То, что мы называем страданием, смертью, горем, бедой, трагедией, нам следовало бы назвать платой за свободу. Джон Фаулз
В моих словах не было правды. В моих словах не было обмана. Мои слова лились водой сквозь решето ее веры. Я не хотел обольстить ее, завладеть сознанием; только возбудить желание мыслить, завести механизмы познаний, разжечь костры сомнений. Вложить в куклу душу, подкрадываясь слева, подбираясь справа, прощупывая почву. Фразами, жестами, мимикой, легкими шутками и грязными заявлениями, жаром и холодом разрушая, разбивая грозным молотом на молекулы, на атомы и собирая по-новому, грубо, но прочно, склеивая слезами и надеждами, не делая уступок, я создавал человека. Создавал из праха наивного ангела, не почувствовавшего вовремя объятий пурпурных щупалец слепой судьбы. Я выловил ее на рассвете. Приди я на несколько минут позже, она бы лежала на дне, а предо мной, вместо несчастной побелевшей от холода, из последних сил цепляющейся за ветку безысходности девушки, предстало бы на черной ледяной воде отражение седого, но еще не старого мужчины. Зеркальная поверхность позволила бы с точностью разглядеть все черточки смуглого, волевого лица: светлые лучики в уголках рта – лучики ярких веселых дней, давно погасшего солнца; такие же и у глаз – когда-то он умел смеяться, беззаботно, громко, раскатисто, как настоящий глава семейства; а вот и годы боли, одиночества, долгих ночных раздумий – глубокие морщины, так удобно расположившиеся на высоком лбу. Вытащив полуобнаженную златовласку из воды, чувствуя себя акушером богини, я кое-как надел на нее платье – рубашку, в которой она родилась, - именно об него я споткнулся гуляя и понял, что меня решили опередить. Музыка зубов и пляска дрожащего тела придавали трагичной ситуации ощущение праздника в честь вторичного рождения этого шедевра неумелых безвестных мастеров. Жалкий вид не затенял ее красоты. Боттичелли мечтал о такой Венере. Передо мной сидела Грация. Я видел Дерзость. Презрение и Ненависть взяли меня под руки и повели быстрым шагом подальше от глупой, нахальной выскочки. В спину толкала Ревность, нашептывая, подсказывая. Кто она такая, что позволила себе поступок, на который я решался не один год? Она посягнула на привилегии, не имея на то никакого духовного права. Чего добилась в жизни? Что имела? Дерзай, стремись, борись, страдай, надейся! Но ей захотелось легкого выхода из тяжелой игры, не пройдя дистанции пересечь финишную черту. Чем она удостоилась такой чести? Понимала ли, что совершает? Не осознавая, пыталась запятнать, лишить высокого смысла великое таинство, к которому я готовился долгое-долгое эластичное тягучее время. Я заплатил за смерть звонким золотом голосов дорогих сердцу людей. Служители судьбы не спрашивая загоняют всех нас в лагерь жизни. Строгий смотритель-болезнь по своей прихоти, не требуя платы, забыв про меня, через черный ход выпустил моих детей и мою душу на волю. Но я покрыл кредит мучений, сдал экстерном проходной экзамен в другой мир. Бежал там где другие шли, не игнорируя окружающее пространство и не укрываясь с головой черным плащом скорби. Я знал чего хочу. Все обдумал, все решил. Воспарил над остальными. Я был чист. Мир не мог получить от меня больше ничего. Я растворился в вакууме событий. Не надеялся на возвращение былого, но стремился к избавлению от рвущих нервы уколов тупых игл памяти. Умер. Долго поднимался по ступеням испытаний, прежде чем прийти к этой ночи. Она же хотела примчаться на тройке безрассудства, глупости и лени. Я был принцем, ждущим коронования, она плебейкой, позарившейся на трон. Я думал так и … возвращался. Она по-прежнему сидела и дрожала, буравя землю перед собой невидящим взглядом. Коварный бог поймал меня на живца. Мой рейс отложили на неизвестный срок. Не стоило корить случай. Я не жалел, что спас ее. Сердце ежедневно орошаемое слезами так и не смогло зачерстветь. Мне пришлось на руках нести ее к себе. Через пару часов немота сменилась бредом. Начался жар. Сиделке нанятой в то же утро удалось выходить больную. Освободился ли я? Нет. Ведь река все еще ждала свою добычу. А как ей не польститься на освежающую прохладу кристальной речной воды – умерла тетушка, что не очень страшно (она относилась к племяннице плохо, обращалась как со служанкой), бросил парень, что ужасно («он был таким милым и так сильно меня любил!») Подарить жизнь, значит научить жить. Мне не оставалось ничего другого. Неторопливо, тонкими линиями, легкими штрихами, бледными мазками мне удалось набросать предварительный рисунок Характера, Новой Души. Отсутствие каких-либо зданий упрощало строительство храма – не надо разрушать, очищать, лишь воздвигать, опирая высокие своды на серые, неприглядные, но надежные каменные столбы. Плодородная почва ее мировоззрения до сих пор оставалась девственной, не тронутой ни сорняками невежества, ни ростками благородных саженцев, готовая с радостью принять и взрастить любое семя: случайно попавшее, аккуратно посаженное в благоприятную среду. Не приходилось выкорчевывать трухлявые, прогнившие пни предрассудков людского леса. Обильно удобрять; направлять рост; колировать, со временем прививая все более и более разнообразные, диковинные сорта восприятия действительности, не стандартного ожидаемого поведения марионетки в серийных сценах, а индивидуального эмоционально-интуитивного всплеска, вспышек настроений и чувств; обрезать слепые побеги – вот в чем заключалась моя задача. Проходили дни. Я сгущал краски, придавая композиции натуральный, естественный цвет, уделяя внимание каждому оттенку. Мне доставляли удовольствие ранние плоды хорошо просчитанных трудов. Окончательное их созревание наградило меня свободой, которой я временно лишился, встретив когда-то эту теперь уже самодостаточную, трезвую нимфу. Я попрощался с ней. Наши пути расходились. Я знал, что она готова к перебоям неналаженного организма сущего. Ведь уже не пыталась, как раньше отговорить меня от смерти. Мы обнялись. Без слез. Не говоря красивых слов. Нам было все ясно. Над нами не шумели раскаты грома. Жизнь продолжалась. Я ушел, раздвигая свет, обретая спокойствие, ни о чем не жалея.
Автор, у вас прекрасный язык. Но рассказ мне не понравился, он ничего не оставил во мне, ни эмоций, ни переживаний, ни даже образов героев. Всё как-то безлико. Вы выбрали описание, а не повествование. Считаю, что это неправильно. На середине рассказа мне надоело читать, но я решила до конца прочесть в надежде, что концовка меня удивит, что будет какой-то поворот. Увы, его не было. Попробуйте написать что-либо в том же ключе, но подинамичнее. Уверена, вам нравится ваш рассказ, я почувствовала, с каким удовольствием вы его писали. Но писательство - игра не в одни ворота, здесь правит читатель
Хороший рассказ, порадовал. Качественный. Вот только мне кажется, динамика теряется когда ГГ расскакзывает о себе. И ваяние новой жизни тоже натянуто. Как эластичное тягучее время) Может пройтись свежим глазом, абстрагируясь)
0
