Чья-то ладонь прижимает ночь к окну моей комнаты: я выключаю разоблачение и впускаю верную подругу всех влюбленных и преступников – ночь.

Неуклюжие листья вьюнка, укрывающего мое окно колыбелью тайны, приглушенно бьются в стекло, и постукивают пальчики невидимой руки. Я жду, а она проникает все дальше и глубже… Ночь…

Заговор теней… наверно… да нет, точно – это заговор теней.

Холодное лицо приближается их тьмы, холодные руки ложатся на мрачное стекло иллюзий, ставшее в мгновенье неровно вспотевшим. Луна и тени луны окрашивают это лицо по-своему, по-лунному. Кто это?

- Любовь… - вдруг звучит ее голос у меня в голове, - это любовь.

Губы молчат, но глубокий вдумчивый взгляд заставляет меня подойти. Я касаюсь стекла и ощущаю тепло ее ладони, прижимаюсь щекой к ее теплой щеке, и слышу ее теплые слова: «Я так скучала…»

В небе чиркнула слеза с далеких звезд. Вот еще одна – в другую сторону. И с каждым падением этих дивных искорок где-то глубоко в траве, в холодной росинке рождается новая тайна и заполняет чью-то душу теплом неизведанного. Может быть с падением новой звездочки и в твоей душе зародиться тайна. Так блестят сейчас и глаза у Лемби.

Она здесь, стоит рядом и разглядывает узоры на обоях: кто оставляет такое странной красоты следы? В темноте, при хрупком ледяном свете, пробивающемся сквозь заросли живой ограды, ее тело выглядит нереально: то исчезает, то пятнышками заполняет пространство возле пастели. В ее волосах сережками висят гроздья мелкого дикого винограда с берегов сказочных рек. Я привык к ней там: в лоне природы она естественна и прекрасна, но здесь, где все имеют свой вес и прячут свою заниженную цену, ее нагота стесняет меня. Она, конечно, понимает и только улыбается, не обращая на меня никакого внимания.

А за окном хмурится ночь: незаметно с горизонта армия дождевых туч поглощает звездное поле и все ближе подбирается к одинокой луне. И вот в комнате совсем темно, на миг я теряю Лемби, и вдруг ее нежные руки обвивают мое тело сзади, а горячие губы касаются моего плеча. Ее руки плывут вверх по груди, отрывая по пути обреченные пуговицы. Ладони ее ложатся мне на плечи, и она крепко-крепко прижимается к моей закипающей спине.

- Что ты видишь? – шепчет Лемби. – Дорогу…

 - Дорогу, - продолжаю я, описывая возникшее видение, - дорогу в ночь, она ведет в гору… в город.

- Город?

 - Город молчит: он спит и плачет – с ним расстается его житель.

- Кто он?

- Я поднимаюсь по дороге, я вижу его… их двое… Ей жаль: она нашла что-то новое в старом, еще непонятное, но уже теряет это навсегда. Ему нравятся ее слезы: они напоминают о дожде, сблизившем их. Они стоят, обнявшись и целуясь, и ночь, любуясь ими, грустит.

Тихо запело стекло – это бесцельные капли дождя, разбиваясь, вздыхают о утерянной высоте.

- Кто еще знает обо мне?

- Первая и самая близкая их чужих тебе. Она видела во мне искренность причиной моей слабости, я же этой причиной считал взаимность чувств.

- Что же это за слабость? – удивляется Лемби.

- Красивая мечта, которая уже сейчас пустила свои корни в моих чувствах, - отвечаю я.

- Но помни: мечта остается красивой, оставаясь мечтой. Знаю я твою мечту, - Лемби рисует на моем плече загадочные узоры. – Но скажи мне: кто твоя невеста? Ты видишь ее?

- Нет, - честно признаюсь я.

- Хочешь, чтобы я показала ее тебе?

Я дышу чуть слышно, боясь спугнуть ее пророчество. Будущее… где-то рядом, за углом, - плачет, - как разбуженный шумом ребенок, - хрупкое.

- И среди ведьм есть похожие на женщин, - говорит Лемби, - так же как и среди женщин – похожие на ведьм. Они всегда красивы и думают, что никогда не полюбят, хотя хотят этого…

Я слушаю описание этих «ведьм-женщин» и не понимаю, для чего она шепчет мне и рисует невидимые знаки на плече.

- Моя невеста будет ведьмой? – не выдерживаю я.

- Не обязательно. Только, если ты этого захочешь, ведь я почти все тебе о них рассказала.

- Расскажи мне еще о чем-нибудь, - прошу я и вдруг освобождаюсь из ее объятий.

Она подталкивает меня к кровати, а сама садится лицом ко мне на колени. Лемби обвивает руками мою шею и наклоняет голову, соприкасаясь прядью волос с моими мягкими, как она говорит «майскими» волосами.

- Я расскажу тебе о ночных ласточках, - обжигает она и целует.

- Кто они? – я чувствую, как уношусь в никуда.

- Ночные ласточки… - слова тают и теряются, растворяюсь вокруг.  – Представь: у тебя в руках…

Вдруг я ощутил на коленях какой-то плоский предмет, а мои палицы сжимают ручку этого предмета, оказавшегося дипломатом.

- Открой его, -звучит окутавший меня голос Лемби.

Я подчинился.

- Посмотри.

И я увидел аккуратно сложенные пачки купюр: полный дипломат денег.

- Люди готовы отдать за это все, даже то, чем они не владеют. И запомни: если он отдает то, что, как ты думаешь, дорого ему, значит он уже когда-то делал это, потому и согласился.

Я захлопнул дипломат и встал:

- Согласен.

Люди, сидевшие со мной, вокруг костра на опушке темного леса, скрывающего в себе заброшенное кладбище, оживились и заметно повеселели.

«Ты продал им то, что они хотели получить, - подсказывает Лемби, - но ты еще не получил то, что могут они продать. Жди – они сами предложат».

Я видел в их глазах еще неоконченное удовлетворение от сделки. Их было пятеро: четыре молодых парня, брошенных под колеса судьбы, и девушка в ярком, светло-зеленом платьице с накинутым на плечи пуховым платком. Она медленно покачивалась на корточках и смотрела в огонь: ей казалось, что ее тело плывет по той же волне, что и язычки пламени, ревниво заглатывающие свою древесную пищу.

Я развернулся и, махнув рукой своему спутнику, - лохматому горбуну с золотой фиксой, то и дело подмигивающей в темноте, - пошел по грунтовой дороге по направлению в город, спящий безмятежно на горе.

- Говорят, у тебя есть что-то покруче? – бросил в след их передовой – вызывающего вида пацаненок лет шестнадцати. Странно: его слушались и выглядевшие старше, с более тусклыми глазами. Молодость командует; более жаркую кровь быстрее погасить.

- Правду говорят, - соглашаюсь я, не поворачиваясь.

И тут они засуетились: недокуренная сигарета, задрожав в страдающей руке, вырвалась в ночь, у кого-то щелкнул складной ножик, заставив оскалится горбуна, и тут же закрылся и улегся на свое прежнее место; из-за спины передового показался такой же юнец и, оперевшись рукой о плечо товарища, выпустил мне в спину струю пушистого дыма.

Огромный белый диск луны, похожий на задумавшийся череп, чуть касаясь верхушки елей, катился по лесу.

- Покажи, - прохрипел чей-то грубый голос за костром.

- Я покажу место, - обернувшись, предложил я, - где этого много. Но обратно выбирайтесь сами.

-Договорились, - кивнул командир, и этот кивок волной прокатился по его телу.

- Стоп-стоп-стоп, - заспешил заогненный хрип. – А где это место?

- Близко, - зашипел горбун: у него почти не было голоса, а точнее он звучал бесцветно, тускло и холодно.

- Намного ближе, чем думаешь ты, - добавил я.

Передовой подбежал к поднимающемуся с земли хриплому и стал извиваться перед ним:

- А ты останешься здесь! – понял?

Широкими шагами я направился к лесу, за мной семенил горбун, а следом беспорядочно шли трое ребят, подпрыгивающими, танцующими движениями приближая свое тело к неминуемой гибели от наслаждения. Девушка плелась сзади, чуть приотстав: она еле переставляла ноги, загребая чахлую траву и беспокоя земляных жуков, неугомонных в эту ночь и без этого.

«Вы все идете в одном направлении, - сообщает Лемби, - но у каждого из вас свой размер шага и свои сопутствующие мысли. Твой проводник – заполняющая жертва, он не нужен тебе – нужна его трость, но только в его руке она приобретает полезное значение: указывать дороги. Ты один останешься жив – только в этом случае получишь ночную ласточку».

«Зачем она мне?» - осторожно спросил я.

«Зачем? - удивилась Лемби. – Это такой же глупый вопрос, как и «Зачем мне есть?», «Зачем спать?»… еще рано знать. Подожди».

Сизый дымок бледной пеленой застилал поверхность земли, окутывая ноги живой легендой ночи. Луна хищно бросила ритуальный свет на подчиненный ей сейчас лес. Где-то далеко сзади мелькало ярко-зеленое платьице, словно одинокий светлячок, заблудившийся во враждебных трущобах. Замеревшая тишина вслушивалась, проникая в каждое биение сердца.

«Ты слышишь? – Лемби со мной, - этот тоскливый свист… Они ждут. Так иди и накорми их!»

- Что это за звук? – начало высказываться волнение, отрезвляющее с каждым шагом.

- Голос голодного нетерпения, - пояснил я.

Туман поднимался все выше, и уже в нескольких метрах нельзя было отличить ствол дерева от человека. Земля становилась мягче и пружинила под ногами, придавая неуверенность шагам. В этом мире, что охраняет Ви-ви от постороннего наблюдателя, все мягко завораживает.

Вот и вода: черная мгла, поросшая местами островками ряски, с торчащими неуклюже корягами, похожими на выгнутые спины и плавники подводных змей. Иногда в этих корягах вспыхивали желтым фонарики и тут же гасли, не успев вздохнуть. Со стволов раздетых деревьев стекала черная вязкая жидкость, напоминающая растопленный пластилин.

Я смело ступил в воду. Брод – узкая тропка, скрытая чуть под поверхностью – был единственным путем через лесное озеро.

Не знаю, почему они шли за мной, что думали получить здесь.

«Они бояться потеряться, - подсказывает Лемби. – Они бояться думать, потому что любая мысль – это мысль о страхе, о страхе перед одиночеством, даже более, чем перед смертью».

Где-то сзади раздался приглушенный всплеск воды: что-то изящно погрузилось в воду. Чаще заморгали фонарики, гуще потекла жижа по стволам. Стало еще тише. Я слышал как бьется сердце «храбреца», как бешено двигаются его глаза и напряглось тело.

Остановившись, я внимательно поглядел на жалких безыменных созданий человеческой природы. Они все поняли: их умоляющие глаза просили о пощаде.

Совсем рядом встревожилась вода, и тут же с другой стороны возникли ленивые волны, поглощающие друг друга.

Я щелкнул замками дипломата и вздернул его рукой вверх. Несколько пачек были распечатаны для проверки и на водную гладь, кружась и переворачиваясь в воздухе, выпорхнули совсем новенькие купюры. Никто даже не шелохнулся. Передовой только взглядом проводил улетающие деньги, но головой пошевелить боялся.

И тут произошел тот толчок, которого все боялись и ждали: замыкающая и отставшая ото всех девушка резко вскрикнула и, мелькнув ярким цветом одежды, упала в воду. Тут же вокруг нас закружила стихия, и несколько затаившихся подводных тел пустились на шум.

Оскалив свой золотой зуб, еще больше сгорбившись, проводник побежал тараном на оставшихся, но сбив их, он сам потерял равновесие и стал наклоняться с брода в пасть смерти. Он упал на спину в самую ряску, и какое-то мгновение лежал, дрожа всем телом и беззвучно шевеля губами, как вдруг скользкая холодная рука обвила его за шею и потянула на дно.

Оказавшись в воде, несчастные искатели необычного, изо всех сил принялись грести в разных направлениях. Того, кто плыл энергичнее других, дети лесного озера настигли первым: обхватив его ноги, потянули в обратную сторону, постепенно уходя вглубь. Одному удалось достигнуть берега, и он лежал там, наполовину в воде, содрогаясь в предсмертных конвульсиях немого смеха, а по бокам пристроились две длинноволосые русалки и, похлопывая от удовольствия по черной глади рыбьими хвостами, щекотали его игривыми пальчиками.

Последний пытался залезть на дерево, обняв его ствол крепкой хваткой немеющих рук, но чьи-то, более привыкшие к здешней воде руки, уверенно тянули его в воду. Соскальзывая и сдирая клочками кожу, он погружался в свою последнюю бездну: глаза жадно запоминали небо, а губы хватали порциями воздух, предчувствуя вековое рабство в русалочьих гаремах.

Вдруг сзади послышался всплеск, и на подводную тропу поднялась совершенно обнаженная, изумительно красивая женщина с безупречной фигурой. Постепенно тишину стал заполнять гул с поверхности озера. Спрятавшись в корягах, за нами наблюдали множество внимательных желтых глаз.

Она подошла совсем близко, и меня сковало оцепенение перед ее гордой откровенностью и красотой.

- Зачем ты пришел? – еле слышно  произнесла она, казалось говоря своими медовыми глазами.

- Я пришел за Верой, - ответила Лемби моим голосом.

- Что ты принес?

- Я принес души.

- Ты принес  недостаточно, - возразила она и, отрицательно покачав головой, стала удаляться.

- Остановись, Лу, - произнес мой голос с ноткой угрозы, а по воде поползло тревожное плескание.

Принцесса Лу остановилась и, удивленная услышанным, повернулась ко мне, предпочитая сохранить дистанцию. К броду стали тихо подплывать ее подруги, но она предупредила их дальнейшее приближение напряженным жестом руки.

- Ты забываешь о традициях, - важно напомнил я, - а им подчиняются все.

- Кто ты? – всматриваясь с тревогой, спросила принцесса.

- Тебе не обязательно знать кто я. Отдай мне Верность!

Я не просил, я требовал – требовал у тех, кто с легкостью забирает жизни, даже не предупреждая о своих намерениях. И она подчинилась. Не мне конечно, но уверенности в моем голосе.

Позади принцессы образовался густой туман, из которого она взяла небольшую птичью клетку, накрытую бархатным платком, и протянула мне.

Я принял невесомую бесценность из рук царствующей здесь принцессы Лу и, оставив ее неуверенной и беспомощно загипнотизированной, ушел, пока они не опомнились и бросились в погоню.

Я вдруг заметил то ярко-зеленое платьице – оно уже не было ярким: разодранный клочок сероватой ткани терся о берег, цепляясь за колючую траву.

«Я тебя обману, можно?» - только Лемби могла просить разрешения для обмана. – Не думай о ней: она утонула, ее приняли в свои сады подруги Лу».

Ступив на твердую землю, я стал идти осторожнее, внимательно изучая окружающие кустарники. Я знал, что могу увидеть ее в любую секунду, в любом неожиданном месте, но все равно мое сердце сжалось от неприятия увиденного: совсем молоденькая, лет 15-ти, девушка сидела, сжавшись в клубочек страха и дрожала каждой частью своего хрупкого обнаженного тела. Увидев меня, она даже не вскрикнула, а лишь замерла и повалилась на бок, прижав мягкую высокую траву, охотно принявшую ее в свою колыбель.

Накрыв ее теплой рубашкой, я поднял легкое, но сильно напряженное тело на руки.

Луна безмолвно наблюдала за мной. Осуждала она меня или поддерживала?... Молчала и Лемби.

Совсем скоро я вышел из леса к одиноко догорающему костру и положил застывшее тело, чтобы согреть, но оно сжалось еще сильнее, превратившись в бесчувственный камень. Я присел рядом и, стоило мне на секунду закрыть глаза, как пристальное внимание стало буравить мое сознание. Вздрогнул – на меня смотрели медовые глаза Лемби, она сидела рядом и улыбалась.

- Ты устал, - Лемби заботливо погладила по щеке. – Мой мальчик устал – отдохни, я расслаблю тебя.

Ее голос обладал необыкновенной властью: тело мой уже тонуло в невесомости, а руки и ноги отяжелели и лежали словно на бетонной глади, голова медленно раскалывалась на части, и каждая из частей испарялась, становясь доступной.

- Только для тех, кого любит ночь, - шептала Лемби свои заклинания, - кого манит она бесцветным молчанием звезд и растворяет в себе. Только с их рук, способных обнять необъятное, ночные ласточки хотят взлетать и разносить свои признания: Любовь, Веру и Независимость.

Внезапно все закружилось, и я вновь вырвался на окраину леса, к догоревшему уже теперь костру, к моей спутнице, которая теперь сидела на корточках и разгребала сухой веточкой тлеющие угли.

- Проснулся? – заметила она и вяло улыбнулась, но не скрыла, что рада моему пробуждению. – Что это за птичка? Такая странная – она успокоила меня.

Я не ответил, а она поднялась и подошла ко мне легкой непринужденной походкой. Ее лицо расцветало красотой юности, глаза были чисты небесным светом и притягивали милой, симпатичной искоркой. Моя рубашка, застегнутая на две нижние пуговицы, оказалась ей ниже талии всего лишь на ладонь, но это не смущало только ее да небрежный предрассветный ветерок, гуляющий в ее светлых волосах, то, распахивая свободную от пуговиц теплую ткань, то прикрывая возбужденную нежным дуновением грудь.

- Ты спас мне жизнь, - произнесла она, - я готова расплатиться с тобой.

- Нет, - я коснулся ее пальчиков, выглядывающих из длинных рукавов рубашки, - ты еще не готова.

Закусив губу, она опустила взгляд и отошла.

Я захвалит клетку, взял девушку за руку и повел к дороге на город.

«Зачем тебе знать имя? – предугадала мой вопрос Лемби. – Она изменилась, а имя осталось прежним: оно не важно. Она обрела то, чего ей не хватало: уверенность – она обрела новое имя».

- Где мы…. – бормотала девушка по пути без интонации вопроса. – Кто мы… Куда мы идем…

- Кто должен знать это? – спросил я остановившись.

А она так доверчиво посмотрела мне в глаза, прикоснулась к щеке, провела ладонью по волосам и вложила свои зябнувшие руки в теплые мои.

- Детям нельзя, - она задумалась на секунду, - а взрослые слишком устали.

И все-тока ее глаза не были пустыми, как не бывает пустым небо, а искорка - это капля моря, отражающего голубой свод и краешек солнца, готового утонуть, а ее слова не были словами ее глаз.

«Я украду у тебя зрение, - предупреждает Лемби, и я оказываюсь во тьме, - слух. – Я погружаюсь в безмолвие. – Я забираю все твои чувства, - и мое сердце сжимается и замирает, вдруг остановившись. – Неужели я похожа на смерть?... Ты прав, у смерти нет одного лица: оно индивидуально для каждого мгновения жизни. Но запомни, мой милый, так верить нельзя, тем более такой сказочнице, как мне. Верить можно только маме – она зря не обманет.

Ко мне вернули все чувства, но появились новые ощущения: я сидел справа от водителя джипа, согласившегося подкинуть ранних путников, и мы уже подъезжали к  спящему еще на горе городу. Моя спутница свернулась калачиком на заднем сиденье и что-то тревожно бормотала в полутьме.

Мы тихо поднимались в ночное спокойствие спящих жителей. На краю города стояли заброшенные деревенские дома с заколоченными окнами и тяжелыми ржавыми замками на еле дышащих дверях. И как только машина стала набирать скорость, в свет фар попали двое, стоящие посередине дороги. Водитель резко затормозил и выключил свет.

Они продолжали стоять, обнявшись и целуясь, а луна ласкала их лица холодным синеватым светом. Водитель просигналил им отрывисто резким гудком. Девушка первая нехотя оторвалась от поцелуя, так понравившегося тоскливой в это ранее утро луне. Их лица хищно повернулись к потревожившим интимность губ. Уверенная женская рука медленно поднялась с поблескивающим в ней огнестрельным оружием; раздался жесткий выстрел, который потряс наши иллюзии о покое.

Водитель успел лишь печально ухмыльнуться: в следующий миг пуля разнесла ему полголовы, забрызгав нас теплой липкой жидкостью и костяными косточками,  но сохранив жизнь лобовому стеклу.

Джип стал потихоньку ползти с горы, а салон заполнил нервный визг проснувшейся от выстрела девчонки. Я покрепче обхватил ее, и мы спешно покинули автомобиль. За нами прыгали какие-то мелкие твари, щелкая челюстями и повизгивая от неудач. Побежав к двери ближайшего дома, я сбил дряхлый замок и, ввалившись внутрь, захлопнул ее, успев увидеть уже разинувших в полете пасть отвратительных прыгающих существ. Им пришлось столкнуться с возникшей на пути преградой, озвучив это событие глухим стуком и хрустом ломающихся челюстей.

Из темного коридора мы попали в совершенно темную комнату, в которой тут же вспыхнула свеча, стоявшая, как оказалось, на столе в дальнем углу. Над свечой склонилась тощая сгорбленная фигура в мрачном длинном плаще. Его серые костлявые пальцы прикрывали дрожащий огонь, а дряхлый голос умолял:

- Пожалуйста, тише: у меня нечем больше зажечь эту свечу, а если она потухнет вновь – потухнет и жизнь моей красавицы дочери.

Глаза постепенно привыкли к темноте: в другом углу стоял на трех двуножных табуретах гроб. В гробу на черной подушке, покрытая черной бархатной скатертью лежала бледная женщина. По ее щеке текла изумрудная слеза, оставляющая мокрый ровный след боли.

- Я лекарь, - с тихой грустью поведал старик. – Я вылечу ее.

Он посмотрел на непрошенных гостей, его лицо оказалось столь же сухим и костлявым, что и пальцы, которыми он уже манил незнакомку к себе:

- Подойди, я дам тебе спокойствие.

И та потянулась, а мне пришлось с ней, так как руки моей она не выпустила. Старик поблуждал костями под столом и вынул оттуда прозрачную кружку с дымящейся жидкостью.

- Выпей, -предложил он, - тебе станет несравненно лучше.

Верность не задумываясь выпила содержимое. Лекарь оказался прав: ей стало лучше, стояла она теперь ровно, без моей поддержки.

- Ну а теперь я займусь своей дочкой, - старик встряхнул ладони, взял свой чемоданчик и подошел к гробу.

Он отдернул покрывало, обнажив бледной женское тело, покрытое лишь лепестками черной розы и сиреневыми ветками, достал инструмент.

Безумные тени плясали на стене и кричали – только их никто не слышал, они нехотя отражали происходящее: старик замахнулся топором с острым, но узким лезвием, целясь в выползшее откуда-то на шею насекомое, и обрушил с ненавистью все силу, что осталась еще в худых, испещренных временем руках. Веки ведьмы вздрогнули, а из гроба взмыли вверх потревоженные ударом летучие мыши, прятавшиеся в цветах – стаей они ринулись под потолок и исчезли, покрыв все пространство над головой живым ковром, наблюдающим бусинками глаз за нами.

Мы отступили к выходу, старик резко повернулся в нашу сторону и зашипел, но тут в дверь осторожно постучали.

- Кто там? – крикнул лекарь, как будто его оторвали от вкусной трапезы. Свою руку он держал на топорище, а из раны ручьями сочилась темная кровь.

- Впустите, - растворяясь в каждом из нас, голос дрожал на паутине а углах дома, звенел в стеклах и шевелил волосы.

Старик с жалостью посмотрел на дочь, по щекам которой текли слезы и хрусталиками застывали на висках.

- Еще рано, - прошептал он, его рука задрожала.

Мы чувствовали себя зрителями каких-то дьявольских перевоплощений и сцен потусторонней жизни.

Не выдержав напряжения, я распахнул дверь и поймал на кончики ресниц и губ брызги морской волны, заглатывающей обреченное судно. Сильно качало, и вой ночного шторма играл с треском ломающихся мачт и воплями людей, которых кидало по палубе в изодранных в клочья тельняшках.

- Мы прокляты! Мы потеряли ее! – кричал один из них, крепко ухватившись за борт, но и его морская стихия затянула в свое царство.

Я обернулся в растерянности и ужасе, лишь краешком зрения чувствуя, что моя спутница где-то рядом, и увидел капитана тонущего корабля. Он сидел за своим столом и что-то писал, затем достал из тумбочки именной револьвер и, не задерживаясь на секунду, выстрелил в рот. Волна, ворвавшаяся в разбитое окно, смыла со стала лист и подкинула его к моим ногам. Среди размытых пятен крови я прочел лишь одно слово: «Вера».