Короткое описание: Главы 3-4 Первые главы книги о далеком будущем. После ядерной войны люди попытались воссоздать мир, где бы было всеобщее равенство, чтобы не повторять ошибки прошлого. Мужчины и женщины живут отдельно друг от друга, чтобы избежать половой дискриминации. Постепенно главные герои решают бороться за свое будущее и право выбора. Студенты местных университетов постепенно объединяются в подпольную организацию и начинают страшную революцию.
Глава 3. Наказание. Больше мы с ним не говорили. Я, как и он, примостилась возле “окошка” и попыталась заснуть. Но ничего не выходило. Пол был слишком твердый, от пыли я все время кашляла, бока болели. В конце концов, я потеряла надежду заснуть и села на корточки. Из окошка рядом я услышала тихий сап и позавидовала тому, как он может легко заснуть в любой ситуации. Странно, но я не испытывала муки совести после разговора. Мне казалось вполне нормальным, что я с ним разговаривала, будто бы ничего страшного не произошло. Правда прикосновения его мне не нравились, слишком твердые ладони, да и вообще, это было против правил. Я наклонилась к окошку и потрогала прутья, он все еще держал их руками, а голова, наощупь была возле прутьев. Волосы у него были очень короткими, скорее всего он их чем-то выбривал, но самого его, я так и не могла рассмотреть из-за слепой темноты. Потом я задумалась о том, где сейчас Пятьдесят Три, Двадцать Четыре и Семьдесят Пять. Попадут ли они завтра на порку, сколько будут сидеть в камере, сдался ли кто-то из них. Меня вдруг поразила злость: а что, если кто-то признался, что это Семьдесят Пять нас привела, зачем я сижу здесь, жду, пока меня накажут какими-то очень жуткими порками. Мне стало страшно и внутри все сжалось, на душе словно кошки скребли. Я всеми силами оттягивала время, не хотела, чтобы заканчивалась ночь, вышагивала по комнате и даже не могла посмотреть на часы. Это мучило. Я чувствовала себя, будто перед казнью. Не так давно на литературе мы читали одно из произведений, написанное еще в двадцатом веке, хотя я точно не помню, в начале или конце, история была не моим коньком, оно называлось “Рассказ о семи повешенных”, о том, как люди чувствовали себя перед казнью. Кто-то не хотел умирать, также как и я, не спали всю ночь, оттягивали время, кто-то, наоборот, хотел, чтобы все скорее закончилось. Я разрывалась между двумя этими состояниями. Одновременно желала страстно конца всей этой истории, отбывания несчастных трех суток, но в то же время я чувствовала потребность, с которой было сложно бороться: чтобы эта ночь длилась как можно дольше. Я гадала, как же будет проходить порка. Меня разденут, буду ли я там одна, и еще миллион обстоятельств крутились у меня в голове, но в одном я была уверена точно: будет очень унизительно. Я ненавидела чувствовать себя так, всем нутром отталкивая воспоминания из прошлого. Но сейчас я говорила себе одну только фразу: “Держи себя в руках и веди себя достойно, ты сможешь”. Я ведь должна чувствовать гордость за то, что не сдала подругу, но вместо этого только злюсь и корю себя за излишнюю самонадеянность. Это сделает меня сильнее, я смогу противостоять боли, я смогу. Слезы полились из глаз неконтролируемо. Хотелось есть и пить. Я изводила себя самыми ужасающими мыслями и боялась встретиться лицом к лицу со своим страхом. Так я расхаживала по комнате всю ночь, а может, только несколько часов. Но, в конечном итоге, услышала стон из соседней камеры. - Эй, Восемьдесят Восемь, не могла бы ты сделать мне одолжение и перестать ходить рядом с окном, ты разносишь пыль. - Ты бы мог просто перелечь на другую сторону камеры. - Мне там одиноко и неприятно. - Тогда терпи. Он снова простонал. - Да что с тобой такое, боишься кнута? Спешу тебя успокоить: ты отключишься и мало что будешь помнить. Я снова села возле окна. - Кто там будет присутствовать? - Боюсь, что только ты и тот, кто тебя будет наказывать. - Почему боишься? – спросила я дрожащим голосом. - Я не знаю, как это будет у тебя, но у нас мужик с хлыстом – настоящий зверь! Он делает самые больные порки и, когда ты отключаешься – добавляет еще два, только потому, что ему это в кайф, плевал он на все уставы. - Ты говоришь об этом так легко, я вся трясусь, не хочу, чтобы наступало утро. - Просто относись к этому проще: нет смысла бояться неизбежного. Все когда-нибудь заканчивается, твоя порка не будет длиться вечно, как и наказание. Вы там все такие неженки? Нас воспитывают гораздо жестче, мы не боимся боли. - Чего же вы боитесь? – спрашиваю я тихо. Он молчит. - Я не могу тебе об этом пока рассказать. – Отвечает он через силу. - Ну же, нас никто не слышит. - Ты слышишь, а то, чего я боюсь разглашать ни в коем случае нельзя. Я же тебя не знаю, вдруг ты растреплешь все, ты же такая неженка. Тебе поркой пригрози и все, сдалась. - Откуда такие выводы? – я разозлилась, - Ты ведь даже не знаешь, чем я заслужила эти порки! Их бы не было, если бы я все рассказывала. - И все равно, не могу. То, с чем связан мой страх очень опасно для всех. Так что я тебе ничего не скажу. - Тогда расскажи, как вы там живете? - Как все. Встаем рано, потом пробежка, потом стрельба, качалка, занятия и лекции, потом час на свои дела и отбой. - И все? - Ну, если ты за день ничего не нарушил, то все, а если успел напортачить, то тебя еще ждет эта камера или порка. Я ахнула. - Мне бы не хотелось так жить. - Никому бы не хотелось. А у вас? Как у вас? Этот ваш университет напоминает мне светёлку, где все в цветах и в бабочках, как в сказке! – сказал он, передразнивая женские голоса. - У нас не так плохо, утром мы занимаемся и все такое, потом делаем, что хотим. У меня есть три подруги, мы все время тусуемся вместе и готовим ужин по графику. Вообще, наш график гораздо мягче, чем ваш. У меня есть много времени, чтобы рисовать и читать. - Ну, это все объясняет… - протянул он очень тихо, - Никто из вас, конечно, не задумывается о том, что, возможно, нас всех лишили выбора в жизни. - Какого выбора? О чем ты говоришь? Конечно, он есть. Ты можешь быть, кем хочешь, делать, что хочешь. Никто никого не ущемляет, ты же выбрал себе профессию. Он издал какой-то звук, похожий на “ай..”, словно он отмахнулся от меня. - Все это чушь собачья, выбора у нас нет. Меня снова ужасали слова, которые он говорил. Если бы нас кто-то услышал, заперли бы в камере на недели три и приговорили бы к месяцу общественных работ. Арес продолжал: -Это только иллюзия, понимаешь? Все это! – он брякнул по прутику, - в конечном итоге, когда ты делаешь свой выбор, то попадаешь сюда. Ты попала сюда, потому что хотела посмотреть, что за оградой, получается, ты наказана за свое любопытство? - Нет! Я наказана за то, что нарушила правило! Это закон, который должны соблюдать все. Ты говоришь ужасные вещи. - А почему нам нельзя лазить за забор? М? Его голос звучит так, словно он жаждет что-то доказать, но он неправ. Я это точно знаю. Мне тоже не нравились порядки в городе, но это все ради нас, ради того, чтобы война снова не повторилась, чтобы все жили в мире и дисциплине. Все мы знаем, что случается с предателями. Их убивают. - Просто нельзя и все, ты же не спрашиваешь себя, почему нельзя пить воду из-под крана! Я вспылила. Эти разговоры мне становились неприятны. - Глупый довод, ты не можешь ничего мне объяснить. Например, того, почему не я сам создаю семью, а мне ее навязывают в определенный возраст, что, если я не хочу обязанностей, а желаю дальше жить так, как мне хочется? - Ты должен повзрослеть, Двадцать Один, и это должно произойти с тобой хочешь ты того или нет. А взросление предполагает определенные обязанности. Завести семью. - Ага, только проблема в том, что я не хочу семью. - Значит, ты противишься природе и букве закона. - О! Великая буква закона! Проревел он, как зверь, загнанный в клетку. - Не шуми, ты сейчас всех сюда пригонишь, и смотрители увидят, что мы с тобой общаемся, а это нельзя. - Можно подумать, ты первая девчонка, с которой я говорю. - Что?! Как такое возможно?! -Тебе я этого не расскажу, а ты живи, живи в своем розовом мирке, может и неплохо, что тебя будут пороть, может, ты прозреешь, наконец. Боль, она, знаешь ли, отрезвляет. А семь взмахов плетью – это не шутки. К слову, максимальное количество ударов у меня – пять. Вот он мой максимум в сознании. Как ты считаешь, это отличное наказание для подростка? Мне тогда было шестнадцать, и меня поймали по пути в комнату друга ночью. Только поэтому. Откуда такая суровость, м? Разве так должны наказывать детей? Я видел, как пятилетний мальчик, в младшей группе, где я был куратором, сгрыз себе ногти до крови и отказывался говорить про свое ночное наказания. Мне до жути интересно, что такое могли сказать тому мальчику, раз в девять лет он до сих пор мочится по ночам. Много ли ты слышала о тех наказаниях? - Я… я…- мне было сложно говорить, уму непостижимо, что он мне сейчас рассказывает. – Нет, я не слышала. - А знаешь почему? Нас запугивают с самого детства. Ты никому не расскажешь, что тебя пороли, будешь сама себе накладывать бинты, но никому не скажешь, потому что это позор. Но почему это позор? Ты ведь живешь в замечательном мире, где все равноправные и помогают друг другу, но если посмотреть изнутри – чушь это все собачья! - Прекрати! – взвизгнула я, - знаешь, что бывает за такие разговоры? Он нервно сглотнул и снова брякнул по пруту. - К сожалению. Я стиснула зубы так, что они заскрипели, и скрестила руки на груди. Никто никогда не будет мне навязывать свое мнение. Я знаю, что живу в мире, где все находят работу, где нет нищеты, где нет проблем с тем, чтобы завести семью или найти пару, все получают одинаковую зарплату. Никто ни в чем не нуждается, а этот Арес рассказывает о каких-то ужасах, о которых никогда и не слыхала до этого. А значит, их нет. Если я этого не вижу – меня это не касается, пока со мной все в порядке. Я заслужила эти удары кнутом, потому что нарушила закон, а значит, все честно. Все честно. Да, я боюсь выходить замуж, но я не против этого. Брак – часть взросления, об этом нам говорили с детства. - Все еще боишься, Восемьдесят Восемь? – спросил меня Арес тихо, на этот раз спокойным тоном, без отчаяния в голосе. - Уже не так сильно. – Отвечаю я, впиваясь зубами в губы. - Ты ведь знаешь, сейчас без пятнадцати восемь. - Нет, не знаю, откуда у тебя часы? - Они и были, просто на них подсветка. Я часто отбываю наказания. Он усмехнулся. А потом добавил: -Знаешь, пока они не пришли и не заметили, что я в соседней камере, желаю тебе только одного – храбрости. Вынеси это, и я дам тебе какое-нибудь прозвище, когда ты вернешься, а еще успел прихватить кое-что из своих вещей, так что, будет, чем развлечься следующие шестьдесят шесть часов. - Почему ты вдруг стал таким добрым? - Не знаю, может, потому что в свое время, меня никто не утешал, когда я встретился с кнутом. Один на один, сам с собой. Он замолчал, потому что раздались резкие шаги, и дверь открылась. Женщина в строгом костюме, та, которая вчера проверяла меня на детекторе стояла в проеме. Свет ослепил мои глаза, я едва ли могла хоть что-то видеть, кроме строгого силуэта. - Итак, Восемьдесят Восемь, ты изменила свое решение. Я около минуты колебалась. То, что страшило меня больше всего находилось совсем рядом. Время мне ни капли не помогало, но я была тверда. - Нет. - Отлично, Двести Десять, отведите ее в комнату наказаний. - Есть. - Ответила женщина и вошла. На ней была военная синяя форма и шапочка-берет. Смотрительница, с абсолютно непроницаемым выражением лица, схватила меня подмышку и поволокла в комнату наказаний. Она находилась недалеко от моей камеры, как раз через три двери и напротив. В комнате не было ничего, кроме стола с какими-то тюбиками, кнута и длинного столба. Мои глаза уже были покрыты пеленой, а сердце ушло в пятки. Сложно было описывать свое состояние, столько разных чувств нахлынули в тот момент, что я еле сдерживала горькие и унизительные слезы в глазах. Женщина подвела меня к столбу, сняла верхнюю часть платья и спустила белый лифчик до талии, таким образом, моя спина оказалась голой. Потом связала мои руки вокруг него. Все она делала молча, не проронила ни слова. Я же крепко вцепилась в столб и снова впилась зубами в губы. Женщина отошла, я не видела на какое расстояние, потому что мне было страшно посмотреть на кнут, который лежал в другой части комнаты. Воздух вокруг меня накалился и вибрировал. И я услышала звук взмаха. В этот момент почувствовала все органы внутри, почувствовала каждую клетку кожи и, затаив дыхание, прокусила губу до крови. Хвост кнута коснулся спины, и я заорала, что есть мочи. Резкая боль прошла вдоль позвоночника и пронзила все мое тело, кожа разорвалась в том месте, куда попал кнут. Второй удар я чувствовала меньше, но это не значит, что он менее болезненный. Спину будто сковало, боль казалась тупой, и в ушах зазвенело. После четвертого удара в глазах потемнело, на ногах становилось невыносимо стоять, но я стояла, про себя считая количество ударов, желая, чтобы все скорее закончилось. Время тянулось долго, казалось, на каждый удар приходится по полчаса. Ноги не слушались, мысли сплелись и мельтешили у меня в голове. Боль была такая дикая, что я не чувствовала ничего, кроме горящей спины. Казалось, что она вся в ожогах. Очнулась я от того, что смотрительница лила на меня воду из кувшина. Я посмотрела на нее сквозь пелену, женщина улыбалась как-то по-доброму. - Ну, вот видишь, все быстро прошло, даже бояться не надо было. Сейчас отведу тебя в камеру, и все пройдет. Не знаю почему, от ее слов, которые я еле различала из-за шума в ушах, мне стало еще хуже. Она как будто издевалась надо мной. После таких пыток ее сладкий голос звучал отвратительно. Если она хотела быть милой, то это мало получалось. Вызывало у меня только раздражение и неприкрытую злобу. Тут еще вспомнились слова Ареса, совсем ни кстати. Смотрительница развязала мои руки. Только теперь я почувствовала по-настоящему, как вся спина болела. Горло саднило, от этого тяжело сглатывать. Женщина сняла с меня лифчик. - Тебе будет неприятно его прикосновение, пусть будет только платье, в камере его можешь снять.-Она снова улыбалась. Я хотела на нее заорать, напасть, избить, сделать хоть что-нибудь, но тело не слушалось меня. При любом повороте раны пронзали болью так, что невозможно описать словами. Я хотела сделать хоть что-нибудь, чтобы избавиться от этой боли, от этого чувствовала себя еще более беспомощной. Слезы катились из глаз не перестающим потоком. Если бы я только знала, чем обернется мне вылазка на природу – ни за что бы, не пошла. Смотрительница привела меня обратно, кладя на живот. Пока дверь была открыта и свет пробирался из коридора, я, сквозь пелену слез, заметила блеск глаз за окошком, но смотрительница захлопнула ее прежде, чем я успела хоть что-то разглядеть. Шаги в коридоре отдалялись. Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не разреветься, ведь теперь я знала, что нахожусь здесь не одна. - Ты как? – спросил Гефест. – Я слышал твой крик даже здесь. Она тебя не щадила. Мне пришлось заставить себя подползти к окошку, несмотря на дикую боль. Моя рука легла на прутик. Говорить я не могла, только шептать. - Черт возьми, это было самое ужасное событие в моей жизни. - Подожди, - говорит он, - нужно обеззаразить твои раны. - Каким образом? – шепчу я. - Жди. Я лежала на полу и вдыхала пыль, мне было так больно, что не находила сил поднять даже голову, пока не почувствовала холод от стекла у щеки. - Что это? - Вообще, это простая водка, я украл ее на кухне. После первого такого наказания, всегда прихватываю ее в камеру, чтобы потом промыть спину. Я поморщилась: -Это больно. - Зато потом полегче будет, обещаю, да и зараза никакая не попадет, давай, лей себе на спину, я же здесь, с тобой ничего не станет. Я фыркнула. - Ну, ты мне можешь помочь только морально, если со мной тут и правда что-то случится, никто мне не поможет. Я вдруг испугалась своих слов. Сердце сжалось. Что же я говорю? Конечно, мне должны помочь, а как же иначе? Это было наказание, и заслужила его сама. Я отодвинулась от окна и села, каждое движение давалось мукой. Как я хотела скорее вернуться на мягкую кровать, в свою комнату, к подругам, а не валяться тут, страдая от боли с каким-то странным парнем – уголовником. Как только спирт коснулся кожи, я зашипела, всю спину щипало, казалось, что раны становятся больше и разъедаются. Когда процедура была закончена – внутри оставалась еще половина. - Ну, вот видишь, все быстро прошло. Арес сказал те же самые слова, что и та женщина –смотрительница, но от него они звучали как-то по-доброму. - Спасибо. – прошептала я совсем близко к окну. – Сколько у нас часов осталось? - Шестьдесят пять с половиной. Глава 4. Шестьдесят пять с половиной часов. Было очень темно, и все тело ныло, а спина заходилась в огне. Холод исходил от стен, и я прижалась позвоночником к прохладному камню возле нашего маленького окошка. Рука Ареса все время покоилась на стальных прутьях, будто хватаясь за что-то невидимое. Он не разговаривал со мной, изредка стучал ногой по неровному полу. - Ты говорил, что придумаешь мне какое-нибудь прозвище. – Напомнила я ему о недавнем обещании. Он глубоко вдохнул. - Это я и пытаюсь делать, но никак не могу ничего придумать. Я бы мог зацепиться за твою внешность, но тебя не вижу, поэтому ничего не приходит на ум. Он звякнул чем-то по прутьям. - Если хочешь, можешь выпить, все равно мы здесь надолго, надо же как-то развлекаться. - Ты предлагаешь выпить мне спирта? - Это водка, при том очень хорошая, только пей немного, иначе ну… это сложно объяснить. Выпей немного, но залпом. - Я не пью спиртное. - Ты так говоришь, потому что никогда не пробовала, а по закону уже имеешь право. Его голос звучал лениво, почти все слова он растягивал. - Тем более, это уменьшит боль. – Со смехом добавил парень. - Ну не знаю, у нас никто не пьет. - Ой! Какая же ты правильная, Восемь, и наивная! Конечно, кто-то да пьет, просто ты об этом ничего не знаешь. Ты мне представляешься какой-нибудь отличницей. - В этом есть что-то плохое? Он усмехнулся. - Так я угадал? Давай, пойди против общепринятого режима. Мы итак нарушили кучу правил, почему бы не нарушить еще чуть-чуть. Он снова звякнул бутылкой о прутья. - Хорошо, только, чур, надо мной не смеяться, если я понесу всякий бред. - Да ладно, это будет интересно. Я схватила бутылку и открутила крышечку, до конца не понимая, какого черта я творю. Почему-то все рамки куда-то делись, и мне стало невыносимо сложно сопротивляться своему любопытству. Выпить в компании парня казалось мне чем-то запрещенным, в сущности, оно этим и являлось, именно поэтому я так жаждала это сделать. Наверное. Я поднесла горлышко к губам. Запах из бутылки исходил очень резкий, и мускулы на моем лице дернулись. Следуя совету Ареса, я резко сделала большой глоток жидкости и почувствовала как горло, а затем грудь обожгло. В темноте раздался мой сдавленный кашель, и раны на спине дали о себе знать. - Фуууу, - протянула я, - ну и дрянь. Из соседней камеры послышался смех. - Подожди, скоро тебе не покажется это такой дрянью. На самом деле, люди пьют алкоголь не из-за вкуса. - Ну я же не на необитаемом острове родилась, знаю, почему люди пьют алкоголь. - Ну-ну. Чем хочешь заняться? - Без понятия. Может, просто поговорим? Отвлеки меня от этой боли в спине, она меня задолбала, даже холодные стены не помогают. - Да, я придумал тебе прозвище, ты – кнопка. - Почему это? - Ну у тебя такой жалостливый тонкий голосок, мне кажется, что ты очень маленькая и хиленькая, поэтому будешь Кнопкой. А что, не так уж и плохо. - Кнопка звучит так, как будто я какой-то гном. - Да ну, тебе идет. - Ты меня не видел. Если бы увидел, то назвал меня белой поганкой. - Почему это? - Даже не спрашивай. - Внешность – это же не самое главное. - Ты ошибаешься, Двадцать Один, пусть это и не самое главное, но почему-то всегда в первую очередь обращают внимание на нее, можешь мне объяснить этот парадокс, умник? - А ты чего такая злая? Я лишь высказываю свое мнение. - Твое мнение, как бы это выразится точнее, не то, что ошибочное, скорее основано на каких-то утопических понятиях о мире в целом. - Ну и кто из нас умник? К чему этот пафос? Кажется, в законе говорится именно о равноправии не только полов, но и национальности и тому подобное. Я закусила губу. Все верно. Закон гласил о равноправии, он, впрочем, так и называется, а я только что выразила идею, противоречащую этому основному положению. - Ты прав, я не хочу это обсуждать, давай сменим тему. - А вот и нет, я хочу обсудить эту тему. Нас никто не слышит, почему ты так боишься, объясни. - Перестань, тебе что, нравится ставить меня в тупик? - Успокойся, кнопка, я не ставил тебя в тупик. Ты поставила в него сама себя. Ты говоришь одно, какие-то заученные фразы, ты говоришь, что тебя все нравится и все устраивает, но, знаешь что? Ты такая лицемерка и трусиха. - Что?! - А что ты так удивляешься? – вся его забота обо мне куда-то растворилась, голос стал грубым и надменным. – Ты ведь не согласна со всем этим, ненавидишь это государство. - Я не могу тебя слушать! Прекрати. - Ты ненавидишь это государство и порядки в нем, просто боишься признаться себе самой. Делаешь вид, что ты такая правильная, говоришь правильно, думаешь правильно, идеальный раб, который готов пахать просто потому, что так положено, но на деле ты бежишь за ограду, намекаешь на то, что равноправия как такового не существует, а потом говоришь мне заткнуться! Ты лицемерка. Вот ты кто. - А ты манипулятор! Зачем ты давишь на меня, ведь ты же видишь, что я не хочу говорить на эту тему! Но все равно доводишь до точки кипения. - Ой, все с тобой понятно. Арес снова протянул мне бутылку, я с яростью сделала большой глоток и закашлялась. Грудь обдало огнем. Отдала бутылку парню. - Ты слишком вспыльчивый, Двадцать Один. – Сказала я уже более спокойным тоном. – Научись себя контролировать. Ты болтаешь всякую чепуху и уверен, что я не пойду и не растреплю всем об этом. Тогда тебя точно ждет что-то пострашнее этой камеры. - Тебе это было бы не выгодно, - говорит он высокомерным тоном, - потому что ты и сама нарушаешь правила. Я замолчала. Не знаю, сколько я так просидела молча, ведь часов у меня не было. Арес периодически протягивал мне бутылку. Голова уже очень сильно кружилась и впервые я радовалась, что вокруг темно. Вопросы, которые остались без ответа, подступали на самый кончик языка и грозили с него слететь. Всему виной алкоголь, но благодаря ему жжение в спине притупилось, все онемело, в том числе ноги и руки. - Хочу есть. – Говорю я, но язык меня не слушается, заплетается, голос звучит неестественно расслаблено. - Я тоже, но, к сожалению, ничего нет. -Хм… - вздыхаю я. – Давай говорить о всяких глупостях. Он смеется, похоже, что на него тоже сильно подействовал алкоголь. - Давай, начинай. Я задумалась. Мне столько всего хотелось знать о нем. Мне по-прежнему непривычно общаться с парнем. Любопытство захватывало меня с головой. - Расскажи о себе, какие твои любимые цвета, любимая еда, какие твои родители. Расскажи все! - Ну… - протягивает он, - Это неинтересно, я думал, ты захочешь знать обо мне много чего другого, я же тут наболтал всякие пакости, о которых говорить не должен был. - Так давай забудем! Не напоминай об этом и все. После всего, мы, скорее всего, не увидимся и не встретимся, даже не узнаем друг друга. Он сделал долгую паузу, а я не знала, что добавить. - Вообще-то, - заговорил Арес, наконец, - мы могли бы встретиться. - Что?! - У моста. - О нет, а если нас заметят? Что будет? Снова я бы не хотела это пережить, ну нет, только не это… нет, нет, нет, нет, нет. Я сильно завертела головой, отгоняя свои неправильные мысли прочь. - Действительно, ты же совсем меня не знаешь. Я самый надежный человек в этих делах. В плане побега мне нет равных. Я был там и не один раз, никогда меня не ловили. Я знаю все лазейки, входы и выходы, каждый дюйм этой проклятой стены. Никто ничего и не поймет, главное выбрать подходящее время. - Зачем тебе это, в любом случае. - Хочу кое-что показать. - Ты пользуешься тем, Двадцать Один, что я не могу на тебя настучать смотрительнице. - Ага. И не называй меня Двадцать Один, это бесит. - Хорошо… Арес. Так ты не ответил на мой вопрос. - Мой любимый цвет – синий, блюдо – борщ, а родителей я не знаю. - Как это? - Ну не знаю и все, не хочу говорить на эту тему. - Так странно… на твоей свадьбе никого не будет из родных. Он вздохнул, очень глубоко и раздраженно, но ничего не ответил. - Теперь ты, ты расскажи о себе. - У меня нет ничего определенного, мне ничего не нравится. – Я усмехнулась, переплетая онемевшие пальцы. – Все зависит от настроения. Мама у меня психолог, занимается подбором пар, одна из членов комиссии, а про отца она мало рассказывает, но вроде он военный, охраняет границы между секторами. Не знаю, я же его никогда не видела. - Да у тебя родители служат напрямую центру. - Как и все. - Как и все. – Вторит он эхом. - Ты говорил, что общался с девочками до этого, как такое возможно? - Этого я тебе не скажу. Я разочарованно протянула: -Еще один вопрос без ответа… Какой загадочный! Сарказм не прошел мимо его ушей. Арес усмехнулся. - Если придешь на мост – все узнаешь. - Если приду. - А ты придешь. - С чего такой вывод? – спрашиваю я и округляю глаза в темноту. - Ты не удержишься. - Ага, наглость второе счастье… Арес. Меня раздражал его самоуверенный тон, он напоминал мне Семьдесят Пять, которая считает, что все знает, что с ней невозможно поспорить и оставляет последнее слово за собой. Я яростно пнула ногой воздух, тело пронзила боль, но я стиснула зубы, не издавая и звука. Вспомнилось мое желание взять в охапку волосы подруги и ударить ее чем-нибудь. Я ужаснулась, снова прогоняя агрессивные мысли прочь. Из них бы получилась идеальная пара, не удивлюсь, если так оно и будет. Посмотрела бы, как они поубивают друг друга. - О чем задумалась? - Ни о чем. - Ну же, мне интересно, нет смысла молчать, нам тут еще сидеть кучу времени. Это, наверное ,алкоголь, но я поддалась желанию все высказать. - У тебя такой самоуверенный тон, самодовольный, я бы сказала. Ты напоминаешь мне мою подругу. Есть большая вероятность, что результатом теста будет она. Он раздраженно прорычал. - Хватит говорить о гребаном тесте! Так не терпится выйти замуж или что? - Ты чего такой злой? - Просто хватит. Перестань упоминать о нем, у тебя все сводится к этому тесту. - Потому что, все твои успехи, то, как ты живешь, характер – все сводится к “этому тесту”. Логично. - Знаешь, ты тоже можешь быть раздражающей. Нам осталось пятьдесят девять часов. - Отлично, я пойду в другую сторону камеры и буду спать, Двадцать Один. - Сказала я, отчетливо произнося его имя. Мне было очень неприятно, что он так со мной общался, будто считает, что выше меня или что-то в этом роде. Внутри распространялось вязкое тянущее чувство, которое сложно описать. Так я себя чувствовала в университете, если на практике не сделала домашнюю работу, и меня подловили. Какой он неприятный! Все в нем мне не нравилось. Излишнее самолюбование особенно. “Посмотрите, какой я всезнающий, какие у меня крепкие жизненные позиции”, как будто он не был всего лишь студентом. Бесили все эти его истории про пятилетних мальчиков, как будто специально рассказанные, чтобы мне стало противно. Неприятное чувство внутри меня приобретало формы и очертания, перехватывая дыхание. Из-за мыслей и раздражения заснуть не удавалось, и я снова и снова крутила его слова в голове: “лицемерка!”, “трусиха!”. Да как он может? Ведь парень явно не имеет представление о том, какой я человек. Такой категоричный, как будто ему шестнадцать лет. Придурок, придурок! И почему мне повезло очутиться с ним в соседней камере? Будто бы специально, чтобы добить меня. Сначала Семьдесят Пять, теперь это. Очень долго, копаясь в себе, я лежала на спине, пытаясь вглядеться в темноту. Алкоголь уже отступал, тело снова и снова мучилось в жжении. Но я специально лежала на неровном полу спиной. Сама не знаю для чего. Я часто все драматизирую. Теперь я хотела, чтобы всю спину жгло, так легче себя жалеть. Вспоминаю слова мамы: “никогда не позволяй себя жалеть, ты должна учиться и не давать слабину”. И я старалась бороться с этим, хотя выходило плохо, не хватало силы воли и терпения. Как и сейчас, слезы спокойно начали литься из глаз, заливаясь в уши, было щекотно, но я ничего не делала. И была сама себе противна. В конечном итоге, веки отяжелели, и тело провалилось в мир Морфея. Проснувшись, первым делом почувствовала, как все тело ноет. В горле пересохло, а на лбу выступили градины пота. Голова немного гудела. Я подползла к окошку. - Ты спишь? В ответ тишина. Наверное, еще спит. Я прислоняюсь ухом к решетке. Ничего не слышно. Ни вздохов, ни движения. - Ты тут? Снова ничего. Я забиваюсь в угол и там сижу. Через некоторое время слышу лязг стальных прутьев. Я снова подползаю к окошку. - Ты спишь? - Уже нет. Скорее бы выйти отсюда все тело болит. Его голос страдальческий и хриплый. - Я думал, ты объявила мне бойкот. - ААА. – стону я. – Забудь. - Какая ты отходчивая. Голова болит? - Немного, еще пить хочу. - Терпи, казак – атаманом будешь. Я хихикаю. - Сколько терпеть-то осталось? - Ого! - Что такое? - Это неожиданно, но мы спали двенадцать часов. Осталось сорок семь часов. - Господи, - простонала я, - это никогда не кончится. Настоящая пытка. - Ага, только вот мне осталось поменьше времени. - На сколько?! – С ужасом спросила я. - На три часа. Как твоя спина? Я разочаровано оперлась на стену и положила руку на прутик. - Как-как… болит, это неудивительно. Дальше время тянулось медленно, буквально остановилось. Мы лениво перебрасывались дурацкими, ничего не значащими фразами, медленно перебирались с тему на тему. Темнота полностью поглотила нас. Казалось, что это навсегда. Когда в прошлый раз я сидела в изоляторе, мне давали меньше времени, но я совсем сошла с ума. Помню, как сидела у стены и вглядывалась в разноцветные точки в глубине темноты и не могла сосредоточиться ни на одной мысли в голове. Сейчас же я мало думала о том, что ждет меня, когда я выйду из камеры. Снова заботы, снова учеба, дела, подруги. Жизнь возьмет меня в оборот, и я забуду про Двадцать Один, забуду про эту угнетающую темноту. Так хотелось скорее вернуться домой. Помыться, поесть, надеть чистые вещи и зарыться в мягкую постель с любимой книжкой и чашкой кофе. Главное пережить этот кошмар и обо всем забыть. Осталось немного потерпеть. - И все же, - говорит неожиданно Арес, - давай встретимся. Я серьезно, мне есть, что показать тебе. Я глупо захихикала, и он тоже. - Я имел ввиду другое, есть место, о котором, я чувствую, тебе стоит рассказать. - Что за место такое загадочное? - Это сложно объяснить, лучше сначала показать. Так будет легче, ты все поймешь. - Ты мне так надоел со своими загадками. – Смеюсь я. - Так мы договоримся? - Я, ну честное слово, понятия не имею. После этого наказания не хочу снова влипать в неприятности, тем более, на этот раз, когда меня спросят, с кем я была, мне придется говорить, что с тобой, тогда я не выйду отсюда до скончания своих дней, а мне нравится чистота и еда. - Да нет же. Тебе ничего не будет, я знаю, когда смотрители отдыхают, они же не роботы. Я все про это знаю. - Откуда? Он как будто не слышит мой вопрос. - Давай сделаем так. Я понимаю, почему ты опасаешься и боишься, я сам такое испытывал не так давно, поэтому поступим иначе: в субботу приходи на мост к одиннадцати вечера. Я буду там один. Если ты не заявишься, я все пойму и не буду ничего навязывать. Только никого с собой не бери! Это очень важное место, о нем никто не должен знать. - Но почему я? - Я потом объясню, не хочу тебя пугать сейчас. Там, куда я хочу тебя отвести, слишком много того, что тебе будет казаться странным и неправильным. Но со временем ты поймешь… - Я знаю, ты давишь на мое любопытство и думаешь, что я не смогу удержаться. “Потом…когда придешь, сейчас не скажу”. – Передразниваю я его. - Я надеюсь на это. - Я так понимаю, что переспрашивать бессмысленно, да? - Да. – Его голос тверд и груб. Ответ неоспоримый. И я уже знаю, что приду. Просто потому что мне любопытно. И сама себя ругаю: “Опять даешь волю своим желаниям, опять поддаешься”, но сил нет, чтобы в себе это перебороть. Может, Арес и прав: я склонна к тому, чтобы нарушать правила. Но впервые совсем не хочу с этим спорить. Страха нет, нет ничего такого, что остановило бы меня. Я судорожно хватаю воздух ртом. Не зайду ли я слишком далеко? Не выйдет ли мне это боком? Ответа нет. Я снова задремываю. Скорее от скуки, чем от усталости. Воздух в камере нагрелся, теперь стало совсем жарко. Платье было мокрое подмышками, на спине, я чувствовала, что ткань затвердела из-за крови от длинных рваных полосок поперек позвоночника, что давало спине еще больше трения, поэтому я сняла верх от платья, несмотря на то, что в соседней камере сидел Арес. Лучше ему не знать, да и не увидит он меня, даже если захочет. Я легла на живот и закрыла глаза. Около суток мы с Двадцать Один практически не разговаривали (если не считать вопросы о времени). Жара стояла такая, что даже говорить было лень. Да и спали мы, так получилось, по очереди: когда засыпала я – он бодрствовал, я просыпалась – он уже пропадал в своем сне. Находиться здесь стало совсем невозможно. “Еще чуть-чуть”, - говорила я себе, - “совсем немного” Больше я не плакала, а только ждала, когда нас выпустят. Когда время подходило к концу, я почти слышала звуки шагов, которые подходили к камере Ареса. - Не забудь. - Говорит он напоследок, касаясь моей руки на прутике. - Не забудь, пожалуйста. - Я постараюсь прийти. Дверь открывается, и свет проникает сквозь мое окошко. Я слышу голоса, и парня выводят из камеры. Я осталась одна. Машинально руки закрывают лицо и вытирают грязный пот со лба. Когда приходит моя очередь, я уже нахожусь в вялом, неосознанном состоянии. Спина ничуть не улучшает его. Женщина, которая наказывала меня кнутом, смотрит с добротой. Свет из коридора ослепляет, словно лазер. Вместо глаз - маленькие щелочки. - Вот и все, закончилось твое наказание. – Говорит она, садясь на корточки рядом со мной. Взгляд ее уже не кажется добрым, наоборот, угрожающим. – Ты, я надеюсь, осознала всю глупость своего поступка. Я обреченно киваю, сжав зубы. Женщина берет меня под руку. - Сейчас ты вымоешься и переоденешься в чистую одежду. Потом мы отправим тебя домой. Я снова киваю, не в силах говорить. Вокруг все плывет. Хочется есть и пить. Мои ноги тяжелеют.
Сейчас часто о таком будущем пишут: ядерная война (или катастрофа), дискриминация полов, революции... Сама тема не нова, да и мрачное будущее получается. Да и рассуждений, точно, что многовато - нужно больше экшена, действий каких-то, неожиданности - тогда и затянутость исчезнет - и читать взахлёб люди начнут. Фишка экшена - описывать природу, характеры, внешность и мысли героев в действии, а не отдельно от него!
даже когда идёт сюжетное действие - вроде бы - то у вас слишком много отвлечённых рассуждений. Рассудочных желудочных А с такими невозможно совершить всеобщую революцию. Даже хоть у себя в сердце. Бунтари ведь и жизни на плаху кладут - свои и чужие. Я не верю ЭТИМ героям
спасибо большое за ваши комментарии, буду исправлять и редактировать. Отдельное спасибо за то, что обратили внимание не только на ошибки, но и на достоинства)
0
