Серый рассвет забрезжил в узких, длинных, как бойницы, окнах. Этот слабый свет только обозначил все предметы в комнате: развороченный и изрешеченный шкафчик с осколками посуды, два изломанных табурета, чудом стоящий на трёх ногах стол, изодранный и подпаленный диван с ворохом тряпья. И всё это было присыпано обломками штукатурки и пылью. В противоположной стене неясной тёмной гранью выделялся дверной  проём.

  Вокруг стояла мёртвая тишина. Снаружи, через разбитое стекло, вначале робко, затем более явственно, проник шум. Эти слегка шелестящие в листве, капельки барабанили по земле, по камням, шумели по траве. Ворох тряпок зашевелился, замер, потом откинулся в сторону. И оттуда выглянула лохматая русая головка. Тонкое почти бескровное личико с огромными синими глазами было испачкано толи сажей, толи грязью. Девочке было на вид лет шесть – семь, никак не больше. Она потёрла кулачками глаза, всё ещё не понимая, что её разбудило. Потом, обвела туманным взглядом всё своё хозяйство и опрометью бросилась к окну.

- Дождь! – в восторге воскликнула она. – Спасибо, бабушка!

  Её сон сбылся,  невероятно быстро, и это было для неё спасением. Ещё несколько мгновений назад, ей снилось, что стоит посередине песчаного карьера, там, где пришлось весной хоронить всех умерших, потому, что не надо было рыть могилы. Кладбище было разгромлено и простреливалось. Карьер был старым, истраченным, и, добирая себе на строительство домов песок, местные жители нарыли множество ям. По иронии судьбы, именно ямы пригодились им больше, чем песок. Очень многие теперь лежали здесь.

  Ей снилось: … Знойный сухой ветер опаляет тело. Жажда сводит с ума.  «Пить, пить…» Но негде взять воды. Раскалённый воздух маревом висит, колышется, вьётся вихрями. Страшно… и, вдруг, она чувствует заботливое прикосновение, бабушка берёт её за руку и ведёт прочь…

   В тот день, когда на их мирный посёлок в первый раз обрушились с воем и свистом эти железные штуки, они с бабушкой пили чай на кухне. Яркое не по-весеннему жаркое солнце слепило глаза, рисуя на скатерти и на полу замысловатые узоры. Зелёные бабушкины глаза смеялись вместе с ней. Морщинки собирались лучиками в уголках глаз и губ. То, о чём они говорили, стёр из памяти взрыв. Всё произошло так внезапно, что они оцепенели, словно остановилось время. Потом шторы вспучились, разорвались от осколков стекла и щепы оконных рам. Неистовый удар смёл все чашки со стола, опрокинул самовар с кипятком. Горячие брызги окатили их обоих.

- Бабушка, мне больно, - расплакалась внучка, совершенно не понимая того, что происходит, но пожилая женщина уже повлекла её вон из кухни, подальше от окон в коридор. Здесь она открыла люк в подвал: « Спускайся, милая, поживее!», - Но бабушка! – девочка ещё  сопротивлялась, она не любила тёмное и сырое подполье.

  Ах, если бы она послушалась сразу! А там, на улице что-то выло, и лопалось, и гремело. Дом весь трясся, и сыпалась штукатурка. Было очень страшно. Ей казалось, что огромные великаны топают по земле и бросают тяжёлые камни. «Надо спрятаться, - наконец сообразила она и полезла вниз. Уже оттуда из тёмной глубины она увидела, как неожиданно вздрогнула всем телом бабушка, как преломились её колени, и она стала оседать на пол. Крышка люка захлопнулась у девочки над головой. Чернильная тьма поглотила. Первый раз в жизни её охватил такой ужас, что даже сдвинуться с места, не было никаких сил. Она так и стояла, вцепившись в поручень лестницы, пока кто-то не открыл крышку.

  Вечером она прощалась с самой доброй и любимой бабулечкой. Та на короткое время пришла в себя и всё повторяла шёпотом: «Я никогда тебя не брошу. Всегда буду рядом. Ты только верь…» Тогда у неё ещё была мама. Она прижимала её к себе, гладила по голове и плакала.

  С того дня они жили вдвоём и переселились в подвал – здесь было безопаснее. Злые великаны и драконы нападали теперь часто. Очень скоро от их цветущего края  остались одни развалины, да пепел. Поля выгорели, огороды повыбило, сады поломало. Наступал голод. Кто мог – уехали. Им деваться было некуда. Мама варила суп из крапивы и травы, добавляя в него остатки крупы. Когда же и это закончилось, она засобиралась в город.

- Помнишь, что коза своим деткам наказывала? – втолковывала женщина, - Вот, будь умной девочкой, - никуда сама не ходи и никого не впускай, - она вздохнула, - Сама знаешь, что волк из сказки куда как добрее тех гоблинов, что к нам повадились ходить. Всё уже, что было, забрали, но никак не успокоятся! Волк, хотя бы, съел козлят сразу, а эти ещё вначале, вдоволь поиздеваются и помучают, а только тогда убьют. Им в лапы лучше не попадать. Жаль, что не могу взять тебя с собой, - мать с тревогой посмотрела ей в лицо и обняла, - до города тридцать километров, а ты совсем слабенькая стала. Одна я быстрее обернусь. Если что-то тебе надо будет или страшно станет, то ты к бабке хромоногой беги. Она добрая тебе поможет. А если гоблины придут, то прячься. Боюсь тебя одну оставлять, да делать нечего. Будь умницей. Ты, Крошка, теперь в нашем доме за главную остаёшься.

  Женщина поцеловала дочку и ушла. Маленькая хозяйка с тревогой и растерянностью смотрела ей вслед, пока за кирпичными развалинами не скрылся родной силуэт. Некоторое время, она сидела на пороге своего ещё пока целого дома, смотревшего на мир пустыми глазницами окон. Никому теперь ненужные обрывки штор приветливо помахивали, приглашая войти. Но находиться одной в изувеченных осколками и пулями стенах совсем не хотелось. Там всё ещё бурело несмываемое пятно на люке, и всё напоминало о потере. А здесь припекало солнышко, и стайка неугомонных воробьёв что-то выискивала в песке на дорожке. Они не испугались и не разлетелись, даже когда Крошка прошла мимо них в изломанный сад.

  Там она нарвала стволиков сергебуса и листьев щавеля. Собрала застывшие янтарные комочки с расщеплённой осколком и, истекающей соком яблони. Ей очень хотелось набрать розовеющей смородины, с прижатых рухнувшей стеной соседского дома, кустов. Но она, подражая маме, строго сказала себе: «Ягоды ещё не созрели – будет животик болеть!» Как сторож обошла крошечный огородик, где чудом сохранились и продолжали расти свёкла и морковка, тянулись вверх рядки, заросшей сорняками картошки. Что-то зло свистнуло совсем рядом, потом ещё раз, и ещё, и резкой болью обожгло плечо. Она присела. Нельзя было заходить так далеко! Пригнувшись, и едва не растеряв свою добычу, она побежала к дому и юркнула под крышу второго входа в подвал, захлопнула за собой дверь. Только отдышавшись, сложила всё на стол. Взобралась на табуретку и выглянула в подвальное окно. Сердце ещё бешено билось.

  А в мире снова наступал хаос, и накатывало зло. В небе что-то завыло, где-то, все, приближаясь, забухало, засвистели железные осы. На песчаную дорожку упали алыми перистыми каплями, взмывшие в небо воробьи. Крошка стёрла со щёк накатившие слёзы, и только тогда вспомнила о раненом плече. По нему словно полоснули ножом – кровоточил порез. «Ничего страшного, - уверила она себя, - это только царапина! Где у нас аптечка? Мы запасливые, у нас всё есть…» Она, как учила мама, присыпала ранку белым порошком и заклеила её пластырем. Пока она занималась врачеванием, буря снаружи только нарастала: грохот и вой слились воедино и приблизились вплотную. Теперь великаны топали совсем рядом и всё били, били в землю, которая сотрясалась. Ходуном ходили стены. С потолка что-то сыпалось. Девочка схватила с дивана одеяло и побежала в погреб за вторую дверь, туда, где раньше хранились разносолы и корнеплоды. Они с мамой всегда прятались там, в уголке, закутавшись от холода. Здесь было ещё страшнее, темнее, но надёжнее, как считала мама.

  Чудовищной силы удар потряс весь дом до основания. Крошка могла только слышать, но даже представить не могла, что там творится. Взрыв разнёс всё строение до фундамента, разодрав железную крышу, развалив стены. Каменные куски завалили внешний ход в убежище и крышку люка. Дом, защищая свою маленькую хозяйку, замуровал её в своём чреве.

  Сколько длилось это бешенство уничтожения, ребёнок не знал. На этот раз злодеи разошлись так, как никогда раньше. Но даже после того, как наступила тишина, земля всё никак не могла успокоиться и, будто от рыданий, сотрясалась.  Крошка не спешила выходить из своего укрытия. Она сидела в холодной тьме и дрожала. Только сильный голод заставил её сдвинуться с места.

  За узкими просветами разбитых окон уже темнело. Только алые блики близкого пожара трепетали и бились в осколках стекла. Здесь посторонний глаз не смог бы ничего найти, но Крошка давно привыкла, и смело двигалась на ощупь. Жаркий ветер, врывавшийся в незащищённые отверстия, принёс едкий дым. Кашляя, она жевала добытые ей травы и запивала их водой из бутылки.

  Но как ей не было жутко в эту первую одинокую ночь, девочка никуда не помышляла идти. Она, сжавшись в комочек, сидела на диване и смотрела в темноту. И вдруг, в проёме разбитого окна показались две зелёные светящиеся точки. Дрожь пронзила её – вдруг, это злое? Что-то посыпалось вниз, шлёпнулось с лёгким скрежетом, а потом топ-топ-топ. И холодный носик ткнулся ей в руку, и мягкая тёплая шёрстка защекотала по подбородку.

- Кошка! – радостно шепнула девочка, - Откуда ты здесь? – ответом ей было звонкое мурчание.

  Ни кошек, ни собак, ни какой-либо другой живности уже давно не было видно. Куда они все подевались – неизвестно. Виденные ею утром воробьи и то – чудо. А тут кошка! На душе стало как-то теплее. Страх прошёл.

- Только не уходи, - шептала девочка, лаская гостью, - интересно, какая ты? Глазки у тебя зелёные. Шёрстка длинная, мягкая. Ты такая тёплая, как печка.

 Кошка улеглась возле девочки, обнявшей её, урчала тихо, успокаивая, убаюкивая. И той снился добрый светлый сон о том, как они ладили с бабушкой качели, привязывали их к ветке старой яблони. Всё дерево было в розовой пене душистых цветов. Доска летала вверх-вниз, влекомая родной рукой. Солнце сияло. Пели птицы. И сыпались, сыпались, как снег, лепестки…

  Девочка проснулась весёлая. И, хотя, ночная гостья куда-то пропала, осталась уверенность, что она обязательно вернётся. «Наверное, на охоту отправилась!» - решила хозяйка. Крошка умылась над ведёрком, поливая себе из бутылки. Открыла жестянку из-под печенья с улыбающимся дедом Морозом на крышке и достала один сухарик, из трёх оставшихся. Пока разломанный на несколько частей, он разбухал в чашке с водой, захотелось выглянуть наружу. Но сколько не билась, дверь не открывалась. Тогда, преодолевая закрадывающееся в душу ледяное отчаяние, бросилась к лесенке, ведущей наверх. Но такой лёгкий ранее люк, теперь тоже не поддавался. «Что же случилось? – спрашивала она себя. – Это всё проклятые великаны! Только они могли такое сотворить. Ничего, мамулечка придёт и освободит меня!» Только эта мысль удержала её от рыданий. Крошка упрямо сжала губки и отправилась есть тюрю. Но на этом испытания этого дня не закончились.

  После полудня в опустошённое поселение вошли гоблины. Они ворвались на безлюдные затаившиеся улицы скрежетом  тормозов, грубым смехом и громкими голосами. И сейчас же где-то раздались хлопки, вопли и душераздирающий женский вой. Что-то невнятное прокричал старик. И тут же завизжали железные осы, и крик оборвался на полуслове.

  Крошка уже знала, что великаны бросают на людей огонь и снаряды издалека. Грабить и мучить тех, кто не успел спрятаться, они посылают гоблинов. Девочке хотелось взглянуть им в лицо. Не может быть, чтобы они были похожи на людей! Люди добрые, их лица светлые. А эти нелюди должны быть другими. Вот только какими? Она никак не могла подобрать к ним краски. Ей хотелось обязательно рассмотреть их, чтобы запомнить, как выглядит зло.

  Когда они появились впервые, никто ещё не думал прятаться. Только мама отчего-то почувствовала, что надо бежать. Они схоронились в небольшом овражке за домом. Кусты сирени и дикой акации, в гущу которых пришлось забраться, надёжно укрыли их своей листвой. Было слышно, как незваные гости хозяйничают в доме: бьётся посуда, что-то ломается, хлопают двери и бубнят дурные голоса. Потом двое чужаков в камуфляже и масках выволокли из соседнего дома рыжую тётку и так и тащили её, визжащую, по земле за руки, изрыгая странные мерзкие слова. Мама старалась зажать ей уши своими руками, притягивала к себе лицом, чтобы уберечь от этой вакханалии.

  Соседка так и осталась лежать в разодранном сарафане в синий горошек на куче навоза, куда гоблины кинули её с ржанием. Уже утром, когда чудовища убрались восвояси, им пришлось пройти мимо. И Крошка краем глаза, как ни требовала мама не смотреть, всё же видела бескровное синее лицо с вытаращенными тусклыми глазами, разорванным ртом в кровавой пене и клоками выдранных рыжих прядей. Оно было обращено к небу.

  С тех пор страшилища появлялись с завидным упорством. Они как хищники выискивали себе жертвы среди развалин, словно играли в какую-то свою игру по своим же правилам.

  Любопытство превозмогло страх, и Крошка взгромоздилась на табурет, приблизила лицо к отверстию. Но окно было слишком низко. Она видела двоих, входящих в вывороченную калитку, которая, оттопырившись на одной петле наискось, преграждала путь. Лиц снова не было видно – только прорези для глаз и рта. «Наверное, они очень уродливые, если прячут лица,» - решила она. Камуфляж, руки в кожаных перчатках без пальцев сжимают автомат. Тот, что чуть ниже, пнул берцем в деревянную преграду. Петля отскочила, дверца отлетела в сторону. Заскрипел под ногами битый кирпич. Девочка спрыгнула на пол и прижалась к стене.

- Да нет здесь никого, - вяло заявил один, - прямое попадание.

- Жаль, я тут молодую бабёнку с девчонкой в бинокль наблюдал, - просипел простужено второй, - хотел позабавиться. Люблю в прятки поиграть. Заводит очень, - шаги удалились, потом снова приблизились.

- Может, кто живой в подвале есть? – свет в окне померк, гоблин пытался рассмотреть что-нибудь внутри, но тщетно, - Темно. Ничего не видно.

- Ща, посвечу, - яркий луч прорезал подвальные сумерки и заметался в разные стороны.

- Скарб, какой никакой есть, - сделал вывод хриплый, - жили здесь. Может, ушли куда? Людей не вижу или спрятались… завалило, небось…

- Ну, откапывать, если и спрятались, я их не собираюсь…

  Крошка, как только свет погас, осторожно выглянула  и, прокравшись вдоль стены, юркнула за спасительную дверь. Всё ещё было слышно, как пришельцы о чём-то спорят между собой. Потом она услышала ясно: «Акт милосердия…». Что-то со стуком упало в подвал. Быстро удалились шаги. Дальше память оборвалась…

  Звенит в ушах тишина. Вспыхивает и меркнет тьма вокруг. И нестерпимо болит голова. Как же она болит! Она сидела на земляном полу и покачивалась из стороны в сторону, схватившись за голову. Что-то тёплое и солёное, до тошноты, стекая по губам, попало в рот. Сколько прошло времени с этого момента до того, как девочка снова пришла в себя – неизвестно. Она лежала, распластавшись на одеяле, как-то доползла? Нестерпимо хотелось пить. Позвала маму. Но никто не откликнулся. И только потом вспомнила, что мама ушла.

  Ноги плохо слушались, но она на четвереньках, стёсывая колени обо что-то острое, покрывавшее пол, выползла в проём, где когда-то была дверь, теперь разорванная в щепки. Мутным взглядом Крошка обвела свою обитель и не узнала её. Последствия взрыва были ужасны. Всё было посечено осколками, разбито и изуродовано. Самое же страшное, что канистры и бутылки с водой были уничтожены. Вода из них вытекла и впиталась в землю. Где-то на донцах немногих ещё были жалкие капли. Они очень быстро закончились.

  Маленькая хозяйка подвала теперь могла только неподвижно лежать на диване, то и дело, впадая в сонное забытьё. Иногда она видела сны такие яркие, словно, это было наяву. Чаще всего ей виделось счастливое прошлое, где все ещё были живы и счастливы, где стояли дома, цвели сады, по улицам ходили люди.

  Но были и другие сны, где горел мир, ржали гоблины, летали огнедышащие  драконы, опаляя землю, топали и скрежетали великаны, и падали чёрные ядра, разрывая мир на части. А она стояла посреди этого смертоносного хаоса и взывала к матери: «Мамочка, милая, мне так плохо! Забери меня отсюда!»

  В это утро ей приснилась бабушка, которая гладила её по голове и просила ещё совсем немного потерпеть. Она увела её из песчаного карьера. И теперь, они стояли на площади у фонтана. Холодные струи падали и переливались из чаши в чашу. Искрящиеся брызги вставали над головой как радуга. И падали, падали, шелестя, капли.

  Крошка очнулась и подняла голову. Что это? Неужели правда, на улице идёт дождь? Ей только показалось, что она опрометью бросилась к окну, где стояла приставленная одним краем к стене, колченогая табуретка. Настолько относительно стало её время и пространство, что даже замедленное трудное движение уже стало бегом. Руки потянулись в проём окна. Их длины едва хватило, чтобы поймать в ладони дождевые струи. Балансируя, чтобы не свалиться с качающегося табурета, ловила воду. Она слизывала драгоценную влагу, но её было мало, чтобы утолить жажду. В конце концов, она так выбилась из сил, что оставила эту затею.

  Снова потянулось безвременье длинной чередой каких-то видений и неясных образов. Сквозь них изредка прорывались глухие удары, стук и скрежет. В какой-то момент Крошка уловила чьё-то присутствие, какие-то голоса доносились до сознания расплывчатой и бесформенной какофонией. Веки были так тяжелы, что не хотели подниматься. И всё же, она заставила их разлепиться. В колышущемся тумане возникло такое родное мамино лицо зачем-то по кругу обмотанное бинтами. Губы растянулись в слабой улыбке. Но голоса не было, вырвался только тихий стон.

- Милая моя девочка, узнала, жива, - горячая слезинка поползла по щеке.

- Давай я возьму, - послышался незнакомый мужской бас, - сама ещё только вчера очнулась, не донесёшь, - сильные руки подхватили Крошку, и  она поплыла по воздуху. – Что мы делаем?! Взрослые развязывают войны, а дети страдают. Мы, наверное, это заслужили, но их-то за что?