Короткое описание: Думал я, думал - и решил начать себя с чистого листа.
ОТКРОЙТЕСЬ, ОЧИ МОИ … - полное собрание непонятностей -
«Я нашёл 10.000 способов, которые не работают...» Эдисон
Интродукция, или: семь процентов Бесконечности
Думал я, думал - и решил начать себя с чистого листа. Чтобы, всё похерив,- там, тет-а-тет, уже и херить нечего: сама эпоха духовного озверения (возрождения, говорите? ну, пусть возрождения, какая разница!) все фундопринципы , как взбесившийся бык, разметала, - а потом, всё заново и по уму обдумав, выстроив, до последней наночастицы исчислив, чтобы никакая, Господи прости, зараза не лила постфактум крокодиловы слёзы: «Не тем путём надо было идти...», - написать в Светлом Завтра на чистом листе ума своего красивым почерком: «Формула истины». А вы ещё что-то оплакиваете, чему-то ещё молитесь? Вы меня поражаете! Сладкими пирожками, - как трансформировал исторически недавно тютелька в нашу эпоху один умный мужик всемирно известный афоризм,- вымощена дорога в ад... Ни во что не верю! Ни в то, что красота спасёт мир. Ни в то, что его надо спасать. Ни что все дети талантливы, а чужого горя не бывает. Ни в наличие Бога, ни в его столь же возможное отсутствие. Ни в гуманитарные науки, ни в совершенно естественные, которые якобы что-то открыли и собираются нам показать «совершенно другую физику». Причём не просто не верю: мне смешно, как, благодарно раскрыв рты, массы слушают Имярек всяческих наук, который с особым профессорским идиотизмом доносит до их сведения, что его любимая астрофимия,- да бросьте: вы просто такую не знаете!- изучила-де пока лишь семь процентов Космоса. Всего! А галактики уже разбегаются. Не понял (я ведь уже чистый лист ): в связи с этим, что ли? Так — изучите больше, что за проблема ! Или хотя бы называйте больше: семьдесят или, скажем, семьсот процентов. Это же равнобессмысленно! Зато как звучит: «Современная астрофимия изучила 700% космического пространства и приступила к детальному изучению 701-го процента.» Как говорится, хаббл вам в руки: когда изучите всё - разбудите... Или вот (не дали поспать): наша Галактика находится на периферии Вселенной. Восхитительно! А где - Центр Бесконечности ? Приведите меня к нему: я хочу его видеть! Короче, если бы я ещё во что-то верил - крыша бы уже поехала... Ты, Господи, прости меня, конечно, неверующего Твоего, но я до сих пор так и не понял даже значительно менее космические вещи. В частности - поставленную передо мной, подобием Твоим (извини за наглость: такова терминология), сверхзадачу. Ты обрёк меня познать - себя, Тебя или - Всё? Уточни, Христа ради, программу! Меня ведь, Отец Всего Сущего, тут буквально рвут на части, тыча перстами в разные стороны с одним и тем же оглушительным припевом: «Правильной дорогой идёшь, Хомо!» Как я устал, Тебя ожидая... Как я устал, Господи, от нашего вечно переходного момента...
Свеченье Пустоты. Сиянье Пустоты. Величье тайн её узнаешь вряд ли ты. Колени преклони, замри на миг, на век - И внемли Пустоте, суетный человек! Подножье Пустоты, где ползаешь ты, червь, На самом деле есть в мир тайн великих Дверь. Стучи, просись, скули ! Откроют, может быть. Но кожу снимут всю с названьем сивым «быт».
Вот-вот: чуть дальше сунешься - или кожу снимут, или голову оторвут. Не лезь - это политика! Не суйся - это гостайна! Но главное: куда ты лезешь, Кукла, - ты всё равно никогда не поймёшь замысла Кукловода! И никогда не осилишь кукольним умишком своим больше ноля процентов Бесконечности. «Человек — это звучит гордо». По сравнению с чем ?! Ноль - вот твоя персональная доза во Вселенной, леонард ты недовинченный... Так и живу. Уже века. Надо же: а ведь ещё недавно,- когда момент был не переходный, а «развитой» или «застойный» ( у разных школ астрофимии своя специфическая терминология, поэтому я так легко согласился с определением эпохи и как «возрождение», и как «озверение»: не вижу принципиальной разницы), казалось, что все эти пять странных тайн я раскрыл. То есть нет смысла рассказывать вам о них, если самому не понятно? Сложно ответить. С одной стороны, когда ты знаешь много, границы твоих возможностей кажутся тебе беспредельными. С другой, когда не знаешь ничего, - кайф абсолютно тот же. Плоская Земля, покоящаяся на трёх слонах, это же такая красота! Это песня удода,- ну, или кого там ещё из пернатых,- по сравнению со знанием, что ты живёшь на геоиде, изуродованном нескончаемым потоком болидов. Удары которых своим тупым однообразием напоминает джебы знаменитых братьев-боксёров... Короче, - хотя формула истины мной ещё не найдена, - я, пожалуй, расскажу. О пяти тайнам, которые потрясли не мир, а всего лишь меня, вместившего в себя Космос. Кстати, не кажется ли вам , что кто-то всё это лихо придумал: вокруг нас - Космос, внутри нас — Космос. Сплошные зеркала, в которых отражается всё. Держите крышу! Каждый атом, из которого состоит Укроп Помидорович, есть нанокопия солнечной системы. Но из таких же атомов состоит водитель Укропа Помидоровича, которого он с трудом считает за человека. Восхитительно смешно! До плача навзрыд И Мир находится не в полном хаосе лишь потому, что оба они, Укроп и водила, об этом не знают. Иначе бы революции шли беспрерывно и мы бы не успевали даже с размахом их праздновать.Тем более - ходить по-большому в артифакты только что поверженной эпохи. А без этого - что за кайф? И хотя я, пока лишь на полпути к Формуле Истины, но уже понял так много, что написал «Памятник нерукотворный» в честь моего пребывания среди вас - совершенно в ином стиле, чем, скажем, научно простоватые «Памятники» А. Пушкина или А. Вознесенского. В моём «Памятнике» исскуство и фундаментальная астрофимия слились наконец воедино! И в этом вы сейчас благодарно убедитесь сами.
Нет, весь я не умру! Я в виде водорода Из синих стратосфер за буднями народа Всегда буду следить с огромным восхищеньем: За, так сказать, его Духовным Возрожденьем. А в недрах углеродом буду вашим, люди. Копайте: я гореть в машинах ваших буду! И будет вам тепло в теченье всех веков. Как нынче от моих пылающих стихов...
Однако, кажется, хватит: поязвили-пошутили - и довольно. Я ведь хочу рассказать вам совсем о другом космосе: о маленьком, нередко растерянном и испуганном космосе, который внутри нас. Вы меня слышите? О Космосе, который - внутри нас! Для удобства все истории буду излагать от первого лица. Потому что случившееся даже не со мной - случилось с теми, кто, как и я, мог бы назвать себя, внимание: либеральным атеистом. То есть наше неверие не ортодоксально. Мы готовы допустить многое. Нам иногда хочется даже воскликнуть: да осените же нас — мы уже созрели ! Не осеняют. Что-то иногда мелькнёт, как в этих историях. Но как его объяснить? Темно... Лафа тем, которые говорят: «Верю, потому что это абсурд». А тут вроде и не абсурд, а не верю. Даже сам не пойму - чему именно. Помогите, кто в теме...
I. Что тебе от меня нужно ?
Отец мой погиб лет через пятнадцать после окончания войны. Прямо на производстве, не имеющем никакого отношения в оборонной или иной суровой ветви промышленности. Взял да погиб. С вояками это бывает. Один Пир царь Эпира чего стоит. Уж и такой он, и сякой: никто с ним в бою справиться не мог ни в пешей, ни в конной ипостаси. Бог рати он! А бабка, городок свой убогий защищая, кинула с крыши кусок черепицы — и, как сказал, бард: «Нету Кука!» В смысле, прости-прощай, воинственный Пир, царя Эпира. Нечто подобное учудил, кстати, - хотя с какой стати «кстати», самому не понятно,- и товарищ Камо, легенда большевитской разведки, наш Джемс Бонд в кубе. Сел он после гражданской войны на велосипедик, чтобы по тихому городку покататься, - да, небось, ещё и на дамский, - а фордовская полуторка (самую русскую машину сделал, как известно, самый американский промышленник Форд) откуда-то выметнулась, гадюка, - и нету Кука. Нет-нет, не говорю, что отец был выдающийся вояка. Но , насколько я в курсе, - вполне нормальный: там, где он со товарищи грудью Отечество защищал, немец за четыре года войны так и не смог даже границу перейти. Может, говорите, не очень хотел? Может. Однако этот вопрос мне обсуждать не в тему. Продолжу обсуждать более для меня интересный, поскольку не пойму его затаившийся смысл... Короче, погиб отец в мирное время, не поладив с техникой безопасности. Похоронили его, - коммуниста, боевого офицера, - строго по-советски: руки по швам, а над могилой — звёздочка из жести, красной краской покрашенная. Необходимо и достаточно. Так было написано на знамени эпохи... Любил ли я отца? Да нет. А он меня? И он меня нет. Мы оба подавали друг другу для этого много всяческих поводов. Но, как говорится, - без комментариев и деталей, чтобы не вытряхивать на публику семейные подробности. Детство не в счёт: детей нормальные родители всегда любят, а мы были нормальные. Вас что-то смущает? Ах, то, что мы с отцом не любили друг друга! Во-первых, это — что: чрезвычайная редкость? Бросьте: мы не на митинге. А во-вторых, вы меня не совсем правильно (даже совсем не правильно) поняли: никакой нелюбви между нами не было - просто не было любви. А это совершенно разные вещи. Мы абсолютно ровно и уважительно относились друг к другу.Что для людей не сентиментальных вполне достаточно и даже комфортно. Любовь же между двумя взрослыми мужчиками, - даже просто родственная, которая могла быть между нами, но не состоялась, - это какая-то экзотика и даже излишество. Сыновьями, если они то позволяют с собою делать, зачастую даже расплачиваются. За попрание фунтаментальных устоев: « Я тебя породил — я тебя и убью». То есть нас, которых тьмы и тьмы, предавших предыдущие устои, Тарас Бульба, будучи всеобщим отцом, - к хренам, извините, шашкой вострой бы порубал. И был бы по-своему прав. «По-своему» виноватых вообще не бывает. Ещё за что сыновьями расплачиваются? За необходимость получения документов, скажем, на управление городишком с посадом. «Скачи-ка ты, сынок, в Орду проклятую, да испроси мне у хана вонючего ясак на правление Москвой. А то мы же после славной победы на берегах Непрядны остались фактически без документов. Мне, как ты понимаешь, туды нельзя: убьют гады узкоглазые. А тебя — глядишь, и живым оставят ». Из напутственной отеческой речи,- не цитата, а логический пересказ,- великого князя Дмитрия Донского перед отправкой сынка в Каракорум к Тохтамышу через несколько месяцев (не измени, память!) после великой Куликовской победы над белирбеком Мамаем, уже убитым итальянцами. Нет-нет, автор не бредит: в ордынском войске была и чёрная генуэзская пехота. Но — не буду отвлекаться от основного сюжета...
*** Лично о себе могу сказать, что в ту пору , - в пору развитого (а точнее : по фужерам разлитого) социализма,- я был значительно менее сгибаемым атеистом. Зачем об этом ? Было бы ни зачем, не говорил бы. Абсолютно несгибаемым атеистом я никогда не был. Но значительно менее сгибаемым был. И с советской властью я не боролся, хотя это сейчас очень модно. Оказывается, с ней немного побарывался даже поэт Пахмутов. Партон: муж композитора той же фамилии. Это отдалённо напоминает типичную нынешнюю ситуацию: он - бедный и честный парламентарий, или министр, или ещё кто из о нас пекущихся; она (бессовестная!) - олигарх. Убеждал-убеждал, просил-просил: «Лара, не будь олигархом!» - не послушалась. Но хватит об этом: не моя тема... Тогда, в эпоху своей атеистической почти несгибаемости, я, например, был согласен, что на Пасху молодёжь должна массово убирать мусор. А потом дружно мчать на шашлыки, с конкретным праздником, разумеется, никак не связанные. Вообще, жили мы тогда безбожно весело. Каков термин? Конфетка, Господи прости! Поэтому когда, скажем, Андрюха Малахов говорит, что при социализме было скучно, то я даже не пойму, что имеет в виду этот яркий представитель новой культуры, которая смотрит на комедии Гайдая, как таракан от плинтуса , широко открыв от удивления рот. Но ладно: и это не наша тема - идём дальше! Веселье, бессмысленное и беспощадное, лилось через край. Всё время что-то отмечалось и праздновалось. Причём сам виновник торжества, бывший лишь поводом, за столом обычно отсутствовал. На фиктивной комсомольской свадьбе в институте не было реального жениха-невесты, а были как бы лишь «истинно верующие» в то, что такую свадьбу можно и нужно провести, чтобы отвязаться по полной. На пиру в честь очередной годовщины Октября с трудом можно было найти верившего в то, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и что это вообще кому-то из присутствующих нужно. На многочасовом фуршете после успешного окончания районного слёта пахарей, самой собой, - не было ни одного пахаря. Лукаво, очень лукаво! Зато, когда на очередное пиршество застольного периода (блюдите, господа, чистоту терминологии!) какими-то окольными путями однажды попала делегация... американских профсоюзов ,- а почему нет, что нам мешает?!-, состоящая из наших, кстати, одногодок, то мы, - весёлые сорокалетние пацаны развитого социализма,- были просто поражены, даже шокированы: янки выглядели рядом с нами настоящими старцами, угнетёнными заботами и до не могу засмученными всякими не понятными нам проблемами. Вот так, Андрюша, вот так... В этой связи у меня очень честный вопрос: извините за прямоту, но можно ли было думать в атмосфере непроходящей предпраздничной суеты нам, вечно молодым, вечно пьяным (выпившим, конечно: вечно слегка под шафе) о погосте, об усопших и т. д.? Ответ очевиден: умер — лежи, мы помрём — и мы ляжем. Это звучит кощунственно? А я и не отрицаю. Я лишь констатирую факт. Лично у меня к тому же было алиби по касательной. Я знал, что мать,- тоже атеистка «по эпохе», хотя ни в каких партиях (их же вот сколько было: одна на все вкусы!) никогда не состояла и время от времени что-то там на кладбище «поправляла». В весёлых попыхах хиреющей прямо за столом эпохи я, чего и следовало ожидать, не заметил, как матушка, состарившись, постепенно перестала ходить на кладбище. У нас же откровенный разговор? Спасибо. Да: не заметил. Не обратил внимания. Не придал значения. Киты, на которых держится Земля и её плоская жизнь. Вперёд! А там — как попрёт... В сны я, разумеется, не верил. Какие ещё сны? Что за чушь?! И они, зная, что я в них всё равно не поверю, мне никогда и не снились. Кроме чисто спортивных, как мне тогда казалось. Уже сорокалетний мальчишечка разлитого по фужерам социализма, я регулярно летал во сне над главной площадью любимого города с памятником Ленину, чей каменный кулак (Кличко отдыхает) грозил мировому империализму и где шла постоянная праздничная демонстрация в честь какой-то очередной годовщины. Летал или совершал фантастические прыжки с места, с разбега, через всякие препятствия,- в частности, через праздничные колонны, - в десятки раз превышающие мелкобуржуазные мировые рекорды. Какая это красота: летать и прыгать, летать и прыгать! Пусть даже во сне...
*** И вдруг, что было крайне неуместно и даже неприлично, - мне стал сниться отец. С чего бы? С какой стати? Чтобы не сказать: какого рожна? Он появлялся сперва в виде чуть колеблющегося фантома, но почти мгновенно материализовывался и обретал чёткие формы в углу под своих кабинетным, так тогда говорили, фотопортретом в форме и в погонах старшего лейтенанта, который не дал врагу даже перейти норвежскую границу. И он неизменно сидел на нашем старом, якобы венском стуле с изогнутой спинкой. И смотрел на меня, не произнося ни слова. Представляете? Вместо того, чтобы эльфически летать и прыгать над вечно праздничной площадью родного города, я вынужден был смотреть в глаза покойнику. Поскольку даже во сне помнил, что отец умер, и понимал, что его визит имеет какой-то экстремальный смысл. Так было каждую ночь. Вернее: так стало каждую ночь. Наконец, терпение моё лопнуло — и я спросил отца прямо во сне: «Какой во всём этом смысл: я тебе что-то должен? Вспомни: между нами никогда не было «любви». Я даже мысленно беру это слово в кавычки, поскольку считаю, что оно вообще не должно употребляться в отношениях между взрослыми мужчинами. Мы ровно, со сдержанныи уважением относились друг к другу - и это нас вполне устраивало. Зачем ты ходишь? Что там тебе совсем уж не так? Объясни! Я, разумеется, помогу в меру моих сил. Но потом, пожалуйста, оставь меня в покое...» Он ничего не ответил. Но я уловил, или мне показалось, что на лице отца после сумбура моих вопросов,- сквозь, так сказать, задумчивое и даже этакое величественное молчание, свойственное покойникам,- промелькнула, как тень, едва уловимая жалость. К кому именно? Я посчитал, что ко мне. И, преодолев вечно предпраздниченое настроение, - пошёл на кладбище. Надо же в конце концов выяснить, кто обижает советского офицера! Что там у них такое творится, в неинтересном нам, строителям,- не помню точно, что именно мы в тот момент строили; коммунизм, уже вряд ли: видимо, доводили до совершенства развитой социализм,- хорошо, пусть так: нам, строителям самого справедливого общества?! Чёрт побери... Однако то, что я там увидел, как рукой сняло с меня бодрый юмор. То, что я увидел не во сне, а наяву, оказалось куда круче всяких сакральных сноведений: передо мной разверзлась гигантская мусорная свалка с воздетыми в гору, словно руки молчаливого утопающего, деревянными крестами и жестяными солдатскими звёздочками. Если бы мы увидели такое у немцев, где захоронены тысячи погибших наших,- можно было бы начинать третью мировую войну. Но это было у нас. Это было наше. Перемешанные с мерзким полиэтиленовым, бумажным, тряпочным и прочим хламом, всюду громоздились кучи вышедших из употребления надгробий с остатками имён, фамилий, дат. Возвышались настоящие горы изуродованных крестов и растерзанных венков с деревянными или пластмассовыми цветами. И вся эта красота нетленная именно тлела, а в иных местах и горела, исходя ядовитым дымом. А среди ничьих крестов рыскали ничьи собаки, сообразительностью, цинизмов и наглостью ( у одиноких старух они просто вырывали из рук сумки!) похожие на людей. Каких я, честно говоря, ещё не знал, но которые уже предчувствовались и приближались. А надо всех этим, дремуче заросшим совершенно диким, жирующим (ещё бы ему не жировать!) и непролазным бурьяном, кружилась и беспрерывно орала несметная чёрная галь. Да, картина, я вам скажу! Извините меня за такое живописание. Картина, похожая на вторую смерть однажды уже умерших людей. Причем - на смерть рукотворную, с человеческим лицом (да-да, он, Тот, уже пришёл и заговорил). И мне показалось, что я знаю это лицо ! Поскольку, как потом медленно-тягуче «постиг», это было то,- да, футуристически вывернутое наизнанку, да, изломанное, как в бреду, да, издевательски карикатурное, - но именно то, что ожидаемо, хотя и фантасмагорично должно было вырасти рядом с моим перманентным застольем: зловонная клоака. К сожалению, не рядом с кабаком, как в Африке, где жируют на пищевых отходах мерзкие, полностью деградировавшие львы, которых можно бить ногой в рожу. К сожалению (наш вариант!)- именно на погосте... Небывалый стыд охватил меня. Я мгновенно всё понял. И со страхом огляделся, готовый увидеть и лицо того, кто молча сидел на венском стуле снов моих, и воздетые из могил персты, с презрением и гневом указывающие в мою сторону, и услышать всё-всё-всё. Вот он, гунн красноглазый! Вот он, чьи пращуры от стыда упокоиться не могут! Стань за черту, пещерный! Разве тебе мало, что мы ушли раньше срока? Разве наша смерть не наказание? Почему ты примучиваешь нас лежать ещё и на мусорной свалке !? Так они кричали мне в гневе. В смысле: так я сам себе кричал из космоса, что внутри меня. А на кладбище была тишина. Ни одной живой души! Ушла даже последняя бабулька, тихо плача об отнятой у неё человеко-собаками сумке. Мы были один на один...
*** Три вечера подряд, словно мстя именно себе, я что-то выкорчёвывал, обрезал, очищал, красил и мёл, ухотя с погоста лишь сине-чёрной ночью. Только когда завершился последний из вечеров этих, я, уже собираясь домой, зачем-то вдруг вспомнил, что сейчас август, что он уже заканчивается и что бесконечное степное лето медленно-медленно угасает … Выйдя из лабиринта могил на почти невидимую дорожку, ведущую в невидимый отсюда город, я остановился и на какое-то мгновение замер, осторожно и с робким удивлением невесть откуда явившегося пришельца оглядываясь окрест. Мягкая, как бархат, темнота августовской ночи была наполнена пением сверчков и цикад. Её трассировали и фосфорисцировали светлячки. Где-то совсем рядом заливался чистым, как горный ручей, голосом пернатый Поворотти. Надо же: впервые в жизни я услышал соловья - на кладбище! Где, пробираясь через завалы мусора и собственную беспамятность, едва нашёл всего три вечера тому назад могилу своего отца.... Боже, как у Тебя всё красиво! Как дивно прекрасно! Видимо, не стоит даже говорить, что молчаливый родитель перестал приходить ко мне в снах моих раз и навсегда. Да и сны ли то были? Нет-нет: об этом — после всех пяти историй. А сейчас вот о чём. В моём гороскопе, в котором почти всё удивительная ерунда, с двумя наблюдениями за овнами, родившимися на самом стрежне апреля, я вынужден согласиться. Да, наша баранья энергия может быть и деструктивной, если её, как говорится, пустить на самотёк. Было-было у меня такое! Даже не знаю, что или кто всякий раз хватал меня за шиворот буквально у самого обрыва. В том числе не фигурального. А второе, с чем я согласен, это то, что вера в сакральное нас, баранов экватариального апреля, посещает лишь иногда и лишь на мгновение, чтобы тут же исчезнуть как трассирующий полёт светляка. Поэтому, когда я вышел с ночного кладбища и увидел перед собой огни ночного города, я уже вновь был «сухой» рационалист и реалист. Ну, хорошо-хорошо,- мысленно сказал я неведому кому,- такое, как было, большое со мной никогда не случится. Кстати, в следующий раз — мне желательно прямый текстом: иди, тварь, и сделай! Не надо этих иносказаний, этих тонких художественный приёмов. Конкретно и без метафор. Однако о какой столб я врежусь уже, даст Бог, собственной башкой в наступившей эпохе?! Которая, по мнению её сладкозвучных творцов, разумеется, прекрасна,- это вопрос. Почему, интересуетесь, столб и причём «даст Бог»? Дело в том, что символом моего пребывания в эпохе, в которой, говорит Андрюха Малахов, было скучно, стала такая сцена. Идём с братом с очередной праздничной демонстрации. Где, помимо любования своими достижениями, мы также боролись за гражданские права Кандолизы Райс и Обамы. Ну, знаете: всего не предугадаешь! Оба, естественно, под шампанзе. Безудержно болтаем. Хохочем над новым анекдотом о Леониде Ильиче. Впереди - столб. Мы его красиво обходим каждый по своей стороне, а племяш мой Лёна (не исключено, названный в честь героя анекдотов : генсек, когда был молодым и не орденолюбивым, брату Илье очень нравился) бьётся лбом о столб. Шишка. Ну, забыли: вели пахан с дядькой пацана за руки - и забыли! Ладно. Не ной, Леонид Ильич: до свадьбы заживёт... Так вот теперь, когда у меня свободы, как у сорвавшегося с цепи ротвеллера, когда я могу говорить всё, поэтому мне ничего говорить не хочется, - я буду идти один. И биться о столбы, ибо склонен к задумчивости,- своим лбом. И кто ко мне придёт во сне, чтобы молча сказать: «Неправильной дорогой идёте, товарищ» (ах, да: я же теперь господин), - не знаю. Панплюрализм! Хоть имя дико, но нам ласкает слух оно.
II. Право первой ночи .
Меня извините за занудливость, но я хотел бы всё-таки поставить точки над «я». В смысле, более акцентированно объяснить, что именно означает в наших сюжетах это «нескромное», если иметь в виду народную мудрость, нередко сомнительную («Я - последняя буква алфавита») местоимение, взятое в жёсткие кавычки... То, что Белкин не Пушкин, Рудый Панько не Гоголь, а Безруков не Высоцкий и тем паче не Есенин — понятно. Да что там: даже Лермонтов не есть «я» в «Герое нашего времени». И, - что почти наверняка вызовет гнев ортодоксальных поклонников горлана-главаря на мою голову, которую я всё время не туда сую, - категорически не о себе говорил Маяковский: «Я ассенизатор и водовоз» или то, что он-де и якобы любит «каплей литься с массами». Это какой-то «трёхпалый» (не знаю, как сие выглядит, но слово его) художественный свист для публики. Велий русский поэт — да. Гениальный реформатор поэзии — несомненно. Но какой ассенизатор-водовоз, какая капля с массами?! Эстет. Пижон. Бабник. Истерически эмоционален. Эмоционально провокационен: «Лиля! Не придёшь сейчас же — застрелюсь!» Плюс совершенно паталогически брезглив: после прикосновения в каждой дверной ручке в общественных зданиях — всякий раз ( перед тем, как литься с массами дальше) тщательно и с мылом мыл руки в туалете. Для чего дубликатом бесценного груза всегда носил с собой в кармане широких штанин кусок мыла . А заодно почему-то и кастет. То есть «я» - это за редчайшим исключением, к которому лично себя категорически не отношу, - тоже некий художественный образ ? Йез ит из , май нэйм из Борис. Именно образ ! Или вроде никому не нужного Белкина. Или такого вот Железного Дровосека новой революционной поэзии. Лучшего, талантливейшего. Да ещё и горлана-клаваря. Надеюсь, вы меня поняли ? Спасибо. Перехожу ко второй истории. Смысл которой тоже не могу объяснить...
*
Не повезло Людмиле, первой супруге моей: она умерла молодой. Как потом оказалось, не в соизмеримой, конечно, степени (смерть — это слишком серьёзно, любое сравнение с ней кощунственно), не повезло и мне: больше, - ни через десять, ни через двадцать лет ,- я так и не был счастливым. А жизнь, лишённая света любви в самому дорогому на Земле существу,- это совсем-совсем другая жизнь... И вот, когда она умерла, то лежала во гробе в нашем дворе: дело было в конце июня. Гроб же стоял на двух широких лавках перед летним домиком. И сидел я в первую ночь рядом с ним абсолютно один. Поскольку всё произошло так трагически быстро, что никто из многочисленных родственников просто ещё не успел приехать. Сидел и смотрел на Людмилу, поражаяясь удивительно определённости, совершенной недвусмысленности лица любимой жены: на нём застыла печать горькой обиды. Да, нельзя умирать молодым! Это несправедливо. Это жестоко — отнять у человека то, что не повторится никогда! Приближалась полночь... Нет-нет: я ничего не «нагнетаю». Я как раз хотел бы всё объяснить рационально. Но пока у меня это не получается. Именно потому и рассказываю. Может, кто-то из вас скажет: а что тут непонятного? Всё очевидно и ясно ! Меж тем две предыдущих ночи, - какими они были, когда Людмила от нас уходила, догадаться не трудно,- я не спал буквально ни одной минуты. И после 24-00, увы, дрогнул. Прошу вас запомнить ещё одну деталь: наш летний домик стоял торцом к улице, а двумя окнами своими, между которыми я сидел, смотря на Людмилу, был обращён на бесконечный ряд уже давно спящих соседских подворий, где молчали даже обязательные в частном секторе собаки. Для чего нужна эта деталь, вы скоро поймёте. Не в силах больше бороться со свинцовой усталостью, я виновато встал,- хотя в чём здесь вина пусть и не воинствующего атеиста, мне и сейчас не очень понятно,- зашёл в летний домик, закинулся на крючок (да, вот так, однако!) - и мгновенно рухнул в сон... Как мне потом казалось, окно оглушительно дзинькнуло буквально через несколько секунд после моего падения в забытье. Согласен, словосочетание странное: почти то же, что «рухнула муха». Но моё восприятие было именно таким: оглушительный дзиньк. Оглушительный, жалобный и гневный одновременно! Ну, знаете ли: выше собственно психики удаётся прыгать далеко не всем... Я в ужасе вскочил. В домике горел не выключенный мной свет. А в оконнном стекле была идеально круглая дырочка. Словно от пистолетной пули, выпущенной в упор. И от неё, от дырочки этой, в разные стороны бежали тончайшие трещины. Напоминающие сеть морщин вдруг состарившегося от какого-то стресса стекла. Крючок на двери мгновенно взлетел. Дверь распахнулась, как от удара ногой. Я «нагнетаю»? Да ради всего святого! Сплошной реализм: и крючок я откинул, и дверь я распахнул. Кстати, моё замешательство длилось не больше двух минут. И вот... Хотя, что, собственно, «вот» ? Я вновь сидел там, где, наверно, и должен был сидеть по какому-то таинственному для меня закону в первую ночь. Сидел и смотрел до утра на лицо Людмилы. И мне казалось, что лицо любимой женщины выражало теперь не горькую, а совершенно горчайшую обиду. Но это, наверно, были мои фантазии, вызванные усталостью... После похорон я несколько дней с фанатическим упорством, почти с остервенением искал в домике и перед ни хоть что-то, похожее на пулю. Не нашёл — ничего. А потом исчезла и дырочка в стекле. И опять я не «нагнетаю»: исчезло само стекло. Причём совершенно не сакральным образом: я поднялся по лестнице, чтобы поправить водосток на домике, лестница «поехала» - и выбила стекло с дырочкой. Тайна, которой я до сих пор не могу дать объяснения,- дематерилизовалась весьма банально. Не понял? Ах, кто-то из соседних дворов бросил камень или это чья-то случайная пуля. Увы, исключено категорически: была глубокая ночь, улица давно спала, домик был ярко освещён. А у нас в посёлке по гробам пока не стреляют.
III. Небенгальские огни...
Мне самому не доставляет никакого удовольствия, что повествование в этих историях крутится вокруг трагедий. Но такова их специфика: они обычно происходят на грани. Когда одна жизнь уже завершилась, а новая,- будем хотя бы в меру оптимистами,- ещё не началась. Так что вы меня извините... Случившееся с моими друзьями, не пожелаешь и лютому врагу ! Через два месяца после ухода на службу в армию, - которой в годы ранней перестройки многие парни предпочитали даже тюрьму: там хоть знаешь, кто и за что на тебя кинется,- погиб их старший сын Влад. И хотя уже это удар, шок от которого у папы-мамы не пройдёт никогда, для полноты впечатлений, - извините за некоторый цинизм, но иногда он нужен, чтобы трагедия не обрела эффект домино,- Влад был высоким и стройным парнем совершенно ангельской внешности, хотя и самоуверенно-капризного, иногда даже деспотического нрава. Что вы хотите: голубоглазый и златокудрый красавец. Есенин! Вымахавший под метр девяносто. Увы: красота портит мужской пол. Но это - к слову... Привезли «груз двести» два пьяных офицера-недомерка из какой-то явно не гвардейской команды. Да и само время было тогда для бедной армии нашей (о самой стране я молчу: о том и ёж в курсе) явно не гвардейское. Не могу забыть сцену по центральному телевидению из жизненно-правдивого репортажа с места событий. БТР идёт в бой, а столичная мандавошка, задастая и наглая, вскочив на броню, суёт испуганному пацану в драной армейской форме и в штиблетах без носков,- который изо всех сил старается не забыть перед смертью, где у автомата «курок»,- чуть ли не в рот микрофон, требуя приказным тоном: « А ну скажи какую-нибудь гадость о своём командире ?!» Будьте вы все прокляты - и те, кто призывал бежать к горизонту, и те, кто потом сказал: «Куда бежишь, недоумок? За горизонтом — Монголия!», - и послал пацана русского, девчатами ещё не целованного, стать лёгкой мишенью для бандитов, которые тяжелей «калаша» никогда ничего в жизни своей не поднимали. И те, кто, «воспевая перемены», громя тоталитаризм, заодно и этак походя лишал перед боем наших пацанов последней защиты: вечной солдатской веры в порядочность своего командира... Да: ящик сопровождали пьяные офицеры-недомерки. И, привезя груз тот скорбный, мрачно заявили, - воняя одновременно и перегаром, и уже свежим шмурдюком, - что открывать категорически запрещается. Впрочем, для того они и здесь, чтобы никто не открыл. Миссия у них такая. И я, сосед и давний приятель Николая и Дины, с двумя этими Хоронами военведа был тайно согласен: в гроб такого размера, на посылочный ящик похожий, высокий и статный Влад целиком (прости, Господи, грубые реализмы наши!) поместиться просто не мог. До открывания ли тут ? Объяснять, что творилось в душах моих друзей и их младшего сына Димки,- «естественно», не красавца: природа такими дарами не разбрасывается,- видимо, не надо. Это был шок... И вот всё состоялось: то, что назвали Владом, похоронили, пьяные офицеры уехали. В состоянии близком к сомнамбулическому Дина зашла в комнату сыновей и увидела, что они там — оба. Они - там: они там - вместе ! Уставший и измученный переживаниями последних дней, Димка спит на диване, как всегда, калачиком. А рядом, вытянувшись во весь свой прекрасный рост, лежит Влад. И золотые кудри его до плеч словно парят над диваном. И сам он словно фантом парит над ним эльфически-невесомо. Зрелище, от которого и умом можно тронуться, и сердцем разорваться на части. - Сынок ! - по-звериному закричала мать.- Ты не погиб - ты пришёл! И тут же упала на пол как подкошенная. На крик жены прибежал Николай. Через минуту-две здесь же были и я, и соседка-старуха, которая считалась знатоком забытых нами почти за век атеизма похоронных и постпохоронных ритуалов. Она беззубо прошелестела, что надо жечь церковные свечи. Срочно! Безотлагательно! Много! Принесли, у кого были, свои. Собрали у соседей. Стали жечь. А свечи не горят ! Они трещали, как бенгальские огни. И холодные их искры белым дождём падали на пол и на диван. Где никакого Влада, которого мгновение назад видела с трудом очнувшаяся Дина, разумеется, уже не было. Такое, если бывает, то лишь мгновенье... Да, всё невероятно. Да, всё противоречит моим фундаментальным принципам. Но вот так горевшие свечи я видел сам... Дальше пошло уже совсем какое-то безумное язычество. В трагических ситуациях, когда от них практически ничего не зависит, людям свойственно и слушать, и безоговорочно выполнять такого рода совершенно дремучие советы: а вдруг — поможет. И что же накамлала нам соседка-старуха, которая знала всё? А накамлала она, что надо как можно быстрее пробить в запаянном металлическом ящике военведа дырку, чтобы выпустить на волю вечную душу погибшего воина Влада. Иначе, прошамкала старуха, он будет приходить. Логика, конечно, пещерная. Логически нелепая. Но, коль надо, - значит надо... Избавив Николая от мрачной процедуры раскапывания могилы сына, мы, - в виде, так сказать, группы знакомых мужиков нашего квартала,- всё сделали буквально в ближайшую ночь: дырка в трагическом грузе-200 была аккуратно просверлена. Хотя «акцию» эту , близкую к волхвованию докрещенской поры, я ничем хотя бы отдалённо вразумительным, объяснить не могу: зачем вечной душе — какая-то убогая дырка, если она может, по авторитетным источникам, приходить, когда и куда захочет !? Однако, увы, я не могу объяснить и видение бедной Дины. А главное, я не могу объяснить трескучие небенгальские огни в комнате, где только что якобы промелькнул Влад. Что за неведовая сила заставила свечи гореть именно так !? Не знаю. Но я это видел.
IV. При свечах и совсем без свечей...
Рассказать все истории от первого лица у меня всё же не получится: две оставшиеся произошли не только не со мной, но и без моего хотя бы косвенного присутствия. С ними это было: с другом детства Вячеславом и опять — с бедной моей соседкой Диной, матерью погибшего воина Влада. Что именно случилось ? Прошу внимания... Было это ещё в расцвет СССР и в разгар Варшавского договора. Во имя благополучия которых Вчеслав, крупный военный,- полковник, однако,- помогал защищать венграм их, видимо, тоже развитой социализм. Хотя вряд ли они о том его просили. Но это детали. И вот мой друг овдовел. Сказать, что это произошло неожиданно, не могу. Снежана, как экзотично и красиво звали его жену, вообще-то давно подломилась под сладкой тяжестью заграничного житья в статусе, скажем так, главной жены человека в папахе: она просто-напросто пила. При двух детях-школьниках и при вечно занятом муже. Однако кого-то осуждать — совершенно не моё дело. Не осуждаю я и Снежану. Ради всего святого: нашёлся праведник! И Вячеслава не осуждаю, у которого примерно за год до трагедии появилась «на стороне» другая женщина. Отличающаяся от той, которую я этак с намёком назвал «главной женой», лишь одним одним: меньшей экстравагантностью. Причём экстравагантностью наиболее утомительной: стихов покойная не писала, музыку не сочиняла, на сценах не играла, а была экстравагантной на кухне. Пронеси, Господи ! Ей-то, «другой женщине», и послал телеграмму после похорон Снежаны мой несвятой друг. Так, мол, и так: приезжай, если сможешь. Если решишься. Любящий тебя вдовец с двумя детьми. Плюс всё такое прочее. И вот — сорок дней. Господа офицеры, надо признать, намеривались, - прости их тот, кто имеет соответствующие полномочия,- отметить дату сию сесьма своеобразно. С красиво одетыми жёнами. При романтическом свете свечей. Этакий Новый год и поминки в одном флаконе. К тому же — одновременно познакомиться с новой женщиной, - нет-нет, «с женой» это лишь потом: в пристойной перспективе!-, своего сослуживца и соратника Вячеслава. - Прошу к столу, товарищи командиры. - Вы у себя дома! - У нас сегодня... И вот как только мой друг (о чём он потом рассказывал мне виноватым шёпотом) сказал при свечах эти простые, извините, как солдатские портянки, слова - вдруг,- вот уж вдруг, так вдруг!-, во всех двадцати «электроточках», - а как иначе?-, заграничной полковничьей квартиры включился ярчайший, просто-таки ослепительный свет ! Интим изчез мгновенно. Господа офицеры едва успели отдёрнуть ладони с коленей своих благоухающих дам. Стало светло, как в операционной. Яростно, безжалостно светло! Не буду описывать детали этой массовой немой сцены. Хотя сам Вячеслав зачем-то назвал все её подробности. Словно кому-то мстил, будучи сам режиссёром этого шоу. Детали — вплоть до скабрёзных... Словом, вечер,- уже не «при свечах», а как таковой,- был испорчен. Господа офицеры ( по духу в большинстве своём они всегда господа, как бы их официально ни называли) были шокированы. Они увидели нечто, - вернее даже, они восприняли происшедшее, как нечто, - что не возьмёшь штурмом, не разбомбишь, не окружишь, не убьёшь, не принудишь к миру. Всё, что они умеют, здесь бессильно. «Я клянусь: никаких технических случайностей просто быть не могло,- говорил по-прежнему шёпотом Вячеслав.- Я же инженер-элетрик: проанализировал всё от вольта до ампера! Но кто включил те пресловутые двадцать элетролампочек с оглушительной одновременностью - так и осталось для меня неразгаданной тайной.» Неужели, мол и де, отлетая в сорок дней из дружественной Венгрии в родные подмосковные леса, решила экстравагантная Снежанина душа... Ну, и так далее ! Что это было, не знаю, разумеется, и я. Да и не мои это проблемы.
V. Кем же она стала в том сне ?!
Случившеся с Диной я пытался принять и за проблему для своего ума. Который долгие годы считал наделённым недюжинными аналитическими способностями. Я буквально бился над этой диковинной сверхзадачей. Я перепробовал, как мне казалось, все мыслемые и немыслемые варианты. Но так и не пришёл ни к какому разумному объяснению, казалось бы, очевидного. А загадка вот в чём... Года через два после гибели Влада, - уже в мерзкий для людей нашего круга ( средний медпер, средний техпер: то есть те, на горбу которых все едут) «разгар перестройки»,- Дине позвонила мать и, рыдая, сказала, что только что умер отец. Беда не любит ходить в одиночку. В соседний городок, где жили ещё не старые родители, Дина добралась на различных видах убогого провинциального транспорта глубоким вечером. В сущности, уже ночью. Оказалось, что отец ещё в морге. Забрать его можно лишь завтра утром. Поговорили. Мать объяснила Дине, что у отца отказало сердце. Прямо в собственном «жигулёнке». Он лишь успел отрулить на обочину, откинулся на сиденье - и умер. Погоревали и легли спать: день обещает быть тяжёлым... Отец пришёл к Дине ночью. Во сне, вестимо. И выглядел так. Из-под пёстрой, явно молодёжной рубашки навыпуск,- которую она не только никогда на нём видела, но, зная сдержанность и стеснительность отца, даже представить в его гардиробе не могла,- были видны окровавленные и грязные бинты. На нём также были новые голубые джинсы «Левис» (фирменный знак она увидела, когда отец уже уходил) и парубковые туфли с острыми, чуть приподнятыми носами. Такой одежды отец на Дининой памяти никогда не носил даже в самые молодые годы. Увидев свою любимицу, покойный родитель буквально крикнул с порога: «Диночка, а ведь меня, в сущности, убили!» - и тут же стал, словно тая, стремительно исчезать. Она бросилась за ним, надеясь узнать хоть какие-то подробности. Как это: «в сущности» убили? Почему такие жуткие бинты, о господи !? Но кто не знает, что такое гнаться за кем-то или за чем-то во сне: это всё равно, что гнаться за собственной тенью, за фантоном, за ускользающим миражом... Ранним утром вместе с соседом и другом отца Николаем Николаевичем, который уже заказал микроавтобус, Дина поехала в морг, запретив делать это слишком впечатлительной матери. Хотя отличалась от неё разве что возрастом. Когда увидела отца - тут же потеряла сознание. Второй раз уже на нашей памяти после гибели Влада. И падать в обморок было отчего: отец был в дорогих фирменных джинсах, в остороносых туфлях, а из-под пёстрой молодёжной рубашки виднелись грязные бинты. Когда Дину привели в чувство, она спросила мрачного служителя морга не о главном, а всего лишь о том, о чём можно было его спросить: почему — бинты ? Ах, да: было вскрытие. Обширный инфаркт. - А почему бинты — старые и грязные ?- спросила она, уже едва сдерживая себя. И служитель печальной конторы неожиданно успокоил её ,- если таким объяснением можно успокоить,- железной логикой Харона: «Мадам,эпоха духовного Возрождения шагает по стране — новых бинтов даже для живых у обнищавшего Минздрава не хватает». И то: о чём, речь? На операции народ идёт со своими скалпелями и пилами ! Переходный период, мадам... Вечером, уже после похорон, у них с матерью вновь был долгий и грустный,- как и всё окрест в такие часы: никак не смирится жизнь со смертью,- разговор. - Папа во сне мне сказал, что его убили. - Ну это... Ты же знаешь отца...- вздохнула и не удивилась мать.- Тут ведь как получилось... Решил он на своих «Жигулях» немного подзаработать таксистом. Пенсионер: всё время свободное... Я ему для этой причуды всё, как положено, купила: новые брюки, рубашку, туфли. Чтобы помодней было. А Николай Николаевич и в шутку, и всерьёз — возьми да назови его «капиталистом». Представляешь? Продался, мол, лавочникам, отступил от принципов: они же с ним бывшие офицеры. Обиделся отец страшно. Даже приступ был сердечный: какие у нас нервы. Наверно, он имел в виду именно это... Наверно. Вполне возможно. Однако разве о том хотела спросить Дина у матери ? Конечно, совсем о другом! Она хотела спросить, как удалось ей увидеть во сне на отце то,- остроносые туфли, «Левис» и так далее,- чего никогда в жизни на нём не видела ?! Но сдержала себя. Пожалела мать. Решила не громоздить на горе ещё и мистику.
Финал, или: дальновидец на миг единый...
Кто-нибудь в теме? Надо же — полный аут ! Или: «Верю, потому что это абсурд». Или: «Не верю, потому что из таких случайностей торчат уши необходимости». О, это ты — планета свободно навязываемой воли! Меж тем я, как Янукович, готов идти на радикальный копромис. И согласиться, что в первых четырёх историям не исключено хотя и опосредованное, очень окольное, однако всё же рациональное объяснение. Стрессовые ситуации. Работа дремучего подсознания. Хренов этот Фрейд, который превратил пол-Европы в гомиков. Снежана, видите ли, двадцать лампочек сразу включила, чтобы ты длань свою, Вячек, с коленки «другой женщины» убрал ! Есть-есть у тебя, корешок, совесть: просто ты ею редко пользуешься... Но пятый рубеж я без боя не сдам! Такое, как в этой истории, могло из всех героев грустных сюжетов случиться только с Диной. Она уже однажды пережила стресс, равный удару молнии, - и даже уже видела энергетический фантом погибшего сына. Как говорят, у неё уже был такой психологический «опыт». И он возволил ей увидеть,- хотя, наверно, лучше сказать «примучил её увидеть»!-, как и во что одет лежащий в морге отец. То есть — на кого же она стала похожей всего два мига в своей жизни? На провидицу. На предсказательницу. На видящую сквозь всё! Не хочу называть конкретных имён: такие имена всуе не называются. Но они всем известны. О, это трудный, даже грозный дар ! Нести его на своих плечах всю жизнь — редко кому по силам. Но он есть. Он существует. И на два мгновения проснулся в Динином космосе. В космосе, который есть в каждом из нас.
столько ёрничанья и провокаций укрывали под собой милосердную и отважную душу. А почему стыдитесь своей мягкости сердечной, герой? - стесняетесь тех, кого призываете в бой
0
