2.

Лу держался прямо, и головы не опустил, уверенно ступал по красной земле, вдыхал душный, пыльный запах засухи, и пота рабов: подбородок приподнят, глаза воинственно горят, а на лице – волчья усмешка, а не собачья преданность и страх. Это видели и рабы, и надсмотрщики: он вышел из поместья Бернарда по-прежнему свободным человеком. И пусть на  нем кандалы, что стерли лодыжку в кровь,  никому не поколебать его воли. Они могут решить Лу пищи, могут бить, или даже убить, но свободы у него не отнимут. Казалось,  некая чудовищная сила заставляла юношу смотреть, так как смотрел он.

Глядите же на меня… кричал весь его вид. Давайте, разогните спины ничтожные люди. Делайте так, как делаю я!

Негры отводили глаза, сталкиваясь с его взглядом, низко опускали голову, женщины в высоких тюрбанах спешили затеряться в зарослях виноградника, только мелькали черные лодыжки и руки  в зелени. Надсмотрщики, что жевали табак у хижин рабов,  при виде него сплевывали густую жижу,  и скрещивали на груди руки. Они ждали, когда им выпадет возможность поговорить с ним в одиночестве. Без присмотра управляющего. Лу криво улыбнулся. Я хоть раз бил кого-то из рабов? – снова в мыслях вопрошал Бернард.

Нет, ты не бил… Ты никогда не марал он нас свои руки… А вот чужие… Чужие каждый день, каждый час, каждую минуту…

– Что ты лыбишься, демон! – замахнулся один из надсмотрщиков, Лу подставился под удар. Сверкнул зубами.

– Если это все, что ты можешь! Бить безоружного и закованного… Давай! Бей!

– Нет… Диего, не тронь его. Хозяин не давал разрешения бить, – сказал один из помощников Абу.  Появился и сам, Абу, распоряжающийся делами хозяина. Кивнул надсмотрщику.

– Так и есть… Убери кнут.  

– Почему? – удивился Диего. – Демон только и делает, что баламутит воду! Даже работать не хочет. Всыпать бы ему, да так чтоб шкура клочьями болталась! Глядишь бы и мозги на место встали…

– Ну, давай же, – не переставал скалиться Лу. – Только не удивляйся, когда ночью дышать станет нечем, и кровь наполнит рот. Я колдун, все подтвердят. Ведь так? – крикнул Лу, негры молча зыкнули на него. – Ты кажется испугался, Диего? – засмеялся он.

– Вот дрянь! Вы слышали! Вы слышали?

– Ээээ… Да ты что веришь ему? – улыбнулся  надсмотрщик Сэм. Пониже ростом, и потолще. – Они тебе еще не то наболтают.

– Видел бы ты свое лицо, Диего! -- засмеялся Лу.

Надсмотрщики переглянулись.

– Мистер Бернард знает, что делает. Прочь с дороги, – крикнул Абу.

Надсмотрщики расступились. Лу усмехнулся…  Но это было лишь демонстрацией, ему хотелось кричать и лезть на стены от отчаянья. В какой  по счету раз, он  пытался воззвать к духу борьбы в сердцах своих соплеменников? И вновь потерпел неудачу. Они не борются, не хотят… Их главный хозяин не Бернард, не белые люди, не система, а страх… Более того, кто-то из соплеменников сдал его и брата. И никто не посмел вступиться.

А брат… единственный на кого Лу мог положиться в своей бесконечной борьбе, исчез за стенами этого высокого, красивого дома. Лу боялся за него.  Боялся, что встретив брата вновь, может его не узнать… Ведь Абу, и надсмотрщики тоже когда-то были непокорными рабами, в которых нет-нет, да вспыхивал огонек сопротивления.

– Давай, иди, иди, – приговаривал Абу в спину. – Какой а…Строптивый. Меньше скалься. Мистер Бернард не всегда такой добрый.

– Вонючий черномазый! – огрызнулся Лу, – Не смей меня учить! Пресмыкаешься, как жаба.

– Ах ты бойкий какой!

– Что…? Разве нет? Погляди на себе. В костюмчике, волосы блестят, руки как у белого… Ты хоть раз работал?

– Я заслужил свое положение. А вот ты даже не пытаешься улучшить свое.

– Мне не нужны вонючие объедки с богатого стола. Я хочу накрывать свой собственный, своими руками, и только для себя.

Абу раздул щеки, нахмурился:

– Ну хорош, уже… Если господин не добр, то по крайней мере не садюга, как некоторые. Благодари Пресвятую Деву Марию, что ты здесь, а не еще где-то.

– Плантации на Юге… Что может быть страшнее для раба?

– Сдохнуть от голода в Канаде.

– Да лучше сдохнуть в Канаде, но свободным, – окрысился Лу, и тут же добавил. – Сбегу.

– Куда?

– В Канаду.

– Дать бы тебе хлыстом по черной сраке, чтоб не думал ерунды всякой, – вспыхнул Абу, ткнув ручкой хлыста в спину Лу.  

– Страх худшее рабство, в каком мы оказались. Страх перед владельцем, страх за жизнь, за близких… – Лу раздул мясистые ноздри, пригнулся, шагнув в хижину. Там уже лежала подстилка из соломы. – Помоги мне! – вдруг крикнул он в отчаянье, резко шагнув к Абу. Старый негр приоткрыл рот, вздрогнул, но не отпрянул. – Это в твоих силах…!  Умоляю… !

– Ох и всыпать бы тебе! – заворчал Абу. – Слишком мягок хозяин… Ценить это надо, дурак, – и закрыл дверь.

Тень упала на пол, слизнув квадрат лунного света, и тьма в хижине стала непроглядной. Сырой, спертый воздух ударил в нос, запах прелой сломы и пыли, знакомый до тошноты, что заставил  Лу метнуться из угла в угол,  ударить кулаком по стене. Он будто хотел пробить себе выход. Не удалось, естественно. Только с шорохом осыпалась потрескавшаяся глина, Лу закрыл глаза и прижался лбом к стене. Все шло не так. Брат должен быть с ним. Зачем мистер Бернард забрал его? –  не переставал удивляться Лу. Конечно, Лу понимал, что брату будет лучше там, где не надо гнуть спину, каждый день, но душа кричала от боли.  Они давно и твердо решили, что худшее, что может случиться с рабом – попасть в господский дом, и под милость хозяина. Так рабы превращаются в покорных собак добровольно без колотушек надсмотрщика. Этому нет оправданья, человек теряет себя за миску похлебки. Но Лу все же понимал, почему такое возможно… Сложно не ценить руку, которая кормит, гладит и чешет за ухом.

Долго ему не позволили прибывать в одиночестве, снаружи послышались голоса и шаги. Засов скрипнул, у Лу мгновенно заныла спина и все едва затянувшиеся шрамы. Лунный квадрат вновь вытянулся на полу, а Лу отшатнулся вглубь хижины.

– Что уже не такой смелый? – хмыкнул Сэм. – Решил выставить из нас дураков?

– Ты не колдун! – крикнул Диего.

– Что же вы так перепугались. Бедняжечки…

Они налетели в двух сторон. Удар в висок застиг его внезапно, в глазах будто взорвался китайский фейерверк – и темнота бросила Лу на колени. Он тряхнул головой, и попытался встать. Тяжелый удар выбил воздух из легких, дугой выгнуло живот и подбросило. Лу закашлял, рухнув носом в пол, во рту появился неприятный привкус. Следующий удар пришелся в бок, Лу захохотал от боли.

– Заткнись!

Лу не перестал хохотать.

Жгучая боль полоснула плечо, Лу снова захохотал.

– Мразь! Тварь! Заткнись! Заткнись! – закричал Диего, не переставая со всей дури бить ногами.

– Успокойся, Диего! Ты убьешь его!

– Заткнись, сказал!

– Хватит!

Лу затих на полу, и лежал не подвижно, когда они ушли. Он не мог пошевелиться от боли. Тело дрожало, шершавый пол царапал щеку, в нос забивался запах сырости и гнилой трухи. В глазах стояли слезы.

Что такой боль, по сравнению с тем, что творилось в душе? Лу было больно, горько и невыносимо тошно, оттого что свобода сузилась до этого ящика и компании надсмотрщиков, а ведь ее и раньше было немного. Хуже всего, он не знал, как помочь брату. 

3.

На Тембо одели костюмчик из зелено-красной шотландки, специально сшитый для маленьких лакеев. Из чумазого заморыша мальчишка превратился в бродячего щенка в дорогом ошейнике, худющий, глазенки так и зыркали затравленно по сторонам, любое движение Бернарда заставляла подростка отступать к стене, а потом боком отходить к окну.

–  Прекрати пыль протирать, черномазый, – фыркнул Бернард, обсасывая веточку винограда. – После тебе прислуга будет баклуши бить. На вот, – кинул на пол дольку апельсина, и сплюнув кости в тарелку, кивнул на апельсин. – Бери… Что смотришь? 

Мальчишка сглотнул, не подошел. Только попятился дальше по стене, и уперся плечом в столик. Бернард недовольно поджал губы, сцепил на груди руки и снова кивнул на дольку апельсина:

– Бери, говорю!

Мальчишка тяжело отлип от стены, лицо замкнуто, губы плотно сжаты, будто слова потянули его как канат, и осторожно отдергивая, и снова поднося руку, взял с пола апельсин, снова зыркнул на Бернарда.

– Что надо сказать?

– Спасибо, мистер.

– Хорошо. А ты смышлёный малый…А теперь ешь!

Мальчишка медленно поднес апельсин ко рту, сделал едва заметный укус, и то не мякоти, а кажется, откусил кожицу, поморщился от горькой кислоты. Черные глаза быстро взглянули на Бернарда. Мальчишка едва ли понимал, зачем здесь находится.

– Что… хорошо покормили? Не будешь жрать, да? Ну ладно… – Бернард вытер губы салфеткой, снял жакет. – Иди сюда.

Мальчик снова шагнул, маленьким таким шажочком, будто его тащат, тянут к себе со всей силы, а он упирается.

– Иди, сказал!

Рывок словами, и мальчишка в три прыжка оказался возле Бернарда. Губешки трясутся, колени трясутся, на глазах слезы.

Бернард почесал волосатое пузо, поглядывая на пацаненка, фыркнул.

– Ну и размазня… Не собираюсь  я  с тобой ничего плохого делать. Я вообще добрый и хороший, но где-то очень глыбоко… Ха-ха!

Он взял вино, подошел к низенькой кушетке, пружины скрипнули, когда массивное тело распласталось на ней.

 – Давай-ка малый, потопчись мне по спине.

Подросток весь вытянулся, как тростинка, глаза широко открылись.

– Все черномазые такие  тупые? Или ты особенное и уникальное создание? Залазь мне на спину, мартышка. Только разуйся сначала.

Мальчишка покорно стащил ботиночки, и вскарабкался на кушетку.

– Ты там что развалился? Пройдись.

Бернард почувствовал, как маленькие ноги вминают его в кушетку, и принялся потягивать вино, пока боль пульсировала под стопами, будто что-то живое и разумное.

– Сильней давай… Я не хрустальный, – прикрикнул Бернард.  Его клонило в сон, глаза закрывались. Но Бернард снова и снова вспоминал разговор с другим негром. Его слова засели в мозгу как заноза, которую хотелось поскорее вытащить. Наверное, потому он заговорил с подростком.

– Твой брат… Глупый, понимаешь? Свобода! Свобода… Заладил же. Черт. Осторожнее, – рыкнул Бернард, вздрогнув от боли.

– Извините, мистер.

– Знаешь, почему глупый? Да потому что не видит дальше собственного носа. Что ждет его на свободе?  Все люди равны! Долой рабство! А как они будут жить,  эти рабы на свободе… Будут ли у них одинаковые права с белыми? Не бывать этому. Потому что вы грязь… Вот подумай сам, пока мы взводили города, воевали, изобретали порох, избирали губернаторов… Что делали вы? А теперь хотите наложить лапу на все готовенькое. Вы приматы… Примитивный, недоразвитые обезьяны и ваш удел прыгать по лианам, в листьях на голую задницу или прислуживать нам… Южанам!  А Север… Эта белая рвань… О долой рабство!  Да черт побери, срали они на черномазых, ими управляет не человеколюбие, а простая глупость  и тщеславие. Они хотят не свободу неграм, а войны! Линкольн злиться, что мы нашли в себе мужество, пойти против… Они лишь желают наложить на Конфедерацию свою загребущую лапу. Потому-то и говорят бог невесть что, науськивают, нашептывают. И при том, что слабоумному понятно, дать свободу черным равносильно тому, что выбросить на улице всех домашних собак. Представь, во что превратится весь мир, если выбросить собак? Это огромные стаи голодных тварей, бегающих по городу в поисках жратвы, плодящихся в непомерных количествах. Это факт… Чем хуже условия жизни, тем сильнее плодится скотина.  Да зачем неграм свобода?

Бернард так разговорился, что и не заметил, что мальчишка уже не топчется по спине, а просто слушает, став ему на поясницу.

– Ну что застыл?

– Извините, мистер, – дрожащим голосом сказал он.

Бернард сжал губы, отпил глоток вина, поглядел на подростка через плечо. Он тихо шмыгал, и постоянно вытирал глаза. Просто черномазый детеныш… Мальчишка, который столкнулся с взрослыми проблемами. Бернард подумал об изнеженных детях белых, и нахмурился. В детстве, он не был избалованным. И жилось ему чуть лучше, чем этому детенышу. С ранних лет привыкал к труду. И хлопок обирал. Не было у его отца тогда рабов, все своими руками… А сейчас такой тучный и неподъемный сможет ли он работать? Сможет ли управлять хозяйством без рабов? Конечно же, нет. А отец мог…

– Не реви…Ты ж мужик. Разве мужики ревут?

– Нет, мистер Бернард.

 – Как зовут? – Бернард не смог вспомнить имени.

– Тембо, мистер.

– Тембо… Хм…– Бернард помолчал, и напомнил, – Ты  давай не спи… Ходи, давай.

– Сколько лет, а? – спросил он, когда Тембо вновь начала ходить по спине.

– Тринадцать, мистер.

– Ясно… А родители, чего?

– Не знаю, мистер. Последний раз я говорил с мамой в невольничьем бараке. На торгах нас разлучили. Больше я ее не видел, – ответил он. Равнодушно. Даже на удивление равнодушно, как человек, давно смирившийся с потерями.  

Это было удивительно и странно, выслушивать откровение такого существа, как негр. Бернард обдумал его слова, и в каком-то порыве необъяснимого дружелюбия, спросил:

– У тебя есть желание… Ну кроме того, о котором тут недавно кричал твой брат….

Тембо молчал, достаточно долго, потом тихо ответил:

– Я хотел бы получить музыкальное образование, мистер.

Бернард закашлял от смеха, а мальчишка сразу же окаменел. Это не трудно было почувствовать… Тембо закрылся, точно забился в свою конуру, как голодный щенок тянущийся к протянутому ему лакомству, к теплу и участию, которых маленький раб никогда не получал от взрослых людей, с тех пор как маму увел чужой хозяин – и получивший увесистый шлепок по морде.

– Вот что Тембо… Потопчись еще немного. И можешь лечь спать пораньше.

– Спасибо, мистер.

Бернард промолчал