Дорога среди колоссов Степень критики: главное - чтобы Вы получили удовольствие
Короткое описание: Поэтическая зарисовка о некоторых сегментах жизни.
Не относитесь слишком серьезно.
Автор - Рэм.
1.
- Лед хрустнул, - прошептала Сима.
Я вглядывался в темнеющее небо позади нас. Фиолетовой тканью упали на него облака – и небрежный бог не расправил складки. Они провисали вниз – и, качаясь на ветру, скрипели, иногда задевая головы огромных исполинов. Их неподвижные силуэты, окутанные дымкой, едва виднелись на горизонте.
Мы проходили мимо двух или трех. Покинутые – они стояли посреди ледяной пустыни – покосившиеся и уставшие. Я бы сказал, что лучше всего их видно издалека – настолько они большие – когда подходишь вплотную, рассмотреть удается лишь ступни. Сима несколько раз говорила мне, что ей кажется, будто бы гиганты двигаются. Но я не уверен – двигались ли они вообще когда-либо.
Среди ржавых пластов металла – мы не нашли ни дверей, ни рычагов, ни кнопок. Пытались даже простукивать – но, судя по звукам – возможно там не было никакой полости вообще. Некоторые из них женщины, но все-таки больше мужчин. Женщины особенно интересные – статные, молодые, с вытянутыми скулами, прямым и длинным носом без каких-либо намеков на крючок или горбинку. Глаза открыты – спокойно смотрят вперед. Будто бы – не бредят, но спят – среди снежного воя.
Вся маска из бежевого камня – огромная, если попытаться описать – не меньше футбольного поля. Остальное тело – судя по цвету – пластины металла, выпирающие шестерни, какие-то трубки.
Сима говорила, что там может быть лестница – и, забравшись наверх, мы поймем, куда нам надо идти. Но мы не нашли ничего – ни лестницы, ни дверей, ни рычагов. Рядом с одним – из-подо льда торчал лист стали, когда-то отвалившийся от груди – воткнувшийся своим углом в дно пустыни.
Даже будь там лестница – путь наверх занял бы не меньше суток – и, в конце концов, я просто не уверен, что мы решились бы подняться на такую высоту. Я спросил у Симы, как высоко она забиралась в своей жизни – и она ответила что-то вроде: на должность заведующей магазином. 2.
- Знаешь, наверное, в этом мире никогда и не было бога, - я рассматривал шестерню, торчащую из плеча исполина. В парке, куда мы иногда ходили с папой – тоже стояло колесо обозрения. Душной июльской ночью, он покупал мне мороженое, и мы катались круг за кругом, пока я не засыпал под протяжный плач цикад. Он хватал меня на руки, словно легкую щепку, выпрыгивал из кабинки на деревянный пол, нес на автобусную остановку сквозь надушившуюся аллею, а притворялся, что просыпаюсь – и сквозь дрему хохотал:
- Что это за парфюм, мисс? Он прекрасен.
- Поп-корн и сладкая вата.
- Я поражен, - притворно громко шептал папа, оставляя за спиной закрывающиеся палатки и гаснущие огни гирлянд.
Каждый раз он пытался выиграть для меня игрушку в тире. Прицеливался, прикусывал язык, потом неизменно промахивался, смешно упирался руками в бока, закатывал губу – и по-деловому обращался ко мне:
- Ну что, попробуем еще раз?
3.
- Этот похож, - кивнула Сима и повернулась в мою сторону.
Я прищурил один глаз, затем покачал головой.
- Эй… Правда похож.
Выдыхаю:
- Давай проверим.
4.
Как обычно – нас встретили серый камень и жесткие, словно щетина заросли черники. Под ногами скрипел снег, и время от времени ломались ветки, издавая очень громкий и неприятный хруст. Вечерами всегда становилось холоднее – и я поднял плечи, пытаясь спрятать замерзшие рот и щеки за воротником куртки. Как и все остальные – этот остров был совсем небольшим. Метров двести в радиусе… Никак не больше.
Сима остановилась поправить шнурки, а я сел на глыбу, наклонил корпус к коленям, скукожился и закрыл глаза. Сегодня мороз был гораздо страшнее, чем обычно. Сначала я хотел заговорить об этом, но вовремя передумал – паника нам точно не поможет. Тишина. Вслушался – точно тишина. Потом понял, что настолько привык в вою ветра, что не замечаю его… Поэтому и кажется, что нет звуков. Бормочу:
- Пойдем дальше.
Сима стоит и смотрит в одну точку. Не реагирует. Словно совсем не слышит. Осторожно поворачиваю голову – ничего необычного: ледяная пустыня проглядывает между угрюмыми стволами. Потом замечаю – рот расплывается в улыбке.
Начинается снегопад, и огромные хлопья чарующе опускаются на промерзшую землю. Медленно, словно в каком-то красивом мультфильме. Я никогда не думал, что так вообще бывает. Кажется, что мы находимся под водой. Лиловым сиянием – загорается снег – и сквозь ветви – я рассматриваю черную ленту, повязанную вокруг горизонта.
- У тебя снежинка на реснице, дай поправлю.
Наклоняюсь к Симе, аккуратно провожу варежкой над глазами. Щеки и нос красные, раздраженные – кожа начинает шелушиться от обморожения, черные локоны растрепались и торчат из капюшона иссеченными пучками.
Неожиданно ее выражение меняется – и она резко делает шаг назад.
- Ты чего?
Вглядываюсь сквозь наступающий сумрак – в опухшие веки, мутные зрачки. Зубами она безвольно сдирает потрескавшуюся кожу с нижней губы.
- Очень холодно… Пойдем.
- Да, давай, пойдем.
5.
Что же сделала с нами эта пустыня? Запинаемся, застреваем, а потом и вовсе тонем в снегу, покрывающем миллионы километров ледяной глади. Она имеет свой собственный рельеф – свои дюны, овраги, холмы – просто, очень маленькие. Нам по колено, если вообще не меньше.
Еще у континента нам казалось, что это безумно красиво. Мы не видели великанов – просто ледяную гладь, на которую художник небрежным мазком кисти бросил крошечные каменистые острова. Сима говорила, что летом здесь, наверное, очень здорово – можно кататься на лодке, купаться, плавать от одного острова к другому, разглядывая дно сквозь идеально прозрачную воду. Пару лет назад – она отдыхала в горах, у озера, и рассказывала, что недалеко от берега была потоплена лодка – оставшаяся ветхим призраком на дне, объятым мерцающими косяками рыб.
Космос окутывал планету – и полыхающее солнце языком хлестало поверхность, превращая хрустящий снег в звездную пыль. Я вслушивался – и до меня доносился глухой низкий звук – словно вдалеке одновременно трубили в десятки горнов. Что-то сжималось в груди, и я робко испытывал трепет перед величием вселенной – раскидавшей свои жемчужины на просторах бесконечного пространства. Лишь сейчас я понял, что этот звук возникал от трения звезды о вакуум, когда она проходила мимо.
Наверное, это и, правда было бы здорово, - думал я, представляя теплый июньский день, Симу в купальнике и жарено-жирный запах шашлыка. Вслушивался в пьяные крики, налипшие вдоль берега, всплески воды – приближали закат, открывали холодные бутылки с пивом – и туман скользил по успокоившейся поверхности воды, обнимая острые скалы островов. Булькнула сонная рыба – после чего я вернулся.
Снегопад вырос в метель, которая хватала меня за края куртки, вертела, пыталась повалить, раздеть – и утащить все до последней нитки. Острова утонули в ней, а фигуры исполинов превращались в мутные контуры вокруг. Они словно обступили нас по периметру – и каменные маски лишь краем глаза наблюдали за нашим путешествием. Сима прижалась ко мне, то ли чтобы не отставать, то ли из-за холода, а может быть потому, что ей, как и мне – стало страшно.
Интересно, как видят нас великаны? Два маленьких, черных человечка, потерявшиеся среди потоков ветра, осколков льда, съежившиеся, обнявшиеся, схватившие друг друга крепче – чтобы не упасть, а если и сорваться в пропасть – то вдвоем. Среди бескрайней ледяной пустыни – вспыхнувшей в огнях сумрака лиловым неоном, - пролегал наш путь, и мы оставляли цепи следов.
Сима остановилась, прислонила ладони ко рту и закричала:
- Эй!
Великаны не отвечали. 6.
В моей жизни было три периода. Первый - до того, как я встретил Равнсварта. Мать тогда меня часто ругала, говорила, что я доведу ее до гроба. Я уходил с рассветом – и возвращался глубоко за полночь – осторожно открывал дверь, надеясь не разбудить ее, - но меня неизменно встречали тусклый свет с кухни и тяжелые вздохи. Мне нравились железнодорожные пути – я любил ходить вдоль них, рассматривая растения, семена которых приносили поезда, возвращавшиеся из теплых краев. Я носил белые брюки клеш, фуражку, которая постоянно спадала на глаза, и рубашку, доставшуюся мне от отца – тогда еще слишком большую.
Мы встречались с Симой у старой платформы – и шли вдоль рельсов в направлении свалки. Говорили о школе, книжках, всякой ерунде типа гаданий, магии, махали руками девушкам, пасущим коров в поле, и задыхались от запаха цветущей магнолии.
Поезда сигналили – и в самый последний момент – мы отскакивали в бок, кубарем катились по склону в объятия жирной кукурузы.
- Негодяи! – ворчала кукуруза. – Вы мне все стебли переломали, маленькие негодники! Я вас сейчас…
Сима хохотала – и выпутывалась из цепких объятий листвы, а потом, схватив меня за руку, вырывала наружу – прижав к груди.
Потом я встретил Равнсварта и тем самым довел мать до гроба. Я уходил с рассветом – и возвращался глубоко за полночь – громко открывал дверь, надеясь отвлечь его, - но меня неизменно встречал тусклый свет монитора из комнаты. Я клал сумку у порога, и с тяжелыми пакетами из магазина шел на кухню.
Дергал оконную раму, садился на стул, откидывал голову назад, и курил сигарету за сигаретой – пока мои мысли не терялись в смеси дыма и пара. Я вслушивался в свист чайника – и вспоминал вечера на станции, когда пухлая кассирша Даша рассказывала мне и Симе, какие кадры порой заходят к ней в магазин. Каждый раз она безумно нелепо пучила глаза и барабанила себя толстыми руками по коленям, что делало ситуацию в сотни раз комичнее.
- Жри, - бросаю миску на стол.
Он снимает наушники, берет вилку, жует и спрашивает:
- Как день прошел?
Даже не поворачиваюсь в его сторону.
- Как будто что-то могло пойти не так, как обычно. Дети сменяют друг друга – одни умирают, матери приносят других. Все от меня чего-то ждут. Правда, им никогда не нравится то, что они получают в итоге. Кафельная плитка, лампы, сплетницы-медсестры… Водоворот. Или мыслеворот. Или детеворот с их матерями. Называй это как хочешь. Я сегодня открыл окно – и слушал, как где-то вдали на стройке бьют молотом. Сказал, что очень занят, заполняя карты, попросил очередь подождать – а сам слушал.
- Я думаю, что… Относись ко всему этому проще. Ты же крутой.
Притворяюсь, что смеюсь. Потом и правда становится смешно:
- Дебил. 7.
Мы с Симой думаем, что Равнсварт остался на одном из островов. Позавчера или три дня назад… Я не уверен. Этот остров был больше, чем обычно. Мы разделились, потому что еще не обрели бдительность, и нам казалось, что так мы быстрее исследуем его.
Пройдя остров насквозь – я встретил Симу, которая сидела на льду, и рисовала пальцем по снегу. Я спросил ее, нашла ли она что-либо, но она лишь покачала головой в ответ.
- Его нет так долго… Вдруг что-то случилось?
- Схожу проверю, оставайся здесь.
Я шел среди зарослей багульника и гладил их упругие ветви своей ладонью. Я помню, что мне удивительно легко дышалось, и идеально чистый воздух обжигал мой нос. Острые камни врезались в подошву, и я чувствовал, что планета действительно находится под моими ногами – угловатая, игривая, какая-то даже… настойчивая, что ли?
Я вспоминал крохотный дом на континенте. Просыпался, натягивал шорты, спускался в холл – залитый сизой предрассветной дымкой. Открывал холодильник, доставал банку пива – потому что больше ничего не осталось, делал первый глоток, падал в диван – и смотрел на стеклянную стену, в пятнадцати метрах за которой еще дремала пустыня.
Солнце падало за горизонт – перекрашивая снег в болезненно-персиковые оттенки, и по мере этого просыпались обитатели дома, а я встречал стук дверей и босые шаги. Растрепанная, но не менее прекрасная, чем обычно, Сима взбивала яйца с молоком, рубила сыр, грибы, и, не отрываясь от своего занятия, болтала с Равнсвартом о каких-то кинокартинах.
В тот день пустыня подарила мне предчувствие – и я шел сквозь заросли багульника удивительно пустой, словно заново родившийся. Звуки горна оглушали меня – но я не чувствовал трепета перед размерами вселенной, и больше не считал себя ничтожной песчинкой. Я раскрыл свои ответные объятия – и подпевал всем духом.
Когда начало смеркаться – мы поняли, что пора идти дальше. А на следующий день мы встретили первого колосса – одинокого и падающего на бок.
8.
Наступила ночь – и метель продолжала шутить свои жестокие шутки – очаровывая нас своим могуществом, и вынуждая верить, что мы движемся сквозь однородное острое мерцание. Мы подходили к острову – и я предложил Симе попытаться найти на нем какое-либо убежище – плотно стоящие стволы, или даже, если повезет, чью-нибудь нору. Мы смогли бы забиться в нее – прижаться друг к другу и переждать непогоду.
- Давай, Сим, еще совсем немного, пожалуйста, - я подталкивал ее, чтобы она смогла забраться на прибрежные камни. Затем я подтянулся, и, в конце концов – запрыгнул на них сам. Позади остались силуэты великанов, и однородная синева – шумом – разбивалась о черный океан гудрона, нависший над чертогами загадочных колоссов. Вихри заметали наши варварские следы, возвращая пустыне привычный рельеф – уже через несколько часов никто не сможет сказать – откуда или куда мы шли, сколько нас было.
Края берега замерзали, трескались, отщепляли осколки, плавившиеся в лучах остывших светил, а в мою спину обреченно дышал ночной остров – с молчаливыми деревьями, густыми зарослями, чуть больше меня – он приглашал нас к себе. Отчаявшийся шепот прикоснулся к моим вискам, после чего я резко развернулся – и за крошечной фигуркой Симы – увидел зачарованный мрак, еще не до конца сбросивший лесную форму. Рыхлая белесая кожа, напитавшая влаги, – расплылась в узкой, словно щель, улыбке, и тонкие губы, едва намеченные на лице, терялись на фоне опухших век. Я вспомнил, как пожилая женщина приводила ко мне сына с синдромом Леша-Нихена. Она обнимала его заплывшее тело соломенными руками, но он все равно дергался. Не будь у меня клинического опыта, мне показалось бы, что он родился без губ, или спрятал их во рту – но потом я понял, что он просто успел их отгрызть к этому возрасту. Разворошенные бульдозером зубы – торчали наружу – вспенивая слюну на деснах. Я всматривался в его глаза – и на какой-то миг мне показалось, что они удивительно осмысленные. Мать попыталась начать разговор – но я остановил ее жестом – представив, как ночами, он встает из своей кровати и, хихикая, блуждает по квартире, собирает свет фонарей, старые пиджаки, проеденные молью, дипломы и фотокарточки отца. Приплясывает на фоне окон – но никто не видит, потому что никто и представить не может, что в эти стекла стоит смотреть.
Между стволами оказалось чуть теплее – но здесь нас окутали рыдания ветра и скрипы умирающих деревьев. Я оглядывался по сторонам – и сердце стучало так быстро, как не стучало никогда.
Я хотел сказать об этом Симе, но не мог…
Вокруг мне мерещились тени. За камнями, за кустарниками, скользящие по ветвям, и выглядывающие из овражков. Они глумились над нами – и подкрадывались все ближе. Я пытался разобрать что-либо в темноте, но едва ли мог увидеть что-то конкретное – в смеси мрака, пурги и стонов. Сима совсем обмякла в моих руках – и двигала ногами, как непослушная марионетка – порой удачно, а порой совсем не впопад. Я ускорил шаг – и споткнулся, после чего мы упали на заросли.
Сквозь ветви – я увидел, как по небу несутся облака – и протянул руку в попытке дотянуться до неположенной мне судьбы. Боль обжигала тело, а маленькие как крупа снежинки – царапали кожу. Наконец и я смирился с тем, что мы пропадем в этих землях.
Слева от моего глаза – прикрытая снегом росла небольшая веточка клюквы с несколькими ягодами. Я разглядывал ее, замерзал – и вспоминал вокзал.
Равнсварт улыбался и тащил за собой свой чемодан и чемодан Симы. Колесики смешно стучали по брусчатке – и нас окутывала теплая симфония голосов. Мимо шныряли опаздывающие пассажиры, провожающие бежали за окнами – махали, что-то кричали, а когда понимали, что уже не поспеть – обнимались и вытирали слезы о воротник.
У самого входа в вокзал пахло сладкой выпечкой. Этот запах элегантно перемешивался с голосом женщины, объявлявшей прибытие и отправление поездов.
Я вскочил на подножку, свесился из вагона, держась на одной руке, и оглянулся – чтобы попрощаться с витыми башнями, карамельными узорами, кудрявым мальчишкой, разносившим газеты.
9.
- Сим… - мое сердце забилось чаще. – Сим…
Я толкнул ее – и услышал слабый стон в ответ.
- Вставай… Я, кажется, вижу какой-то домик на краю острова.
Она не отвечала.
- Сима! Просыпайся.
Кое-как я поднялся на колени, дрожащими от холода руками – схватил ее под плечи – и рванул на себя. Впервые в жизни – она показалась мне настолько тяжелой – я задыхался, делая каждый шаг.
Избушка была совсем небольшой – почти круглой… Может быть метров шесть радиусом… или чуть больше. Она стояла на самом берегу пустыни - и ее дверь была обращена к мерцающей вьюге. Деревья разошлись в стороны, приглашая снежинки влиться в рваный хоровод, вызволяющий строение с острова.
Держа Симу под плечи – я распахнул дверь ногой – и мы сделали шаг внутрь, погрузившись в кромешную темноту.
Моментально отступили стужа, рев ветра и скрипы умирающих деревьев. Было очень тихо, сыро – но почему-то неспокойно. Я постарался разглядеть что-либо внутри – но казалось, что я ослеп. Впервые в жизни, мы столкнулись с таким густым мраком. Я подтащил Симу к стене – и нащупал там скамейку.
По всей видимости, этот домик был построен охотниками или рыбаками – для тех, кому нужно было переждать непогоду.
Голова Симы упала на мои колени, а я просто пытался отдышаться, чтобы прийти в себя.
Рука полезла в карман, чтобы нащупать зажигалку. Сигареты кончились еще пару дней назад, поэтому оставалось лишь надеяться, что она не замерзла – и мы сможем развести костер. Палец пронесся по колесику – после чего мое сердце упало в пятки. 10.
Они сидели напротив. Кисть расслабилась – и зажигалка глухо ударилась о землю, вернув избушке ее бескрайнюю черноту.
Снаружи метель завела песню – и сквозь просвет, оставшийся в приоткрытой двери – внутрь влетали потоки снежинок, разбегавшихся по полу. Это напомнило мне конец фильма – дыра между деревяшкой и действительностью – в нашу жизнь робко входят звуки и образы наружности, где в новогоднюю ночь одинокий старик, обняв пса, поет песни своей военной молодости. Дрожащая рука, хватается за стакан – и, покрываясь все новыми пигментными пятнами – отбрасывает его в сторону – дирижирует невидимому хору. Слезы текут во все стороны – смачивая брови, усы, собаку – и тусклые огни его дома служат маяками для космических кораблей.
Тот, что сидел по центру – был очень худым и высоким. Не меньше трех метров – его голова доходила почти до потолка, а нереалистично длинные руки – лежали на скамье, обнимая как минимум полупериметр помещения – одна из них дотягивалась до двери и держалась за ее ручку. Он был совершенно голый – и его кожа, казалось, была подобрана на вырост – вся в мятых складках. Остальные – еще более неказистые и непропорциональные – нагромождения лохмотьев, шкур и каких-то оберегов. Их морды были похожи на маски великанов, только искаженные какими-то ужасными заболеваниями или проклятьями – размером с половину тела, покрытые растрепанными и изломанными волосами. Некоторые из них даже не могли удержать их на шее – поэтому подбородками чудовища опирались на пол.
Я крепко сжал Симу, подвинулся к краю скамьи – и собрался рвануть изо всех ног – но дверь захлопнулась.
- Что такое?..
- Все в порядке, - ответил я. – Это играется вьюга.
Загорелся огонь – в этот раз не у меня, а напротив, и оказалось, что дрова уже лежали в центре избушки. Уродец поднес спичку – моментально вспыхнул костер, наполнив помещение смесью красного марева, теней и чудовищных образов. 11.
Кипит котелок с соленым чаем, заваренным на тибетский манер. С каждой минутой – дым становится гуще, все труднее дышать.
О чем я сейчас думаю? Сложный вопрос.
Я вспоминаю тот домик на берегу континента. Сейчас глубокая ночь – и мы сидим в натопленной сауне. Равнсварт набрал воду в ковш, броском вылил ее на камни, после чего помещение погрузилось в облака маслянистого пара. Пахнет хвоей, кожей и мокрыми волосами. Я смотрю на термометр:
- Ого… Уже почти шестьдесят градусов…
Он отвечает:
- Фигня. Мы с отцом порой могли до ста с лишним догнать. А это так. Детские шалости.
Все вокруг липкое – липкие скамейки, липкие стены – мысли тоже липкие, поэтому разговор очень хорошо клеится – фраза за фразой, история за историей – вытаскиваем по ниточке из своей жизни. Даже как-то немного гадко от происходящего.
Открывается дверь – и мы вываливаемся на шершавые доски веранды – покурить. От тела несется пар – куда-то наверх, между сосен, огромных сов, только-только просыпающихся на своих ветвях, - к далеким мирам, сквозь бескрайние облака водорода и статуи исполинов.
Мне понравилось. Текст -два семени, которые упали рядом, проросли и со временем переплелись между собой, став одним - могучим - деревом. Реалии и забытые сны.материальное и духовное. Я подумал было о древних легендах севера. Но для того, чтобы понять, увидеть сердцевину, пришлось бы брать топор и рубить это замечательное дерево. Мне не захотелось. И я решил - пускай будут догадки. И будет живое дерево, к которому можно будет вернуться снова. Подача - легкая, воздушная. Но не приторная. само повествование пропитано тоской по чему-то ушедшему, но, в то же время, оно пронизано надеждой. Все уравновешено здесь. Все правильно отмерено. Это хорошая история.
Как автор - я ценю то, что есть люди, которые получили удовольствие от прочтения. Вне зависимости от того, сколько их. Если это удовольствие настоящее - то достаточно и одного читателя.
Обычно - меня наоборот упрекают - в перегруженности текста, нечеткости сюжета, излишней сюрреалистичности и тотальной мутности идеи. На данный текст вообще существует несколько отзывов, заключающихся в том, что текст по мнению читателей - совершенно не художественный и бедный.
Кованая романтика. Мне вот что стало интересно, Рэм, для тебя астрономия является поэтичной? Глобальное мышление ни есть еще поэзия, вернее, вообще не поэзия, хотя, сейчас, это редкость. Написано же чисто, это радует. Интересным было бы взглянуть на шаблон...
Кованая романтика. Интересный эпитет. Если честно - не совсем понял твою мысль.
Что касается астрономии - да. Я думаю, что ты помнишь (хотя бы вспышками) какие-то мои прошлые произведения - есть некоторые темы, которые всегда проходят сквозь них: космос, цвета, те или иные (можно легко вычислить) конкретные звуки.
Последнее время - я уже перестал быть уверен в том - хорошо это или плохо. Потому что лично для меня это начинает превращаться в стилистическую тавтологию.
Помню. Попытаюсь раскрыть. Вот, есть проволока иль арматура и есть вязаная цепь, и есть кованая цепь. Или - тараканьи бега, тараканы не в курсе, куда и зачем бегут, но их искусно направляют до финишной черты.
А стилистика, после освоения и мне кажется тесной, но нельзя поддаваться, стилистика это половина успеха.
В итоге, скучным мне было видеть звенья цепи и их формы, при шикарном отливочном материале, или же чуть-чуть удручало наблюдать погонщика тараканов=) Но это со мною уже всегда и во всем, даже в окружающем мире, так что важнее, как отреагирует просто читатель.
У меня стоял выбор между этими словами. Остановился на Дороге:
потому что дорога - это нечто материальное, в отличии от пути (в его обывательском смысле) - она отражает не вектор перемещения, а пространство для перемещения. которое может быть использованным или неиспользованным, реализованным или нереализованным. в данном случае персонажи - прокладывают свою дорогу сквозь пустыню.
очень красивые описания, сюжет интригующ, хотелось бы прочесть всё (это ведь отрывок, насколько я поняла). "Начинается снегопад, и огромные хлопья чарующе опускаются на промерзшую землю. Медленно, словно в каком-то красивом мультфильме. Я никогда не думал, что так вообще бывает. Кажется, что мы находимся под водой. Лиловым сиянием – загорается снег – и сквозь ветви – я рассматриваю черную ленту, повязанную вокруг горизонта." - здорово! (хотя про м/ф я бы убрала :)
Это не отрывок - все мысли здесь являются законченными (по крайней мере в той мере, в которой я хотел их закончить. безусловно, что-то не вышло, а что-то и вовсе оказалось непонятным читателю).
В целом - зарисовка очень тесно переплетается с моим предыдущим рассказом - так что если есть заинтересованность - можете просмотреть.
Я (лично) воспринимаю данную работу скорее как поэтическую (или в конце концов даже художественную), нежели реально прозаическую. Примерно то же самое касается моего предыдущего рассказа - но в меньшей мере.
0
