Её портфель всегда казался мне тяжелее. И неудивительно, она же девочка, прилежная ученица, отличница. Это я, раздолбай, даже не все уроки посещал, только последний никогда не пропускал, чтобы потом проводить её домой.

Подожжённый солнцем алый пионерский галстук весело подпрыгивал на груди, цепляясь за встречный ветер, который не преминул возможностью поиграть с завязанным белым бантиком на голове. Она забавно и мило щурилась, а веснушки скромно улыбались, когда свет пробивался через полную жизни листву. Тот май выдался очень богатым на ласковое весеннее тепло. А мне нравилось просто идти рядом и смотреть на неё.

В детстве всё кажется ярким, живым и обязательно потрясающим. Сочный запах свежескошенной травы и таящих на солнце луж бьёт в ноздри, вертолёт в небе приветливо машет лопастями, лёгкие горят огнём, и во рту поселилась пустыня Сахара, - о которой рассказывала сегодня географичка – после догонялок с одноклассниками. А девчонка из дома напротив вдруг стала самой красивой во дворе, да что там, в мире. Её улыбка не светила ярче солнца, но куда лучше поднимала настроение на весь день. Дыхание перехватывало, стоило дуновению ветра принести её запах. При звуках её голоса сердце радостно замирало, а затем ускоряло свой бег, словно регбист в отчаянном рывке к зачётной зоне команды соперников.

Вот и тогда я опять не слушал, что она говорит, а только наслаждался мелодией её голоса. Кажется, что-то про отца и его работу, что он часто бывает в командировках в удивительных и чудесных местах и привозит оттуда сувениры и артефакты – ей нравилось это слово. А мне нравилось другое – Ирина. Никогда не мог произнести её имя без улыбки на губах – настолько волшебной она была.

Вскоре, ещё одним погожим майским днём я снова провожал её после уроков, любовался, как солнечный ветер ликует при встрече с её причёской из чистого золота и щёки горят на бледном лице, а она снова рассказывала что-то интересное и забавное. Только взгляд её стал грустным. Я не решился спросить и преисполнился тревогой и чувством неизбывной липкой тоски. Она не зашла в подъезд, пока я не направился домой, долго махала и смотрела мне в след.

На следующий день, первый день каникул, я только и успел, что из своей квартиры рано утром увидеть, как Ирина с родителями грузят чемоданы и садятся в машину, а затем уезжают.

Я не знал её новый адрес, и не уверен, что она знала мой. Это и к лучшему. Я не мастер писать длинные письма.

В моём сердце, на самом дне, поселилась уверенность, что мы ещё встретимся. Эта вера стала навязчивой идеей, я раз за разом представлял, как спустя годы мы сталкиваемся тёплым осенним днём на улице в чужом городе, вместе едем в уютном купе поезда через таёжную ночь, час-пик притирает нас друг к другу в метро и ещё множество разных фантазий. Я хотел, чтобы в тот день  Ирина увидела меня сильным, красивым, успешным человеком, а не тем лентяем и шалопаем из далёкого детства. Поэтому в следующем учебном году мои зубы впервые по-настоящему ощутили крепость гранита наук. Ни одна драка после уроков не была такой тяжёлой, как с собственной ленью, но образ Ирины, её укоризненный взгляд, когда я снова пришёл только на последнее занятие, подстёгивали меня в бою каждый раз. И каждый раз я побеждал.

Золотая медаль мне только с грустью помахала издалека – слишком поздно я взялся за ум, но непостижимым образом полюбил химию и биологию, благодаря чему успешно поступил в медицинский. Я мечтал стать врачом, а Ирина ободряюще улыбалась. Путь лежал через груды учебников, справочников и журналов, зачёты, экзамены и преподавателей, и она была звездой, по которой я сверял направление.

Общение с людьми по-прежнему было моей слабой стороной – колючая, как морской ёж, агрессия, взращённая в школе, не давала никому сблизиться со мной, да мне это и не было нужно. По той же причине я стал патологоанатомом и, проходя интернатуру в областном центре за Уралом, куда меня распределили, не заметил, как, тихо ступая кроссовками и скрипя кожей, подобрались грозные «девяностые».

Работы было много: убийства, суициды, «передозы». Моя психика от созерцания зверств, которые люди творили с другими или с собой, каждый день умирала и восставала из мёртвых. К счастью, я вскоре приспособился.

Развал Союза для многих был тяжёлым и неожиданным ударом исподтишка, для остальных – время возможностей. И они ими пользовались.

Минимум раз в месяц мы наряжали очередную жертву, в лучшем случае, «огнестрела» и получали из чёрного джипа или «бумера» пухлые конверты с зелёными бумажками за то, что «сделали красиво». К концу этого поганого для страны времени я хорошо поднялся в профессиональном и финансовом планах. Именно тогда судьба снова свела меня с Ириной. 

Ни в одной из своих грёз я не воображал такой встречи. Подобное случается редко, но реальность превзошла все мои ожидания. Ирина изменилась с того грустного дня – безумно похорошела, - но я сразу узнал её. Мраморная кожа дышала прохладой, чувственные губы окликали меня по имени и звали к себе прикоснуться, но только едва-едва, чтобы почувствовать дыхание и содрогнуться от желанной физической близости, платье чуть прикрывало ямочки на плечах – самую соблазнительную часть её тела.

Наконец, мне было что сказать. Столько всего накопилось во мне за эти годы. Я рассказывал, как мечтал об этом моменте с того самого дня, как увидел отъезжающую машину из окна кухни, как её образ поддерживал меня, как стремился к успеху ради неё и как горько каялся, что не узнал тогда причину её грусти и новый адрес, почему не смог писать письма. Она лишь молча улыбалась в ответ уголками губ, понимая и сожалея вместе со мной.

Мы проговорили до глубокой ночи, как старые знакомые, которые не расставались ни на день последние несколько лет. Она всегда была для меня той самой, предназначенной и предначертанной судьбой, ни на миг я не подвергал сомнениям мысль, что и в прошлых жизнях мы вместе. Можно размотать веретено времени до Древнего Египта и даже там найти нас, сидящих за обеденным столом на земляном полу в жилище из глины и счастливых.

Лунный свет, стелющийся из окна, серебрил её кожу и придавал ей сказочный вид. Ирина казалась лесной нимфой с водопадом из золотых волос, вышедшей на лесную поляну, чтобы насладиться ночной прохладой и истомой. Я долго смотрел на неё, с каждым мгновением влюбляясь всё сильнее. Меня переполняла радость  от встречи, разговора, чувств, что захлестывали и плескались уже у самого горла, перехватывая дыхание.  Изюминкой, квинтэссенцией, самой сутью этой ночи стал поцелуй, треском электрического разряда порвавший жизнь на две части «до и после», когда мои губы встретились с её устами.

 Сознание угодило в клетку первобытных инстинктов, страсть блокировала лобные доли мозга, и мои губы начали жить своей жизнью, целуя её, наслаждаясь ей. Верхняя губа, затем нижняя. Прохладная гладкая кожа согревалась моим дыханием. Руки купались в золотистом водопаде длинных волос. Нос трепетал от цветочного запаха. Её веки были закрыты от удовольствия, но я чувствовал на себе взгляд тёмно-синих, словно озерца высоко в горах, глаз. Платье соскользнуло с плеч, открывая ямочку ключицы для  поцелуя. Губы спустились ниже и нащупали затвердевшие бутоны сосков под невесомой тканью.  Раздался стон. Мой или её? Крохотный кусочек шёлковой материи упал на пол, брюки отозвались звоном пряжки ремня. Пальцы массировали небольшие впадинки на пояснице.

Стон. Мой?

Я словно окунулся в прохладный, освежающий горный ручей иссушающим полднем. Мурашки строем прошлись по коже вдоль позвоночника, сознание окончательно угасло в вихре ощущений и рухнуло на дно живота, через несколько бесконечных мгновений взорвавшись и затопив радужным  непроглядным туманом моё естество.

Сладкий, протяжный, громкий стон. Её? Или мой?

Я как раз закончил возиться с брюками, когда хлопнула тяжёлая металлическая дверь позади.

- Свежая? – спросил вошедший.

Я кивнул.

Коллега подошёл к столу, на котором лежало тело.

- Красивая. Жаль такую, - устало пробормотал он со вздохом. – Что с ней случилось?

- Ударили сзади при попытке ограбления. Закрытая черепно-мозговая травма. Не совместимая с жизнью, - ответил я.