Я смотрел на узкоплечую, даже как будто плешивую фигурку этого деда, у которого не волосы с лысой головки, а кости вывалились из скелета – и не мог поверить сейчас, что такими бывают мартеновцы. Ещё по великому фильму про заречную улицу я их помнил широкими и белозубыми, высотой с одноэтажную поселковую школу – а передо мной сидел сгорбленный пигмей и через раз шепелявил гнилыми зубами. - Дедунь; неужели ты правда в мартеновском цехе работал? И тут он проснулся. Из глаз полилось на меня всё то солнце, что железною пикой он выбивал сквозь кипящий леток; мне казалось, что раскалённая лава заполоняет наш двор, улицу следом, и уже там несётся к райцентру, подпихая под сцепку большегрузы с зерном. =====================================
Одной не особенно старой старушке, в соседнем живущей подъезде, очень нравятся распущенные, или распутные как их назвать, жёлтокрасные синие садовые цветы. Всякие там пионы, пиастры и пиолусы вызывают у неё прямо детский восторг, хотя дитём она стала только в последние годы. А вот раньше, когда была взрослой, то работала швеёю на трикотажной фабрике, и наверное там, среди ниток бобинных да машинного масла, она совсем не чувствовала одуряющего запаха природы, которая изо дня в день, с утренней смены до вечера скользила пред ней за оконным стеклом в белом платье весны, за шлейф коей держались такие же гордые инфанты лето-осень-зима, ожидая для себя королевского трона. Выйдя с натугой на пенсию – потому что её призывали ещё поработать с молодыми девчатами – старушка вдруг увидала, что почти ничего не видала вокруг, и даже купила большие очки, чтобы всё разглядеть ей получше пришлось. И ахнула – в мире оказалось больше цветов, чем на всей швейной фабрике. А особенно много их было в садовых цветах, и никакие оттенки индиги, охры и кармина не могли передать божественный запах их полутонов подшептаний намёков. Поэтому она и решила развести всю эту красоту у себя под балконом, чтобы и другие люди ею любовались – соседи, кто выше живёт, и прохожие, что мимо идут. Ведь ходя каждый день на тяжёлую работу, а потом с неё ж возвращаясь, то обязательно нужно высокое отдохновение душе, которую жадно находишь, глядя хоть у себя под ногами. Старушка дольше всех это не понимала, но лучше других это поняла. Она села в дребезжащую машину с бортами – от потрёпанного таксиста с вечным насморком, который он заливал себе в нос каплями из пупырки – и привезла целую армию, нет дивизию, точнее роту, зелёных развесистых горшков из цветочного магазина. Вот так начиналось красивое доброе дело. Только с этих пор своего нелёгкого садовничества старушка очень невзлюбила соседских кошек. Конечно же, среди них были и дикие, которые часто прибегали любиться к домашним, потому что холёность и нега всегда привлекают к себе хулиганство да блуд. Но все кошки – невзирая на морду – полюбили кусты и кустишки с цветами как родные пенаты; они громко мяукали там днём и ночью, да тихенько прыскали гадя. - Ах так?! Война!?- вскипела пузырями старушка, выплёскивая истеричные слюнки. - война, война, война,- мурлыкнуло ей из кустов с разных сторон; и цветы соклонили свои кудрявые головы, полагая что именно они останутся крайними в этой трепещущей битве. Самым главным оружьем против наглости кошек во все времена оставалась вода. В ней их топили ещё с малолетства, и по памяти глубокой старины тихий ужас вкрадывался в кошачьи души при виде наполненной ванны или даже хоть мелкого тазика – а самым трусливым хватало и кружки. Кто мыл свою кошку, тот знает об этом: а если забыл, так шрамы от острых когтей поднапомнят ему. Длинный резиновый шланг прикупила справедливая старушка; на горловину водяного смесителя бессовестно чпокнула его одним концом, а другой разнузданно взяла в правую руку, как берёт потёртый кольт дрожащую ладонь своего ковбоя. ==================================
- Вы знаете, мужики, какой у него хер?! Как у коня! Я сам в бане видел! - Огого! Вот повезло дураку! - Успокойтесь. Его жалеть надо, а не завидовать. - Почему это? - Объясняю. Вот вы рты пораскрыли, а того не разумеете, что такую балду не во всякую дырку засунешь. Правильно? Двухродившая баба, или шалава какая, ещё подпустит его до себя. А если женщина малоёханая, иль даже девка совсем, то она лишь только взглянет на его голую натуру, да и прикажет обстричь всё до нормальных размеров. - Гагага! - Опять ржёте, жеребцы. А ведь ножницы сей хер не возьмут. Тут надо обтачивать гыглу на большом станке. Голову мужику зажмут в токарный патрон, в жопу загонят железный конус задней бабки – и пройдутся по живому резцом, чтоб осталось навеки. - Гогогого!! - Не ржите, дураки. Тут нам всем думать надо, чтобы товарищу помочь… Слушай, я тебе посоветую: если уж так сильно любишь девку свою, то тебе надо кровь охлаждать. Тогда она к херу не приливает, и он малость скукоживается. Ты перед этим делом – сам понимаешь – засунь его в морозилку да придави крышкой. А минут через десять выхватывай стервеца и бегом к кровати. Может, успеешь. ===================================
Стоял там большой старинный кирпичный дом. Может и не был он великим строением древности, но что до революции в нём проживало семейство богатых купцов, так о том все соседи болтали. Опирался домяра на куриные яйца – сё называется цементная кладка, когдаче в готовый раствор добавляют корзину яиц, и обязательно с жёлтым а не бледным желтком как сейчас, когда не поймёшь то ли куры неслись, то ли немощи в пёрьях. Рядом с ним возносился сарай: худощав, узкоплеч, но на две головы выше дома – потому что в нём до самого верха устроены были насесты для птиц, и наверно средь них были дикие, которым под крышным коньком хозяин тот бывший выбил окошко для взлёта. А внизу, на полу земляном, и доныне накиданы горки помёта, тоже старинного – и если бы антиквары не сильно привередничали, а собирали всё добро с тех далёких времён, то и птичье дерьмо можно было бы сдать в магазин за хорошие деньги. ==================================
- Привет. Тебя подвезти?- Так нарочито спокойно спросила она, что я понял как тяжело ей дались эти заранее заготовленные словечки – вымоченые в уксусе, а потом просушеные под солнцем на бельевой верёвке – и ещё труднее для неё сталось это появление в неурочный час на моей дорожке. И мне бы обрадоваться, подпрыгнув до небесного потолка – что сама, великосветская гордячка ценящая себя превыше перед ней склонённых голов, опустилась всем телом к моим ногам, и приходилось лишь взять сей подарок, растерзав её может в лохмотья за прошлое небрежение мною – но мне стало невыносимо стыдно, не к ней выскомерной, а к её страдающему сердцу и к великой материнской душе, которым она пыталась равнодушием застить глаза да не вышло – и ещё я понял, что всерьёз полюбил её. ===================================
Он уже довольно долгое время был её любимейшим псом. Она подобрала его на дождливой холодной улице – тёпку щенка – выходила сама без матери и приучила кормиться с руки. Он тогда поверил что они единственная родня друг дружке, и поэтому когда подрос то не подпускал никого к ней близко, отгоняя настырных свирепым рычанием. Ей особенно нравились его преданные глаза. Они не походили цветом на все остальные в округе – как крепкий заваренный коф с молоком – и отличались глубоким наполнением честью, благородством, отвагой. Казалось, если бы его рвали на части сотней клыков, а она рядом стояла плача и беззащитная – то он – переломанный – грыз бы врагов и последним оставшимся зубом. Но пёс быстро рос, и уже стал смотреть на неё как своё, как на взрослую сучку. Она в срок не въяснила ему кто есть кто, не вчинила запреты меж ним и собой – поэтому он почёл большую дружескую привязанность за высокое сердечное чувство, и домогался её, запрыгивал сверху играя как вроде бы. Подружки даже смеялись над ней, уговаривая что это есть лучший из всех кавалеров. Вот только говорить он не мог – всё гы да гыгыгы, такое выражение ласки, такая услада для нежности. И она впервые влюбилась. Но не в него. Был там один, которго он и за поклонника не считал, проглядел недотёпу. Нескладный очкарик, тихоня, а вот ей приглянулся – и теперь она пса не впускала в свою личную светелку, шумно готовясь там к свадьбе. И был пир. Меня тоже молодые к себе пригласили. Мы там все перепились до срачки, два раза затеяли драку – а так ничего. Пёс какой-то кидался на нас, рвал железную цепку. Но пьяный очкарик с нетрезвой невестой очень быстро смирили его деревянной оглоблей, а потом и дружки хохоча приложились. Сильный мужик оказался – щерея да скалясь, издох как собака. ==================================
Каким бы я был королём при тебе – обожаемой королеве? Обязательно добрым, потому что созерцание твоего утреннего счастья после лёгкого пробуждения – словно жёлтая бабочка, вроде уснувшая, тут же вспархивает от махонького касания за её промокашные крылья – приводит меня в детский восторг, будто получил я от вельможного царственного отца живого коника под седлом, и теперь вместе со свитой могу сам скакать на охоту. Я стану для подданых своих справедливым правителем, любящим даже – оттого что ну как можно отказать людям в ласке и нежности, когда ты иха мне отдаёшь не честясь и не сберегая комочки любви вдруг на чёрный день, где они плесневеют в сердечном чулане. ===================================
Парит голубь белый под голубым небом, нимало не опираясь своими широкими крыльями на высокую зелень парковой зоны – и мне кажется, что если бы протянулась крепкая нитка от его плеч ко мне, то я ухватился всей силой и он поднял меня к небесам совершенно свободно – потому что это и есть гравитация космоса. Мы бы с ним улетели к серебряным спутникам, которые блёстко кружат вокруг нашей разноцветной планеты, пищат и мигают – одни секретно шпионя, а другие для добрых трудяся дел. И первым из них я бы выколол бесстыжие глазки да спалил микросхемы; зато вторым обязательно подзарядил батарейки. Потом голубь подтянет меня до инопланетного корабля, кой уже долгое время висит над древней цивилизацией майя из города чинтахуакля – и я на листе писчей бумаги, которая у них точно такая же, обрисую им все памятники земного величия да десяток важнейших космических формул, чтои помню от дядьки энштейна. ============================
Наверно, эпидемия на деревню пала. Или перемена времён года. Бабке Поле тоже со здоровьем захеровило. Третий день не встаёт, а боль почуяла раньше – ещё неделей Марье сказала, что консервов своих объелась. Полянка харчи овощные в банку закрывает, а в кадушках сроду не солила – и видно, бутыль огуречную плохо прокипятила. Как открыла крышку, на воздух всплыла белая шмага с пузырями – невесть что, да выбросить огурцы жалко. Прикусила один – дрянной, но через силу пяток скушала с картошкой, а селёдка магазинная вкус собой перебила. Тут и обдристаласъ бабка. Что ей – панталонов не носит: где рубаху задрала, там и села. Назавтра, как немощь чуток прошла, закопала кучи по всему двору – перед соседьми стыдно. И слегла потом – от волнения то ли, от болезни нервной. Сейчас спит она, обдыхивая горячечно узкую спаленку. А в зальной комнате, занавешенной, шепчутся старые подруги Марья и Женя. – Оно, может, и неудобно на старости лет влюбляться: так ведь мы с Пименом на шею друг дружке не вешаемся, будто молодые. – Алексеевна даже чуть обиделась. Уж Женька должна бы понять радость приютной старости – да не хочет, обзавидовалась. – Брось, Марья. Нечего моей зависти грызться. – Подружка махнула на неё, потом фартук кухонный неспешно в коленках разгладила. – Дед на больше лет старше тебя, и вот представь: со дня в день ты за ним ухаживаешь, вместо того чтобы себя оберечь. Передохни от печи и стирок, семечки лузгай взамен любови... тем боле и проку от неё уже нет, – и Женька засмеялась тихим шорохом, но чтоб Алексеевна слышала. Та ей в ответ, как умный совет: – А своего мужа, наверно, сейчас вернула с того света? И на кровать с собою, только бы рядом лежал, пыхтел в потолок. – Не равняй. С мужем я сорок лет прожила. В чести, без ссор и скандалов. – Бабка Женя поглядела на иконы в углу, и дальше привирать не стала, убоявшись греха языкатого. – Иногда только я выговаривала ему, ну и он пяток раз меня отшлёпал. – То ты брешешь. В первые годы, Женька, ты всегда с синяками ходила; от ревности мужик тебя поучал, чтобы самому спокойно жилось. – К грубым намёкам Алексеевна тут же хитро досказала сладкие речи: – Помню, на всё поселье слух шёл: первая красавица Женя. Да то и правда была: смоляные волосы за плечи, угольные брови, и чёрные глаза в костре жжёны. Чистая южанка в нашем русом краю. – Ойёй, а сама... – Женьке стали приятны льстивые речи, и она б их слушала хоть до утра, да ещё сто раз столько же. Но немножко застыдилась, и чуть сбавила Марьины обороты, чтоб подольше о красоте поговорить, вспомнив романтивую юность. – Мы с тобой в девичестве воевали, будто Купава со Снегуркой. И на танцах первые, и в работе, да ещё на поцелуи в кустах прибрежных время оставалось. А мужики прохожие после жарких объятий думали, верно: ну всё, моя она, женой станет. Но никак последней любви не выходило, – тут Женька захихикала срамотно; как было, смеялась, когда отказывала безутешным мужикам. Марья улыбнула, на подругу глядя. – Старое время это не нынче. Тогда бы старухи мигом за распутство заклевали, и остались мы жить на свете хожеными бобылками. – Алексеевна горячо призналась, тем более страхи давние ушли: – Ох, Женька, силов нет как хотелось любви настоящей попробовать. В сильных руках млела, уж до чрева мужика подпуская, а в последний миг тьмой запретной глаза застило – селяне с дома погонят, или прибьют где. И молчок, что жила я на белом свете. – Вздохнула Марья тяжко ли, завистливо. – А моя внучка нынче блудёт с Ерёмой без церковного венчания, да без печатки в паспорте. К добру это? вдруг разбегутся?! – она в фортку выкрикнула, обращаясь к небесам. Женя наклонилась близко, за рукав тронула. – Успокойся. Не пропадёт Олёна – для такой полсела женихов. – Полсела... дура ты. – Мария устало осела на стуле, поправила причёску длинных волос. – Без любви даже самая распрекрасная жизнь тягостью станет. – Мне ведь не стала, а я любовь эту никогда не видела. Нравился очень гармонист, но отец выдал замуж плотнику, и мать ему не перечила. С симпатией жили, в дружбе с мужем, да и кто тогда молодых про чувства спрашивал. – Женя вроде успокаивала Марью и сама себе не верила. Хотелось бы ей переиначить жизнь, попробовав любовь на вкус – есть ли в ней осязание иль одни химикаты. – Ты сама пробовала с Олёной говорить? что она? – Хочет венчаться, да боится мужнего гнева. – Алексеевна полыхнула церковной зарёй: - Я её три раза к отцу Михаилу водила за ручку, с ним вдвоём убеждали девку, и Христос третий со стен вразумлял. Одно талдычит Олёна: – ни за бога, ни за дьявола против Еремея не пойду. – А он что? Ерёма муж? – Женька любопытно сунулась в самый Марьин нос, будто её и впрямь сильно тревожило, чем живёт новое поколение. Веруя ли. – Бает, что господь не в церкви на людях, а в мятущей душе. И его надо долго искать средь кровавых потрохов. – Машка, может тебе на попятный свернуть? все равно их правда будет. – Хороший Ерёма мужик, основательный, но упрямства ещё много. – Алексеевна не спешила говорить, будто пробуя каждое слово с горячей ложки. – Пообносится лет за десять, сам перед бытиём смирится... а я сейчас рогами меж ними не встану. Я сверну. Пусть живут... Вечером Алексеевна ожидала дома Пимена. А в его хате тихо: только ходики стучат, да святой угодник под цветами пыхтит, нагоняя воздушную волну сновидений. Старик приподнял голову с подушки, прислушался к похрапыванию – нет, думает, не притворяется – и соскочив с кровати, зашлёпал мелко в коридорные сенцы. А дверь, закрываясь, вслед жалобится и ноет, что остаётся в доме одна: – вдруг воры нагрянут? – Но дед ей боле слова не дал сказать, рыкнул: – Я вместо тебя собаку заведу. – И выглянул наружу: что там? Туман. Это не погода, а большой бредень, в который ловятся разбитые машины, заблудшие люди и мокрые звери. В нём интересно ходить, когда нет никаких забот, нет спешки к придуманным обузам. Хорошо войти в лес, где воробьи, не видя в трёх шагах, плюхаются раздутым животом прямо под ноги. А ёж, ползая в приречных кустах, ладонью ощупывает дорогу, чтобы негаданно сверзиться с обрыва в воду. Даже голодный с осени ужак не заметил пузатую лягушку, спутав за неё безвкусную кувшинку. Зато этот туман в помощь деду Пимену. От соседских языков и от сорочьих. Он долгим ползком скрался до плетня, привесил на Марьину сторону рюкзачок с вином да фруктами, и через ивовый барьер атаковал невесту. Марья к пулемёту, а Пимен в штыки; рванул китель у ворота – да на амбразуру. Закрыл своей грудью, и Алексеевна довольная мяучит в ухо: – Иди ложись пока, я еще твою рубаху выглажу. Мария никогда утюгом не пользуется. – Вот, Пимен, есть у меня рубель и каталка. На кругляш длинный простынку уложу и катаю рубелем туда сюда. Пожалел бабку дед. – Захоти – я тебе самый лучший утюг куплю, что в магазине есть. Отмахнулась Марья: – Мне не лёгкость с красотой нужна, глаже руки свои приложить. – Как закончила работу, села рядом с ним на кровати, подправив одеяло, и свесила ладони меж колен. Руки проживали отдельно от Алексеевны: она думала в окно, пережёвывала свои завтрашние дела губами, а длани её теребили подол застиранного сарафана и уже примерялись греметь чугунками на печке. – Посиди спокойненько, – Марье сказал Пимен, развернув абажур ночника: впустил полумрак, уговаривая хлопотунью прилечь. – Гуси сами придут моряцким строем во главу с адмиралом, куры на насесте уже. Скотина кормлена. Алексеевна тихонько молилась. Она немного стеснялась сторонних глаз, прикрыла ладонью рот. Старик расслышал неясный шёпот бормотаний и склонился к её ногам, ласково шерстя на полу урчащего котёнка. Тому не давала покоя муха: тупырилась в оконце, жужила нудно, осерчав на всех и дразня восторженного паука. Пимен так вот, из паутины, смотрел пару лет назад на впервые свою Марию, ел глазами и боялся притронуться волшебным сном. Её светлый облик не тронули милосердные года – он даже удивлялся неизменности их любови, ёмкой как бездна мирового океана...
У меня наконец-то незапланированный выходной. Случайным методом, я попал на Ваши зарисовки. У Вас очень требовательная проза. Она ожидает от читателя на развитый словарный запас, на хорошую память (иначе к концу предложения из головы уже вылетит и начало и его середина), и на заинтересованность. Причем, последний пункт размыт. Возможно, меня загнобят за такие речи, но я буду искренен. Язык, которым Вы орудуете, красив, мягок, и текуч. Но для нынешних ленивых читателей, без яркой композиции произведения, такой язык будет казаться только врагом, который будет заставлять их каждый раз задумываться о том, на что это или другое слово похоже, что оно им напоминает, и где они их слышали, или читали. Наш язык развивается (или деградирует, смотря как на это смотреть), становится проще, и подобная красота может серьезно затруднять восприятие подобной письменной речи. Ваши отрывки не систематичны, у них нет фабулы, они просто показывают очень маленькие временные отрезки в жизни кого-то, чего-то, что не может намеренно вызвать огромного интереса. Если это было так, для души, для практики, для себя, не для широкой публики, то у Вас всё хорошо, я бы даже сказал, идеально. Если же этими зарисовками Вы пытались привлечь внимание масс (хотя бы нашего малочисленного ресурса), то, - просто хорошего языка, точных диалогов, и плавных и ярких переходов от эмоции к эмоции читателя, - просто мало. Я никто, чтобы кого-то чему-то учить, поэтому не относитесь к моим словам, как к чему-то враждебному.
За что зацепился взгляд: "Длинный резиновый шланг прикупила справедливая старушка; на горловину водяного смесителя бессовестно чпокнула его одним концом, а другой разнузданно взяла в правую руку, как берёт потёртый кольт дрожащую ладонь своего ковбоя." Прекрасно описано, занятно и главное, довольно образно. Вот только в последней части предложения чувствуется тяжесть. Я всё прекрасно понимаю, сравнение яркое, но, возможно, вы допустили ошибку (либо пропустив предлог "в"; либо не изменили окончание прилагательного "дрожащую" и нарицательного "ладонь"). Я не шибко грамотен, и поэтому мне немного неловко указывать на ошибки человеку, который так свободно орудует языком. Не хочется выставлять себя дураком, если честно. Но я бы всё же заменил на: "как берёт потёртый кольт в дрожащую ладонь ковбой". Хотя это уже не будет так же красиво звучать, но зато так проще пониманию.
"как крепкий заваренный коф с молоком" опечатка
Больше ничего вроде не заметил. Уровень письма у Вас высок. Спасибо за чтиво. Надеюсь, еще кто-то да заглянет сюда. С Уважением, Вигрин.
спасибо большое, Вигрин. Я так пишу - именно кольт взял руку ковбоя а не ковбой в руку кольт. Потому что в сей ситуашке уже правит железо а не человек. И знаки препинанья сознательны у меня, и коф с молоком. И не нравится мне пустая сюжетность, не облагороженная образами фантазиями словесами. И поклонники у меня уже появились на сайте. А главное - это миниатюры из больших произведений - просто их, толстеньких, никто не читает на сайтах - вот я и сбрасываю махонькими мышатами кошкам в зубки. Я очень рад, что вы - ещё один хороший товарищ - меня поняли правильно. Значит, поймут - только время.....
"именно кольт взял руку ковбоя а не ковбой в руку кольт" Когда Вы написали эти пояснения, до меня только дошло, что во власти кольта находится рука. До этого для меня просто предложение казалось ломаным, поэтому я не улавливал смысл.
тогда могу предложить поставить глагол "берёт" сразу же после существительного "кольт", таким образом не возникнет подобной суматохи в предложении, и уже будет ясно к чему там местоимение "своего". И получится такое: "как потёртый кольт берёт дрожащую ладонь своего ковбоя."
На это сообщение не стоит отвечать, чтобы не развивать пустой диалог. Просто подумайте над моим предложением. Если не приглянется, то что ж, такая у него судьба. Если приглянется, то измените. Еще раз, удачи.
0
- я ещё расскажу. Если глагол впереди - то так получается жёстче. Чего мне и хотелось