он не понимал.

          - Ладно, пойдем домой. Помоемся, покушаем. Машенька бы обрадовалась, что я собаку завёл, она хотела. А ещё, жена бы мне по шее дала за пьянство. Посмотри на меня! Убожество! Как из помойки! – Добров шёл по улице, дворняга ковыляла за ним, и вдруг инженер остановился – Слушай, а как вообще тебя зовут? Евой хочешь быть? Ну и хорошо, пойдём.

          Ева одобрительно завиляла хвостом и пошла рядом с тяжело ступавшим Добровым, который уже ничего не говорил, а просто любовался утренней зарёй.