У настежь распахнутого окна стояла девушка. В легкой предрассветной дымке ее фигурка казалось еще более хрупкой, чем обычно. Прохладный ветерок теребил светлые волосы, спрятанные под белоснежную косынку. Теребил медсестринский халат, подвернутый в некоторых местах и неуклюже перетянутый поясом. ..

Эта палата была пуста. Никто не кричал, не стонал от невыносимой боли. Здесь стояла гробовая тишина, и казалось, ничто не могло нарушить ее…

Таня, милая Таня… Юная медсестричка… Знала ли ты тогда, в тот предрассветный час, что больше никогда вот так, спокойно, не будешь стоять у открытого окна? Что тишина, до этого столь долгожданная и родная, на 4 года станет лишь предвестницей беды?

Которую ночь я снова стою позади тебя. Мне хочется кричать, предупредить … Но я не могу… Я лишь стою, оперившись плечом о дверной косяк, и плачу…

А потом, дорогая прабабушка, я снова иду за тобой, еще юной, медсестричкой… Вижу разбитые эшелоны. Вижу солдат, просящих у тебя глоток воды… Вижу, как стонут они, умирая… Вижу, как отворачиваешься, чтобы те, кому ты не в силах помочь, не видели слез, блестевших в глазах…

А потом ты идешь по разрушенному городу… Своему родному Севску… Окна забиты крестами полусгнивших досок… Большинство домов- черны от полыхавших в них пожарах. И снова эта гробовая, страшная тишина…

Доходишь до полуразрушенного сквера Памяти - останавливаешься. Там, за рекой, где стоял маленький хуторок, где весело смеялись и кричали дети… Там не было ничего… Кроме пустой, выжженной немцами, равнины…

Таня, милая Таня… Это все, что я знаю о тебе… Прости меня, прабабушка… Я слишком поздно поняла, какого это – видеть войну… Я должна была еще раньше расспросить всех о тебе… Родители помнят слишком мало… Прости меня,Таня…