Матвей обожал ночную смену. Во-первых, нет этой всепроникающей жары, и подбрасывать зерно под загребущие «руки» ленточного погрузчика – одно удовольствие; по сравнению с дневной пыткой почти не устаёшь. Во-вторых – звёзды. С городскими не сравнить, здесь как на другую планету попал – летние, яркие, сочные. Даже отсюда, с освещённой прожекторами площадки, их отлично видно, светят себе из вышины...
На сельхозработы, а конкретно, рабочими тока, они, четверо начинающих студентов, устроились временно. Поработать месяц-полтора (пока не выгонят, как шутил бригадир) и заодно отдохнуть от тяжёлой с непривычки учёбы первого года. Заменить, так сказать, умственную усталость физической. Ну и денег заработать, сколько получится (унести, ага).
Он перехватил поудобней лопату, аккуратно срезал с асфальта слой загнившего позеленевшего зерна, этакую запеканку, и отбросил в сторону, к остальным подобным неаппетитностям. В очередной раз подумав, что не хотел бы отведать хлеба, испечённого из подобной бяки.
Виталик, работавший наверху, в кузове машины – помогал туповатой технике равномерно распределить груз – спрыгнул прямо в бурт, погрузившись в пшеницу чуть ли не по пояс, и крикнул в сторону кабины:
– Хорош! Отъезжай!
– Это которая? – спросил Матвей, когда грузовик уехал, а по ушам, после отключения рычащего погрузчика, ударила звенящая тишина. – А то я уже сбился.
– П-последняя, отбой, – сказал Глеб. Обычно он почти не заикался, но сейчас, должно быть, всё-таки устал. – У к-кого в-вода?
– У кого была, у того больше нет, – басом отозвался из темноты Данил. Он уже прилёг спиной на зерновой склон, отдыхая. – Выпили водохлёбы. И Виталя первый из них!
Жертва поклёпа тут же возмутилась:
– Давай, рассказывай! Вы с Матвеем мне десять капель на дне оставили!
Сдав инструмент сонному сторожу, они не спеша направились к воротам.
Уже за ними, на тропинке между тёмных ночных кустов, Матвей вспомнил одну важную вещь.
– Ключ! От душевой! Бригадир, что, опять зажал?
– Г-говорит, не наладили ещё, – ответил Глеб, ожесточённо расчёсывая заросшую голову. Матвей и сам едва сдерживался. Мельчайшие соломенные занозы, казалось, превратили его в нечто иглокожее.
– И не наладят, – Данил хохотнул, но как-то сдавленно. Горло у него наверняка тоже першило от пыли. – Кому оно надо? Мы через неделю уедем, а местные и дома помоются. Одна нам дорога, в лягушатник!
«Лягушатник», средних размеров пруд, и был у них вместо бани и душа. Гостиница, в которой их разместили гостеприимные работодатели, не имела в пределах своих пожилых стен даже водопровода, не говоря об остальных удобствах. Или неудобствах, вынесенных в лучших деревенских традициях во двор.
Хотя пруд располагался прямо на въезде в село, начинаясь почти от дороги, лишних глаз они не боялись – в потёмках местные сюда не ходили, в этом они успели убедиться. В первые ночи ещё опасались купаться голышом, но вскоре осмелели. Иначе никаких одёжек не напасёшься. А так – снял с себя всё, как следует прополоскал: колючек – как не бывало. Сушили по-простому, на себе: пока допилишь до гостиницы, десять раз обсохнешь – ночи тёплые.
– Я утром Светку встретил у столовой, пока вас ждал, – сказал Данил, отфыркавшись, как кит. Он и походил сейчас на кита, белого, как Моби Дик, – огромное светлое пятно в чёрных волнах. Самый из них здоровенный, он единственный почему-то не загорел, несмотря на адское солнышко дневных смен.
– И? – спросил Виталик.
– И Людку, само собой! – с готовностью добавил тот. – Вдвоём были. Завтра вечером в гости придут.
– Я бы на твоём месте их не звал, – Глеб, балансируя, старался попасть ногой в мокрые трусы, почти неразличимые в полутьме. – Помните, мелкий, т-тот, что на лошади подъезжал, говорил, что с этими двумя полсела переспало? И д-даже он сам!
– Ты и поверил, – Данил с силой выкрутил футболку. – У него женилка ещё не отросла, чтобы у такой, как Светка, что-нибудь обломилось. А вот у меня на неё серьёзные планы!
Он сделал театральную паузу.
– Надо Андрюхе про вино напомнить. Обещал завтра креплёного подогнать.
Матвей обсыхал на ветру, полусонно глядя на звёзды. Завтра будет завтра. До кровати бы доползти, поспать хоть немного до утреннего похода в столовую. Днём будет не до сна, надо роман продолжать, пока свежая идея не испарилась из головы.
Упомянутое литературное произведение было его дебютом и писалось долго и тяжело.
«Интересно, если Вселенная достаточно бесконечна, – пришла ему в голову новая мысль; они, мысли, любили приходить в такое вот, поздно-ночное время, – в ней ведь найдётся и придуманный мной мир? Что с того, что он волшебный... Может, у них там физические константы другие, и всё волшебство укладывается в научное мироустройство…»
***
Аннабель посмотрела на своё отражение в дымящейся глянцево-чёрной лужице – останках «свечи Бальтазара», изобретения отца. Двойник ответил разочарованным взглядом ярких зелёных (в маму, как ей говорили) глаз, из-под сложной – час потратила! – причёски. Зазеркальную досаду девушка всецело разделяла: драгоценная вещь сгорела за жалкие несколько минут. Только-только привыкла к темноте (в «живых картинках» была ночь) и собиралась получше разглядеть одного крестьянского юношу, как вдруг такое разочарование! Парень даже не успел выйти на берег…
Неудивительно, конечно – отбраковка! Трудно заранее рассчитать нужное количество воска для механизма запечатления, и последняя партия часто получается такой, оборванной на самом интересном месте. Брак полагалось уничтожать, это было обязанностью Аннабель, но она никогда не противилась желанию предварительно ознакомиться с предлагаемым свечой зрелищем, пусть даже таким куцым.
В башне отца-волшебника мало других развлечений.
Трудно поверить, но в чудесной свече, показывающей иные миры, волшебства не было вовсе. Самый обычный воск, залитый, правда, тончайшими слоями. А между ними – не менее тонкие пороховые прослойки с кристалликами подкрашивающих веществ в нужных местах. Слой воска испаряется, кристаллы вспыхивают, каждый своим цветом, и возникает картина – замершее мгновение на срезе толстой, в полфута диаметром, свечи. Следующий слой – новое мгновение. И так, пока не догорит.
Но волшебство, и непростое, требовалось для изготовления этих изделий. Создать такое вручную – потратить всю свою жизнь на одну свечу. К счастью, волшебнику помогало умное устройство – механизм запечатления, который позволял отливать полдюжины свечей за один приём.
Аннабель не раз видела, как это происходит. Бальтазар, выполнив необходимые приготовления, прокалывал портал в другой мир. Не такой, чтобы через него прошёл человек – это отняло бы у волшебника магические силы на полгода, не меньше. Да и вернуться через такой портал было бы нельзя. Отец объяснял: всё живое, пройдя в другой мир, воздействует на него своим сознанием и встраивается в него, становится его частью. Ушедший человек обретает там другую судьбу, другую память, другое прошлое. То же относится к обитателям нового мира – они воспримут пришельца как одного из своих. Да он и будет теперь своим!
Исходя из всего этого, Бальтазар приоткрывал лишь малюсенькую дырочку. Только чтобы прошёл тонкий лучик света. Пройдя сквозь хрустальные призмы, луч разделялся на шесть близнецов-лучей. Заклинания отца поднимали из склянок тончайшую кристаллическую пыль и заставляли оседать пылинки в нужном порядке, диктуемом светом. На шести зеркальных площадках вырастали шесть тёмных тяжёлых цилиндров – «свечей Бальтазара».
Готовым изделием мог пользоваться кто угодно, от волшебника до младенца. Бальтазар говорил, что для него не было бы проблемой сделать многоразовую свечу. Не делал, потому что продать её можно будет лишь один раз…
«Прицеливаться», по некоторым причинам, приходилось наугад, выхватывая из жизни миров случайные моменты. Но даже такие живые картины пользовались спросом.
Она огляделась по сторонам, возвращаясь в привычную обстановку. Как часто случалось после подсматривания в окошко между мирами, знакомая с детства комната на вершине круглой башни стала казаться ей маленькой и тёмной, полки высоченных книжных шкафов – чересчур мрачными, чучело филина в углу – ветхим, золочёный балдахин над кроватью – старомодным и бедным.
Хотя нет, насчёт бедности – перебор, в нищету они с отцом ещё не скатились. Он, будучи монополистом, продавал свои свечи очень даже недёшево. Это она знала совершенно точно, ведя всю их бухгалтерию. Но ведь и расходы не отставали! Одни выезды в свет и обеды для знатных женишков съедали половину бюджета. И ничего не сделать – Бальтазар, мягкий во всех отношениях чародей, становился раздражительным и упрямым, когда дело касалось её будущего замужества. Дал, понимаете ли, клятву, что устроит дочери лучшую партию в королевстве.
За спиной послышались шаги. Вот и он сам, лёгок на помине!
Она обернулась.
Отец стоял в дверях, одетый в лучший свой костюм, с серебряной вышивкой по коричневому бархату. Парадный плащ скрепляла серебряная, опять же, застёжка с тёмно-розовым камнем, который стоил – после того, как был потерян мир, где их добывали – целое состояние.
– Доброе утро, папочка! – она посмотрела в его строгие чёрные глаза, – куда-то уходишь?
– Его высочество принц Пьер заинтересовался моими… нашими с тобой свечами. Сегодня у нас будет удачный день!
– Пьер богат. Пожалуй, сможет позволить себе пару-другую свечек, – засмеялась Аннабель.
Бальтазар тоже расхохотался.
– Пару-другую? Продам сегодня не меньше дюжины! – он сбавил тон. – Ты ведь знаешь, дочка, как мы стеснены сейчас в средствах, – отец на миг запнулся. – И ещё я хочу выяснить, верны ли слухи о возвращении Пьера-младшего…
– Понятно. Очередной своднический визит! Знал бы ты, как мне осточертели все твои жирные вельможи и их изнеженные сынки!
Аннабель почти пожалела о вырвавшейся грубости. Но отец не стал обращать её в камень, чего она иногда втайне желала в подобные моменты. Каменным стал лишь его взгляд.
Бальтазар ровным голосом произнёс:
– Я сам знаю, как будет лучше.
И вышел. Даже дверь за собой не закрыл, и Аннабель в опустившейся на комнату глухой тишине сначала слышала скрип старой дубовой лестницы, затем ругань, когда внизу он выместил раздражение на слугах, недостаточно, по его мнению, проворно и осторожно (да, именно в таком сочетании) загружавших товар в карету. Затем – удаляющийся дробный цокот копыт по брусчатке.
«Я тоже знаю, как лучше, – она разозлилась ничуть не меньше, – и поняла, чего действительно хочу. А также нашла способ это получить! Не один ты, папа, умеешь обращаться с заклинаниями. Женщинам закрыт путь в магические академии, но не в отцовский кабинет!»
***
В голове Матвея шумело. Он никогда не был поклонником алкоголя, но отказаться означало испортить праздник друзьям. Кому понравится, когда за столом среди веселящихся товарищей сидит трезвый «засланец»?
Обещанное одноклассником Данила вино где-то задержалось, но последний, воодушевлённый своими планами, добыл где-то водку.
Вообще, выбор напитков и яств оказался предельно небогат. Четыре бутылки упомянутого алкоголя и два позаимствованных (в нехорошем смысле слова) помидора из-за соседнего забора; последними торжественно угостили девушек, всё-таки нанёсших им визит. Единственный сельский продуктовый магазин закрывался непривычно (и неприлично) рано, и они попросту не успели.
Зато украсили стол свечами, имевшимися в гостинице на случай перебоев со светом.
Как ни странно, всё получилось весело и вполне благопристойно. Они поболтали, перекинулись в дурака (никаких «на раздевание», «бутылочек», ни даже намёков на подобное), и даже потанцевали на тесном пятачке комнаты. У Виталика была гитара, сначала он на ней поиграл нечто рок-музыкальное, но быстро спёкся и включил радио с мобильника. Так получилось даже лучше.
Празднику никто не мешал. Небольшая одноэтажная гостиница (в молодости колхозный клуб) была совершенно пуста. Вторая бригада таких же, как они, временных рабочих (но постарше – лет на сорок-пятьдесят), ушла в ночную, других постояльцев не было, а администрация здесь отродясь не ночевала. При заселении им просто выдали ключ от всего здания, явно не опасаясь возможного воровства. Да и красть здесь было в принципе нечего, разве что видавшее виды и застиранное до потери рисунка постельное бельё.
Через некоторое время он то ли задумался, то ли даже задремал. Просто в какой-то миг обнаружил, что комната пуста. Точнее, не совсем пуста: одна девушка, младшая, с тёмными волосами, осталась. У него вылетело из головы её имя. Старшую, беленькую Свету, помнил. Эту, десяти- или одиннадцатиклассницу, судя по внешности – хоть убей, нет.
Девчонка сидела рядом, придвинувшись, и потихоньку наполняла его стакан до краёв оставшейся водкой.
Увидев, что он открыл глаза, улыбнулась. Зубки её были как на подбор.
– Так и знала, что притворяешься. Матвей, скажи мне, только честно. У тебя уже есть девушка?
Увидев, что он молчит (на самом деле, от неожиданности), сделала контрольный выстрел:
– У меня ещё ни с кем не было, честно! Светка вот с Данилом ушла. А мне очень понравился ты… Серьёзный такой…
И облизала губы аккуратным розовым язычком.
Так откровенно его ещё не «клеили». И вообще никак не клеили, если напрямоту. Сколько же ей на самом деле лет?
Он перевёл взгляд на пламя ближайшей, почти догоревшей свечи. В нём вспыхивали зелёными огоньками пылинки. Зелень напомнила оттенком глаза той девушки, из его недописанного романа, как он её себе представлял. Ему даже показалось на секунду, что она смотрит на него оттуда, из пламени, причём оценивающе и даже как-то сердито. Или просто грустно? Такая, подумал он, не стала бы тащить полузнакомого человека в постель. А он сам – неужели станет? Думать об этом не хотелось. Если девчонка сделает хоть маленький шаг навстречу – да просто ещё раз потянется, натянув на груди блузку, или, наоборот, наклонится к нему чуть сильней, дав ткани опуститься – точно не удержится, он не железный!
Сделав над собой некоторое усилие, он сказал:
– Извини, у меня и правда есть девушка.
***
Бальтазар вернулся домой под утро и сразу почувствовал, что Аннабель в башне нет. Но старый привратник клялся Ушедшими Богами, что девушка не спускалась по лестнице. Он не стал дослушивать остолопа и ринулся наверх. Её комната оказалась пуста, постель даже не примята. Зато по его кабинету как самум прошёлся. Драгоценные фолианты, выхваченные, казалось, в случайном порядке, были разбросаны по полу, страницы некоторых были загнуты.
Он наклонился рассмотреть эти, так варварски отмеченные места. Так, заклинание поиска, заклинание портала… Заклинание памяти…
Принюхавшись, он ощутил в воздухе всё это чародейство разом. Он знал, что Аннабель – колдунья по рождению, но считал, что по волшебной линии у неё нет перспектив. Официальной волшебницей ей не стать, это мужская работа. Не в знахарки ведь идти!
Вот и не учил её ничему. Как выяснилось сейчас (слишком поздно!), дочь научилась всему сама.
Следы заклятий были мощными, и понял он всё очень быстро. Дочь ушла в другой мир, ушла навсегда! Нашла заклинанием поиска и желанный мир, и своё место в нём. Но искала она не вслепую, что-то такое использовала, что-то материальное… Есть! Он уловил знакомые эманации – остатки упорядоченной структуры слоёв свечи своего же авторства.
«Дочь ушла в мир, увиденный ею в живых картинах. А заклинание памяти, пропитавшее своим воздействием всю башню, оно ведь для меня. Как прощальное письмо. Без него я и не вспомнил бы Аннабель, в затянувшем рану мире! Неужели она надеется, что я за ней пойду? Соглашусь утратить своё нынешнее положение, власть, память, в конце концов?»
Он остановил взгляд на портрете жены, сделанный искусным художником в день их свадьбы. За год до её смерти, от которой Бальтазар так и не отошёл.
Это перед её гробом он клялся, что устроит Аннабель самое лучшее будущее. И чего в итоге добился?
«Как же они похожи!»
Не давая себе времени передумать, он отыскал в воздухе невидимый прокол почти уже закрывшегося портала и влил туда всю свою мощь. В воздухе забурлило, отверстие мгновенно распахнулось колодцем, на дне которого, в умопомрачительной глубине, светились огни.
Через мгновение его втянул искристый водоворот.
***
Матвей проснулся оттого, что в голове его завёлся дятел. Противная птица долбила поочерёдно то в один, то в другой висок, добавляя к похмельному отходняку всё новые и новые ощущения.
На постели он лежал в одежде, но зато без обуви, в отличие от некоторых Виталиков.
«Зато не придётся нагибаться, – подумал он, сохранив некоторое чувство юмора. – В его состоянии будет кстати»
Друзья ещё вовсю храпели. А девушки, к счастью, ушли. Когда, он не помнил, уснув первым.
Он машинально потянулся к лежащему на столе мобильнику, затем отдёрнул руку.
«Нет, – побежали чередой мысли. – Ане позвоню, когда приведу себя в порядок. Не хватало ещё, чтобы любимая сочла меня алкоголиком. Вообще, никогда больше не буду так надираться! Перейду на квас. Хорошо ещё, что одну бутылку водки Глеб от парней спрятал, вон она, из-под кровати его торчит. Разумный человек!»
Открыв наружную дверь и прищурившись на ударившее в глаза солнце, Матвей додумал:
«Пока умываюсь, надо срочно вспомнить, как зовут её родителя. Имечко у него что надо, и на трезвое-то пробуждение не всякий раз упомнишь! Ну почему всё никак не запишу! Наверняка именно он трубку поднимет, бдительный… Ну как же его?! Бенедикт, Бронислав?»
0
