Шарик был кошкой. Всегда, сколько себя помнил. Это не значило, что он буквально имел девятнадцать пар хромосом вместо тридцати девяти или относился к семейству кошачьих, а не собачьих. Но вот так. В душе он всегда был кошкой. Наверное поэтому с Матроскиным у них постоянно царило большее или меньшее взаимопонимание. Они жили вместе уже двадцать лет, страшно подумать, а уж сказать. Старые были оба, но не дряхлые, нет. Сжились за это время, так что и представить себе не могли, как один без другого будет. И на соседей внимания не обращали. А уж сколько кривотолков ходило среди местных котов и собак. Виданное ли дело — коту с собакой в мире и согласии жить. И с течением времени это сдержанное, но возмущённое роптание со стороны местных не угасало нисколько. Мастроскин на котов и котят, которые мяукали ему вслед возмущённые ругательства и нравоучения, не реагировал никак — у кошек это лучше получается, а Шарик по молодости, да и по зрелости, нагонялся местных псов по самое горлышко. На какое-то время они замолкали, но уважать Шарика больше не начинали, так что потом все лающие насмешки возобновлялись, возобновлялись и драки за свою пёсью честь. Последний год не было случая, чтобы к Шарику пристала какая-нибудь уличная шавка с очередным визгливым «Позор рода собачьего!», он и отвык от этого. Должно быть потому, когда старый Полкан, валяющийся в пыли на дороге на водокачку, лениво гавкнул ему вслед: «Так и живёшь с котом, што ли?», Шарик от растерянности остановился и ответил, вместо того чтобы молча пройти мимо. – Котоёб блядский, – зевнул Полкан как-то даже дружелюбно. Но на Шарика как помрачение нашло после этого. Очнулся он, сидя на скулящем Полкане, который хрипел о пощаде. У самого Шарика, впрочем, вид оказался тоже помятый — ухо переломано, бок прокушен. Шарик слез с Полкана, сопровождаемый его воем, и похромал домой. На душе было погано, кошки скребли. Точнее одна — его внутренняя кошка. Матроскин встретил его беглым взглядом поверх очков. Он починял старые одеяла на зиму. – Опять подрался? – спросил он, когда Шарик прохромал к кадке с водой и вылакал целый ковш. – И когда ты, Шарик, научишься хуй забивать на этих блохоложцев? Он сокрушённо покачал головой и перекусил нитку. Шарик влез на печку, теперь Матроскину были видны только его худые облезлые лапы с неряшливыми когтями (у котов-то они аккуратно втягиваются в подушечки, как всем известно). – Не могу я так больше... Не могу, – глухо пролаял с печки Шарик. – Сил моих нет. – Собака лает, ветер носит, – поучительно ответствовал Матроскин, забрасывая готовое одеяло в сундук и принимаясь за новое. – Блять, ты своими когтями все одеялы нам подрал, гандон ты блохастый. – Да не в собаках дело, – тоскливо сказал Шарик. – А в чём же это тогда дело, скажи, пожалуйста? – поднял бровь Матроскин. Помолчали: – Сука тебе нужна, Шарик, – сочувственно сказал Матроскин. – Посейчас от тебя тоска одинокая шибает. – Не нужна мне никакая сука, – взвыл Шарик уявзвлённо. — И ты туда же! Я с тобой живу, ясно? Мне с тобой... хорошо, вот! Сам-то чего без кошки, а? – Оооооооо, – протянул насмешливо кот, принимаясь аккуратно штопать очередную дыру. – Так я ж тебе не сука, меня ебать нельзя, Шарик, ты пойми это. Мы с тобой — друзья-товарищи... – То-то и оно, – в сердцах крикнул Шарик, замотался в одеяло и больше ничего не говорил. Матроскин тихо напевал себе под нос и что-то обдумывал. Проснулся Шарик от того, что кто-то довольно энергично долбил его в задницу, смачно шлёпая яйцами по его облезлым костям. – Матроскин, – обалдело со сна прохрипел Шарик. – Ты чо делаешь? – Я тебя, Шарик, в жопу ебу, – объяснил кот, не сбиваясь с темпа. – Дак... да как же... – Шарик понимал, что нужно сопротивляться, что теперь его даже котоёбом не назвать... что это конец всему. Но сопротивляться сладкому томительному удовольствию, которое он получал в процессе, не имел сил. «Строчит, как швейная машинка... от же ж блять», – подумал Шарик стыдливо и блаженно. Слова кота «А я и машинкой могу» стремительно приобретали новый смысл. Шарик только покорно закрыл глаза и начал подмахивать коту. Матроскин, сладострастно урча, ухватил его зубами за загривок, наращивая темп, и Шарик понял, что так хорошо ему ещё никогда не было. Внутренняя кошка отчаянно мурчала и царапала ему когтями грудь изнутри...
Письмо от дяди Фёдора пришло месяц спустя. Было оно полно искренней тревоги за друзей детства. – Ты смотри, – сквозь зубы процедил Матроскин, глядя в очках на письмо. – По городу уже всё распиздели, а. – Читай, читай, – встревоженно потребовал Шарик, завернувшийся в штопанное одеяло, и стал вытягивать тощую шею, приподнимая одно ухо, чтобы было лучше слышно. Он стоял на печке, потому что сидеть последний месяц ему не было никакой возможности, так раздолбил ему бампер кот. Матроскин начал монотонно зачитывать письмо: – Дорогие наши Матроскин и Шарик, мы живём хорошо, просто замечательно, у нас всё есть, так что перехожу сразу к делу: Матроскин, перестань трахать Шарика, это некошерно. Шарик, не дури, мы высылаем тебе суку. Сука хорошая, ласковая и разговаривать не умеет. Трахай её, сколько душе вздумается, не позорь себя, будь кобелём, а не кошачьей сучкой... – От блядь, – пролаял Шарик обиженно и испуганно. – Не перебивай, – попросил кот строго и глотнул чаю. – И не ссы, – добавил он, глянув на пса поверх очков. Шарик притих, Матроскин продолжил читать. – Здоровье у меня не очень, месячные замучили, хоть на стену лезь. Матроскин, свяжи мне ещё один пояс из шерсти Шарика, старый сел. А есле у Шарика будут котапёсеки посли Мотроскена, то адново астафьте мне, я ево в класе покжу и Мишка обделаиця с завести, а зоологичка исправет мне пару в четвирти. И подпись: Драг-квин Катя Фарик.
– Куда сел? – недоумённо гавкнул Шарик и почесался. – Какой ещё квин? Кот нахмурился и перечитал несколько последних предложений: – Опять всей семьёй писали, обмудки, – резюмировал он и сложил письмо вчетверо, отложил его на стол. – А где сука? – боязливо косясь на пустой конверт, как будто из него могла вылезти ласковая и неразговорчивая невеста, спросил Шарик. – Сука бандеролем придёт через неделю, если я что-то понимаю в почте России, – почёсывая горло, изрёк кот. – Что ж мы с ней делать-то будем?! – всплеснул лапами Шарик и забегал по хате. Матроскин спокойно встал, надел передник и принялся варить варенье из черники. – Суку, мы, положим, выебем, – снисходительно ответил он, насыпая сахар в таз. – Ну и в целом на хозяйство приладим... Не лишняя будет, дом охранять. То, что ласковая, даже хорошо. Лаской всех заебёт, почище того скворца-дегенерата. Никто к нам не пройдёт. – Ага, – с тоской в глазах ответил Шарик. – А что если... дядя Фёдор приедет? – Ну и пускай приедет, – пожал плечами кот. – Что он нам такое? Это он в стриптиз-баре среди своих трансвеститов командовать может, а мы ему не подчиняемся. Катя Фарик, мать его в дырку... Шарик перестал бегать и смотрел на Матроскина полными надежды и любви глазами.
Сука и в самом деле прибыла через неделю курьерским поездом. В дом её доставил лично Печкин. Он недоверчиво покрутил носом, пока Матроскин невозмутимо расписывался на бланке. Шарик боязливо выглядывал с печки. Сука улыбалась и махала хвостом. Судя по запаху, у неё был разгар течки. – Говорят, содомируете помаленьку? – кашлянув, спросил Печкин. – Пошёл вон, импотент слюнявый, – сурово ответил кот. – Не все же с велосипедом без седла сношаться должны. – Я тебе понамекаю! – взвился Печкин. – Я тебе понамекаю, сука полосатая!!! Щас же напишу вашему мальчику, чтобы он тут разобрался с вами, приживалами!!! Он развернулся, прыгнул на велосипед с любовно отвинченным седлом и покатил вниз по улице. Матроскин с грохотом захлопнул дверь. Сука гавкнула.
– Гелла! – зычно рявкнул кот. – Подь жрать! Сука вылезла из будки и, оставляя на снегу цепочку следов, радостно потрусила к коту. Пока она ела похлёбку из миски, Матроскин пристроился сзади и разок прострочил её с самого утра. Шарик ревниво наблюдал за ним из окна. Сам он к суке не притронулся. Из принципу. – Новый год скоро, – вздохнул кот, вернувшись в дом и снимая валенки. – Наши пидорасы, небось, опять приедут на природу водку жрать. Шарик съёжился под одеялом. Он ужасно растолстел за последние девять месяцев. – Давай их эта... не пустим, – жалобно пролаял он. Матроскин откинул одеяло и потрогал его живот. – Шевелятся, фулюганы, – удовлетворённо отметил он и накрыл Шарика снова, поцеловав его в лоб. – Не ссы, блохастый, всё будет в ажуре. За это время от дяди Фёдора пришло ещё несколько писем, все уговаривательно-ругательные. Одна повестка в суд за нарушение прав животного и пять анонимных угроз. Матроскин оставался невозмутим.
Что-то разбудило Мастроскина ночью. Он поворочался, потом встал и пошёл на кухню попить воды. С печи послышался сонный лай Шарика: – Ты чего? – Ёжи ж божи, – протянул кот, выглядывая в окно. – Шарик, никак наша Гелла вора поймала... – Как так, вора? – испуганно спросил тот. – А вот так, – Матроскин полез на полати, спрыгнул со старой берданкой в лапах и принялся любовно заряжать её солью. – Сам глянь. Шарик, кряхтя, сполз с печки, придерживая живот (чисто шарик) и осторожно отодвинул краешек занавески на окне. Через небольшую проталину на покрытом морозными узорами стекле Шарик рассмотрел мужика в маске американского президента Ричарда Никсона, который трахал Геллу. Рядом сиротливо лежал пустой мешок для награбленного. Отказать Гелле было невозможно, во всей деревне держался один Шарик, это правда. Вот и неудачливый грабитель пал жертвой суки. Матроскин крякнул и щёлкнул затвором, запрыгивая в валенки. – Я пошёл... – Осторожнее, – прошептал Шарик и прижал уши. – Хенде, блять, хох, – рявкнул кот, наставляя ружьё на голый зад вора, который ритмично двигался туда и сюда. Гелла томно повизгивала и, кажется, подмахивала. – Здравствуйте, – праздничным баритоном, отдуваясь провозгласил мужик в маске. – Угадайте, кто я?! – Дик Фаллосович Никсон, человек и хуй, – сурово ответил кот и взвёл курок. – Матроскин, не стреляй, это ж я, – взмолился вор. – Дядя Фёдор... Ох и забористая сука, не врал Печкин. Кот сплюнул в снег, ружьё не опустил. – А какого ж хуя, дядя Фёдор, ты пытаешься в родимый дом проникнуть в маске и с мешком? – Новый год же скоро, – неубедительно соврал дядя Фёдор и кончил. Гелла завыла. – Через две недели, мудила, – отбрил кот. – Считаю до трёх, ну? Рааааааз... Дядя Фёдор торопливо натянул штаны. Ненасытная Гелла вилась у его ног, требуя ещё. Уловив жадный блеск в глазах дяди Фёдора, кот скомандовал: – Гелла, место, фу, Гелла. Сука поджала хвост и убралась к себе в будку, из темноты загадочно поблёскивая глазами на дядю Фёдора. Тот проводил её сальным взглядом. – Слушай, Матроскин, дружище, – начал дядя Фёдор, стягивая дурацкую маску. – Но-но, стой, где стоишь, – пригрозил кот, покачав стволом. Дядя Фёдор поднял руки: – Тут говорят, Шарик ощениться должен... – Никому он ничего не должен, – отрезал Матроскин. – Тебе-то что? – Ты знаешь, сколько это стоит? – проникновенно спросил дядя Фёдор. – Межвидовой гибрид, селекционеры золотом плакать будут. – Сколько? – подозрительно спросил кот, включив мысленный калькулятор. Дядя Фёдор сказал. – Охуеть, – подвёл итог кот.– Ты в деле, если прибыль идёт семьдесят на тридцать процентов, ты меня понял? – Грабитель! – воскликнул дядя Фёдор. – Не нравится, проваливай. – Ладно, ладно... И Матроскин опустил ружьё, и они вошли в дом и выпили по стописят для согрева. И Шарику о подробностях разговора ничего не сказали, а наврали, что дядя Фёдор хотел украсть самого Матроскина, но пересмотрел взгляды на жизнь и больше так не будет. Утром дядя Фёдор уехал на первой электричке.
Через две недели, в канун нового года, в дверь постучали. Матроскин отложил гитару и открыл дверь. На порог прыгнул мужик в маске Фреди Крюгера. – Здравствуйте! – зычно гаркнул он. – Угадайте, кто я? – Ты долбоёб, – прошипел кот. – Только детей, блять, спать уложили. – Где котопёсики?! Где?! – завыло что-то за спиной у мужика, и в избу протиснулся щуплый пацан в розовом лыжном комбинезончике со стразами. Он прямой наводкой побежал, не снимая лыж, к печке, где обосновался Шарик и их с Матроскиным шесть детей. – Деньги где? – вполголоса поинтересовался кот у Фёдора. – Подавись, – ответил тихо дядя Фёдор и сунул ему в лапу оставшиеся три тысячи долларов. У Шарика родилось восемь щенкотёнков, двоих кот и Фёдор продали — одного в Голливуд, другого в НИИ генетики и селекции. Бизнес обещал быть успешным. – Что бы мы делали без нашего Простоквашина, – растроганно воскликнула Катя, жена Фёдора, и полезла обниматься с котом. Сын Фёдора — тётя Петя, который мечтал стать девочкой, довольно тискал слепых ещё котопёсиков и выяснял у Шарика кто из них мальчик, а кто девочка и считает ли Шарик это справедливым. Шарик что-то отвечал, лаял, смеялся, его внутренняя кошка громко мурчала и истекала молоком. Шарик был абсолютно счастлив.
Эх, мо мнение... Искусство должно нести что-то красивое, передавать что-то интересное... А это... Это жуть, я чуть не проблевалась. мерзость ради мерзости.
0
