Подросток шел по тротуару, уткнув глаза в рябь мокрого асфальта. Он размышлял. Ему нужен был верный, безошибочный способ изменить свою внешность раз и навсегда. Таким виделся единственный способ покончить с давящей силой прошлого. Магазинная шелуха претила своей недолговечностью, нужен был иной выход. Например: попасть в позорную ситуацию, или нажить себе проблем, чтобы организм сам, под эффектом сильной мотивации инстинкта самосохранения, перестроился изнутри. Куча фирменных и пропахших резиной хулиганских марок не изменит облик так, как это сделает пара естественных морщин. Подросток не знал, что не разрешение ситуации, а размышление над ней сулит нужные ему морщины. Проходя мимо сточной канавы, он обратил внимание на дохлую рыбу с фиолетовыми жабрами, воняющую тухлятиной. Вдруг ему захотелось ощутить всецело, а не мимоходом, этот запах, словно это было какое-то внутреннее испытание. Он соскользнул вниз, поднял хлюпнувшую на грязи рыбу и припал к ней носом, ощутив весь смрад разложения. Немного помассировав ее под жабрами, как бы проверяя что-то, и ощущая от пальпации неестественный прилив внутренних сил, он хотел было отбросить труп куда подальше, как вдруг рыба заговорила нечеловеческим голосом. - Я все равно тебя не покину. Помассируй меня еще хорошенько, а я исполню все, что хочешь. Почувствовавший от страха слабость внизу живота подросток, отпрянул от собственной руки. Но через несколько секунд робко, мокро и неуверенно приблизился к ней снова. - Тебе будет хорошо, только помассируй меня, ну же – нашептывала рыба. Механически, боясь прогневать оказавшегося в его руке властителя мира, подросток принялся совершать кольцеобразные движения вокруг рыбьей головы. - Как тебя зовут? – не своим голосом, протрещав на букве к, спросил подросток, сам не зная, у кого. - У меня много названий – ощерилась из его руки рыба, – Как же мне хорошо, о да! Несколько минут таинство продолжалось под толщей ночной тишины, после чего юноша почувствовал, что с рыбой происходят стремительные метаморфозы. Она уже едва умещалась в руке подростка и напрягалась так, что второй рукой он стал придерживать ее за хвост. Рыба забилась в конвульсиях, и в то же самое время подросток почувствовал, что участвует в обмане. Его угодливые пальцы остановились. - Ты что делаешь? Мы почти закончили, шевелись! – звучал в голове рыбий голос. - Нет, ты врешь – ты не исполнишь мое желание! - Я исполню любое желание, но для этого ты должен доделать начатое! – постанывая и выдыхаясь, убеждала рыба. Но подросток был непреклонен. - Может быть, ты выполнишь любое желание – только не мое. Если я продолжу, то никогда не стану другим человеком! - Другим человеком? – с омерзительной гримасой переспросила рыба, смотревшая на юношу все время одним глазом, – Если это и есть твое желание, то я не смогу исполнить его – потому что другой человек может отказаться служить мне. А ты – предатель! Постепенно рыба размякла в руках юноши, вернувшись в нормальное состояние. - Что же ты сделаешь со мной? – усмехнулась она, подмигнув бисерным глазом, – Так не исполнится ни одного твоего желания – злорадствовала рыба. - Ошибаешься, – осененный какой-то внезапной мыслью, парировал юноша, и глаза его блеснули, – Если это желание против твоей воли, значит, мне надо избавиться от тебя. И оно исполнится, как только я разделаюсь с тобой. Я выкину тебя назад в канаву! Подросток взмахнул рукой и отвел ее назад, как бы заряжая невидимый лук. Рыба безмолвно открывала рот. - И тогда мое желание исполнится – вслух вторил подросток свою мысль. И с этими словами он швырнул рыбу в слякоть канавы. В преддверии чуда, подросток весь сжался, ожидая чего-то невообразимого. Но как он ни напрягался, ничего не происходило. Тишину нарушил раздавшийся за его спиной собачий лай, больше похожий на кряканье подстреленной утки. Обернувшись, исходивший мелкой лихорадкой юноша увидел сбегающую в овраг маленькую костлявую собачонку с мордой и ушами, как у летучей мыши. Собака взахлеб заливалась отчаянным лаем, надрывая свой писклявый голос. И тут впервые на глаза юноши попала деталь, предвещавшая что-то необычное – какой-то сбой, произошедший в это ночное время в заброшенной яме. Сбоку у морды надвигавшейся собачонки юноша разглядел отчетливый, красно-имбирного цвета, помадный след в форме полуоткрытых губ. Происходящее казалось невозможным; и подросток замечал, что, при каждом его взгляде на приближающуюся морду, след сдвигался по морде, как будто не имея четкого положения. Складывалось впечатление, что след помады двигался отдельно от морды, но не мог существовать без нее. Это разложение неразрывного наводило на мысль о сне, или о чем-то более ужасном и неизведанном. Глядя на этот человеческий след на острой собачьей морде, подросток подумал о чем-то теплом и хорошем, что могло существовать между животным и оставившей след особой. Под впечатлением особого чувства, в уме подростка начала проясняться новая мысль, охватывавшая его всецело. Но в следующую секунду уже было не до мыслей. Собака, прямо на глазах оторопелого подростка, увеличивалась в размерах, переходя с мелкого неуклюжего бега в галоп. Подросток понял, что поздно противостоять надвигающемуся, как лавина, монстру и зажмурил глаза. Последнее, что он видел, были огромные, величиной со сталагмит белые клыки, разверзшиеся над его головой и – пустота. К своему ужасу, подросток понял, что последовавший кошмар он переживает в полном сознании. Он сам попытался напрячься и потерять его, он усердно моргал, но, по-прежнему, оставался в полном осознании ужасного происходящего. Калейдоскопический хаос, скользь каких-то внутренностей, которые он не ощущал, а только видел, сырость и замкнутое пространство – все это наводило на одну мысль: собака проглотила его заживо. Стукнувшись головой о нечто мягкое, как подушка безопасности, подросток ощутил затылком боль вроде отдачи удара по воде. Попав внутрь монстра, подросток чуял по горению сердца, что спасительная мысль, впервые посетившая его при виде еще маленькой собачонки, поглотила его с такой же безжалостностью. Абсурдное в его положении желание – самому поцеловать что-то живое – охватило подростка с головой и давило невидимыми тисками грудь с такой холодной силой, что пленник не выдержал и сам коснулся губами какой-то собачьей внутренности. В унисон со шлепком его губ, снаружи раздался дикий, животный рев и подросток заметил краем глаза мутный свет. Как минуту назад перед ним разрасталась пасть собаки, так же теперь заполонял собой всю темницу, увеличиваясь, поток света. В эту секунду, без повиновения подростка, само собой отключилось его зрение, и все оставалось как прежде, но при абсолютной, угольной темноте. Как это обычно и бывает, нивелированное зрение уступило место силе слуха. И голос, который не принадлежал пространству, в котором находился подросток – голос, шедший, может быть, с соседней улицы, далеко за оврагом, задел обостренный слух и нарушил происходивший хаос. Пока подросток вслушивался в потусторонний говор, темная материя оставалась единственным, что он мог видеть. Но не успело истечь и двух целых минут, как ширма упала и не осталось ничего от ямы, собаки и того ужаса. Первое, что увидел подросток, найдя свое сознание в большой, прежде неизвестной ему комнате, был кафель и, вбегающая по нему, к двум парам ног, чихуахуа с черным сопящим носом, черным ртом и помадным засосом на миниатюрной морде. Подросток подумал, что, при виде этой собаки, ему непременно кольнуло бы под сердцем, если бы он его чувствовал. Но подросток не ощущал ничего, кроме органов чувств, и видел только клочок кафеля под белой скатертью. Прибившись к ногам, собачка особенно обнюхала ступни в черных носках и встала при этом задом к тем, что были крючковатые и в махровых тапочках. По собственным ощущениям, подросток находился в прежней невесомости, как проглоченный. Спасительный свет, победивший черную завесу, вернул подростку способность видеть все вокруг, кроме себя. Эта комната, ему казалось, и была тем светом, вытянувшим его на свободу и вызвавшим еще тогда, в пасти псины, ощущение мурашек восторга на мозгу. Безусловно, и тот потусторонний голос исходил из этой комнаты. Все время перевоплощения подростка он не умолкал, как заевшая пластина, но теперь звучал ясно и отчетливо. - Аист – это полбеды. Мне стыдно вспоминать и многие другие заблуждения своего детства. Представляешь, будучи сознательным, взрослым ребенком я думал, что влюбленные уединяются для того, чтобы было удобнее говорить друг другу ласковые слова. Каким образом, скажи мне, из меня мог вырасти здравомыслящий человек? - Абсолютно согласен – никак. - Так что же? Вырастают как-то настоящие люди, нормальные, здоровые, с большой заглавной буквы. И многие из них подвержены тем же сантиментам. Но я подумал, понаблюдал и понял, что сентиментальности настоящих людей звучат правдиво. Они учат судьбе, терпению и тому, что всему отведено свое время. Они не трогают тему пола, отношений, лжи – но, черт возьми, по ним видно, что они безо всяких объяснений тебя прикроют и защитят, и поэтому им не требуется разглагольствовать о гуманности и сочинять басни. Они несут слово о жизни, более красивое и гуманное, чем стариковские басни. Мне никогда не понять разгадки этих людей. - А зачем? Ты – не они. - Конечно. Ты посмотри вообще, кто мы такие. Наши глупые женщины темны, а умные мечтательны. Они думают о космосах и прочих абстракциях. А многие ли из нас, больных, сумели достичь своего, личного космоса? Ты представляешь, каких трудов стоит обратить внимание на красоту своих страхов, дурных качеств? И чтобы достичь этого непревзойденного космоса, красиво рассказывать о своем одиночестве, глупости – что для этого надо? По сути, только не бояться всего этого – признавать и глупость, и кромешное одиночество. И мы, латентные писатели, выбрав этот самый тяжелый путь самопознания, будем двигаться титаническими усилиями – то ли вверх, то ли вниз. А, впрочем, не важно. Со стула, под которым были сложены ноги в черных носках, раздался храп. - Так вот, когда она засунула руку в мой карман… Храп, заглохнув, прекратился. - Что ты сказал? Я не расслышал. Повтори, пожалуйста. - Так вот – я говорю, что когда она руку свою в карман мой засунула, я ощутил в себе присутствие духа, а вовсе не чувственности. - И что же? - Не знаю. Но ведь это же – парадоксально! Черт возьми: когда девушка, на которую я сотни раз… не важно (Голос понизился, произошла небольшая пауза): когда девушка окунает свою напарфюмеренную ручку в твой карман… Да что я тебе рассказываю! Ты меня слушаешь? Ты сегодня сам не свой. Опять, что ли? – в испуганном сомнении спросил первый голос. - Нет, сегодня я сухой. Я просто о другом думаю. Только что были сказаны эти слова, как сказавший их хрустнул обтянутым черным носком пальцем и, видимо, стараясь это сделать незаметно для обладателя паточного голоса, улучил момент потрепать по лбу собачонку. Та мгновенно кинулась к нему, заискивая и нервничая. - Так о чем же ты думаешь? – с затаенной иронией спросил медовый голос. - Не знаю, как сказать. Уворачиваясь от разговора и делая вид, что лишь отзывается на заигрывания собаки, хозяин толстого и как бы неуклюжего голоса положил руку на ее головку и мимолетом мазнул гладкую, точененькую морду большим пальцем по тому месту, где осталась помаженная печать. - Так и скажи. По-дружески. - Нет, только давай не по-дружески. Не хочу, чтобы завтра все об этом знали. - Как скажешь – рассмеялся остроумию товарища первый. Выдохнув, как перед глотком водки, толстоголосый сказал: - Сегодня, когда пришел к тебе, я впервые заметил, что люди делятся по одному необычному признаку. Есть много признаков, по которым делятся люди, но в этом случае я испугался тому, что не знаю, к кому принадлежу я. Что, по-твоему, лучше – бороться с духовной (обращаю твое внимание на это слово – духовной) недоразвитостью, или быть собой? Меня сейчас волнует один вопрос: есть два человека, из них один способен приласкать какую-нибудь собачку, выдоить со счастливой улыбкой козу, или еще что-нибудь в этом роде, а второго даже представить невозможно в таком положении и при таких занятиях. И тут-то я вспоминаю себя, чтобы решить к какому лагерю отношусь я сам, и не могу решить. Как будто я не вижу самого себя. Я не могу решить даже того, к какому из этих лагерей я хочу принадлежать. И меня это давит. - Что касается меня – капнул после раздумья первый, – Что касается меня, я не подвержен таким сентиментальностям. К счастью, не подвержен. - Да… Это правда… – выдавил второй и только потом понял, что именно он сказал, – Но я не хотел сказать, что ты недоразвит, я только хотел сказать... что эти делящиеся любовью люди достигли гармонии и уверенности. Понять их трудно… Да и зачем их понимать, когда великолепно и как под тебя сложенные пустышки, неподражаемой внешности, шныряют повсюду. Но ты представляешь, какое это счастье? Голос вещал все тише и тише и совсем оборвался, когда откуда-то сверху, из соседней комнаты послышались шаги.
*** На кафеле появилась новая пара тапочек. Пухлые, безволосые щиколотки почесались друг о друга. Сквозь зевок раздался заспанный женский голос: - Засиделись вы, господа. - Да что-то мы… правда… пошел я? – подхватил обладатель носков. Не успели прозвучать эти слова, как подросток почувствовал, что до сих пор невидимый стол рухнул откуда-то сверху, облив его голову странной текучей материей, и, как по вспышке, появилась комната. На выпорхнувшем вдруг, вместе с комнатой, седовласом лице возникло покорно-ироническое выражение, повиновавшееся несвоевременному вердикту женщины. Физиономия выскочила перед самым лицом подростка, и в глаза ему сразу бросились, словно вышитые серебристыми нитками, жидкие брови на брыластом красно-желтом лице с мягким выражением и заплывшими глазками. Лицо принадлежало на первой ступени пожилого возраста упитанному, гладковыбритому мужчине в халате и бархатных тапках. Он морщил широкий складчатый лоб и оттягивал обеими руками задний зачес седых волос так, что корни волос натягивали бледнеющую кожу. Произошедшая перемена поразила подростка – разбудила его после дремотного состояния бездеятельного созерцания. Или перевела лишь в новый сон?.. Ослепленный богатыми изощрениями какой-то кухни, с напоминающим белую розу гипсокартонным потолком, он четко видел перед собой приторно улыбающегося закрытым ртом, очевидно, хозяина, а также женщину. Последней молодости, она имела искусственно-модельный фасад. Плотная, наступательная фигура с отставленными назад руками, свежая кожа, игравшая живыми разноцветьями. Произошедшая заминка заставила ее кокетливо переступить с ноги на ногу и сложить ладони на плечах старика. Дважды или трижды ненапрасное декольте стало еще ненапраснее, как только она склонилась взять банан со стола. Блики мерцали на крашеных губах, но блеск перебивался черными полосками неестественно щурящихся, как будто злобных глаз. Оба хозяина, как прицеливаясь, смотрели в упор на служившего им мишенью подростка. Путем несложных вычислений, он понял, что видел все вокруг глазами толстоголосого. Перевел взгляд на ноги и увидел возле своих черных носков вертевшуюся собачонку с красным засосом на морде. Единственным, что не давало подростку рухнуть в обморок на месте, была повисшая пауза и ожидание с его стороны действий. К тому же, прежнее светлое чувство, оставлявшее холодные мурашки на мозгу, оживало в нем. Решив, что гость не понял напутствия, старик спросил, глядя на руки женщины: - Это ты Тишу испачкала? - Не моя помада. Галина. - Хотя о чем это я – поддакнул старик, – Чтобы ты, да Тишу приласкать! Кстати к нашему разговору – обратился хозяин к подростку. - Секреты? – холодно спросила женщина. Голос у нее был неестественно бесстрастный, как гудение холодильника. - Какие… У двух стариков. - Ну, почему у двух? – двусмысленно съязвила кокетка. Осуждающее недовольство вмиг подкосило плававшее в улыбке лицо старика, придав ему брезгливый вид. Он плотнее запахнул махровый халат. Женщина поперхнулась. Под давлением разливавшегося по венам ясного предчувствия, подросток и сам не желал задерживаться в незнакомом доме. И, боясь всего: боясь своего нового голоса, движений, манер, понял – что должен тактично сбежать. - Да – пора! – гаркнул он вдруг, не понимая, что говорит. - Ты не торопись, еще и дочь нам провожать… – сказал старик, но ту же встал, высвободив из-под стола живот и в ожидании навис над стулом, где сидел подросток, заставив его тоже подскочить. В это время сверху, из соседней прихожей с зеркальным потолком, прозвучали новые шаги. С лестницы сошла юная девушка. Она сразу поразила подростка. Ему с первого взгляда показалось, по одному внешнему виду девушки, что им вместе идти если не в один дом, то в одну сторону. Одета незнакомка – незнакомка ли? – была слишком просто, как школьница, с трудом доучивающаяся последние годы. - Домой? – спросил старик. - Да – ответил слышанный подростком сотни раз от самых разных характеров голос. Его обладательница была очень мила, с особым светом, но строгий, отсутствующий вид навевал ореол неприступности на прекрасный облик. Малокровное, слегка опухшее лицо с узловатыми запекшимися губами и ужатым подбородком в целом имело сдержанное волевое выражение. Но старящая, дремучая тень грусти как будто не сходила с этого миловидного лица мрачно-бледного цвета. Девушка сняла с вешалки темно-синюю ветровку с капюшоном, нащупала на полке шапку-чулок и отвернулась обуваться. Едва заметный серпантин черных поблескивающих волос опускался до плеч из-под шапки. Распущенные волосы притягивали подростка. - Тихий, ты дочь проводить не хочешь? – послышался из прихожей неприятный женский голос. Это была та самая искусственная женщина – очевидно, жена старика. - Эх, мачеха! – ласково-размазано пролепетал старик, все время пытливо наблюдавший замершего подростка, в котором видел кого-то другого. - Почему тихий? – набравшись смелости, спросил он у старика, с которым остался наедине. - Почему по фамилии? – усмехнулся тот, – А это знаешь, что значит? Что не зря она меня за столом подзадорила – любит, когда я желчный! Подросток уже не слушал их подноготную. - Галя... Все так же? – рискуя ошибиться, спросил он и замер. - Там же, – отвечал старик неохотно, – Черт знает, на кого учится! Подрабатывает, матери помогает. Хорошая девочка – переменился в лице он. – А ты ровно в ее сторону-то дышишь? – вдруг выхлопнул старик. - Да нет, я просто – промямлил подросток неправду. - Вон и подруги пришли. Глянь на них! – А бегают за ней, нравится. Мы в их мире чужие. Ладно, пойду провожу. - Давай, я сейчас. Подросток остался в просторной, изящной кухне. Он боялся пересечься с дочерью своего нового знакомого. К тому же, у дома вертелись ее подруги. Он попытался отвлечься на странную собаку, с которой весь этот кошмар начался, но ту выпустили во двор. Когда дверь захлопнулась хозяевами изнутри, оборвав наплыв холодного, пробирающего воздуха, достававшего даже до кухни, он смотрел за тем, как приветствует подругу поцелуями группа развязных девиц. Невысокая Галя направилась вместе с ними к калитке, идя последней и держась позади весело бурлящей компании. Подросток продолжал смотреть вслед Гале, вопреки вернувшемуся похолодевшему хозяину. Когда девушки слились с мраком, он посмотрел на хозяина. Тот наблюдал его взгляд на свою дочь. - Говорю, мы не из ее мира. Глянь, сколько там легкости – сказал он и похлопал подростка по плечу. - Я тоже пойду – ответил он не расслышав. В прихожей, обежав пытливым взглядом все развешанные куртки, он вычленил одежду нужного человека. Так же, по особому чувству, нашел «свои» кеды. Одежда его несильно отличалась от Галиной, даже была на нее подозрительно похожа и цветом, и фасоном. Уже переобуваясь, подросток резко вскинул голову и поймал на себе разгадывавший что-то взгляд явно не первой жены Тихого. Попрощавшись с ним по-дружески, и начиная ориентироваться в происходящем, подросток покинул зловещий дом. Не ожидая уже встретить в этот вечер Галю, он снова увидел ее на улице, выходящей из круглосуточного, со своей насмешливо обсуждающей что-то компанией. Галя нарочно отстала от замешкавшихся на крыльце магазинчика двух подруг, подозвала третью и, заговорив с ней, и, не ожидая, что подросток обернется в это время в ее сторону, указала на него пальцем, прямо вытянув руку. Расстояния между ними было метров сто, насколько выявил подросток своим хилым глазомером, и он готов был поклясться, что в его сторону была поднята Галина рука с указательным пальцем. Он не помнил, сколько она продержала этот жест, поняв, что он ее видит. К тому времени, «подросток» находился по другую сторону от зловещего дома, шел один вдоль каких-то заведений, и больше указывать ей было не на кого. И так впервые образовалась приятная для него загадка, связанная с этой девушкой. - А все-таки, если я стар, как этот, – и тут в уме подростка всплыл плоский образ брыластых щек старика, – если мы с ним на «ты», можем ли мы иметь что-то общее с этой Галей? И все же, одежда моя – почти подростковая. Наверно, я все же молод. А этот – да мало ли, почему мы с ним близки? Да и сам он допускает мысль, что я могу «неровно дышать» на его Галю. А кукла-то какая у него затасканная! – вдруг вспомнил он жену старика, – Фу! В этот момент в кармане темно-синего пуховика заиграла стандартная мелодия мобильного. Справившись с застежкой, подросток с неприятным чувством вора выудил чужой телефон. «Тихий» - высветилось на залившем лунным светом глаза дисплее. Может, сейчас что-нибудь разведаем? – подумал подросток. Он напряг связки, но голос вышел уже не такой гремящий, как на кухне Тихих, даже напротив – слабоватый. Это огорчило подростка, потому что слышанный им на кухне свой новый голос понравился ему. - Алло – прожурчал он. - Алло! Корытин? Слушай, Корытин, ты сегодня точно не вдарил? Очень странный был! – сжатым шепотом разливался паточный голос. - Да нет же! – машинально защитил подросток свою новую личность. - Смотри, знаем мы всяких Агеевых да Булгаковых. Не балуйся! Да и помни – писатели мы только во внерабочее время! Не перебарщивай с напитками, родителей хоть пожалей… А то и уволить могу. Все, не могу говорить. Продробили короткие сигналы и вызов закончился. Странно, очень странно… Значит, и родители у меня есть? Или не у меня, а у этого человека? – думал подросток, – По крайней мере, если за ним водится такой грех, то можно представить следующее: что, в очередной раз набравшись, он забылся, ему причудилась вся эта яма с рыбой, собака (которую, к тому же, он мог видеть ранее в том доме), а очнулся он уже на кухне своего товарища. При этой версии, по крайней мере, становится понятно, кто я: какой-то балбес-писатель, «латентный» писатель, которому по пьяни причудился подросток, а потом уже яма, рыба и все остальное. Я инстинктивно направился в знакомый дом… Но все равно странно. Он лишь сомневается, пил ли я – а неадекватен я был абсолютно. Так что он без сомнений заметил бы это… Ну пусть будет так. Одно я знаю точно, что Галя эта не чужая мне – как родная! Ну тянет меня к ней – незнакомке! – не знаю, почему. Отец ее по семейному положению: бабник, тиран и подкаблучник, что последний звонок подтверждает. Оставил ее с матерью, а сам купился на молодость и свежесть. Но она - «хорошая девочка». Хотя очень прискорбно, что мнения таких, как этот, почти всегда ошибочны. Неужели она не добрая и не милая?! А, что ж, другому характеру до меня дела и не будет! Мысль о Гале отбила всякие подозрения и задушила загадки. - Он говорит, мы с ней – из разных миров. Да куда уж мне с такими яркими компаниями водиться! Он прав в этом, но… «Разные области мира, но все же мы едины» - всплыло в памяти Корытина. Интересно, кто это? Бродский? Нет, что-то песенное. Высоцкий? Цой? Черт, что-то знакомое! По крайней мере, память мне не отбило – помню много имен и событий. Только: что это за улицы? Ни одной не помню. Или я их и раньше плохо знал? Названия улиц мне всегда тяжело давались. Мне? Мне. Я? Я! Я! «Корытин». Хм… Я - «Корытин»! Впервые за этот вечер, человек, уже не мнивший себя подростком – Корытин – присмотрелся к тому, что было вокруг. Унылый частный сектор, убитый в тени сумерек, и как будто плававший в слякоти, как пришвартованный Ноев ковчег. Восходящая расхлябанная дорога, ведущая из него и раздваивающаяся на пригорке. Редкие, бьющие дождем фонари. Корытин не только пригляделся, но и принюхался. Пахло гарью и снегом. Один из любимых запахов. Запах жизни, перерождения – таким воздухом питаться можно! Вспомнив Галю, и что она сейчас гуляет неподалеку, Корытин принял окончательное решение – обходить и заново узнавать все эти места. «Во имя сына человеческого, Иисуса Христа, дай мне возможность видеть ее!» И поразился непроизвольно возникшей в голове молитве.
*** Поднявшись на пригорок, Корытин оказался перед развилкой. Не зная, куда лучше повернуть, он пошел в правую сторону, где было больше домов, света и магазинов. Узкая дорога шла через многоэтажные дома. Редко проскальзывали машины и прогоняли Корытина на бордюр. Фары раскрашивали асфальт небрежными мазками. Память труса и лентяя Корытина почти вернулась к нему, не только восстановив обрывки отложившихся впечатлений, но и приведя их в хронологический порядок. Бредя навстречу старому-новому дому, он вспоминал две вещи. Первая: начало «Золотого теленка», вспоминать которое особо приятно было стоя на бордюре. Вторая вещь, занимавшая ум Корытина: непостижимая здоровому сердцу, логика извращенцев-аристократов, которые вращаются по кругу страхов и самообмана. Эти лжецы полируют в институте школьные знания, чтобы после передавать их детям. Совершается тройной круг самоуродования. Конечная цель этих фрикций с собственной судьбой – вовсе не во благе человеческом, и даже – не в своем. А только в том, чтобы заниматься всю жизнь одним и тем же умственным самобичеванием, избегая любого риска. Неслучайна была эта злость Корытина к трусам, ведь трусом был он сам. - Подонки! – восклицал он про себя. Суетливые подонки – повторял он, протягивая первую букву и. В конце концов, Корытин не выдержал груза, навеянных осознанием недостижимости своей мечты, мыслей и решил отправиться домой. Адрес он помнил, положение дома – нет. Он искал его в сумерках и не нашел. В другое время он бы струсил, но, учитывая нынешнее положение, он собрался с духом и подошел к двум девушкам, стоявшим на искомой улице, возле дома с чужим номером. Вторую – скромную, но злобно-замкнутую, невысокую он не заметил. Первая была высокая, с прямыми черными волосами и татаро-бурятским лицом – остреньким, смугловато-бронзовым, со смеющимися глазами и добивающей полуулыбкой. В общем, так Корытину и представлялась набоковская Машенька. Да: это оно – замкнуто-смеющееся лицо. Улыбающимся голосом “Машенька” переспросила вопрос, видимо, соображая, зачем на самом деле подошел Корытин. Увидев его аутичное хмурое лицо, она, сладко-сладко говоря что-то, указала пальчиком на один из домов. И на последовавшее все-таки предложение Корытина погулять вместе, ответила отказом: - Нам надо идти. Переваривая произошедшее, уверенный доселе в своем всемогуществе Корытин, думал, что не переживет очередной рухнувшей иллюзии. Домой он заявился с чувством потери бога.
В ту самую секунду, когда худенькая девушка с кошачьими глазами указала элегантным, изогнутым улыбкой пальчиком в сторону одного из многоэтажных домов, что-то, образующее прямоугольник, испустилось невидимой оболочкой с граней этой самой хрущевки, как необъятных размеров целлофановый пакет, но абсолютно прозрачный, т.е. невидимый. Дух, окутывавший хрущевку, стягивался, принимая все более конкретную форму, пока не стал человеком. Никто его, конечно, не видел. Это был подросток. Он держал в руках рыбу с оторванной головой. В ту самую секунду, когда девушка с восточной внешностью, под действием низкого инстинкта, указала Корытину пальцем в сторону дома, в голове подростка вновь воспрянул палец девушки Гали, который для него значил не что иное, как жест чистой веры. Весь вечер, с момента появления в доме старика ничейного сознания, и вера, и мысли, и мурашки на мозгу принадлежали одному лишь подростку. Корытин, порой тактично подделывавшийся под подростка и его чувства, сочинивший безупречную историю своего бытия, был фальшивой иллюзией. И, даже находясь в Корытине, не кто иной, как подросток, видел своими глазами девушку Галю. Галя Тихая была дочерью местного предпринимателя или бизнесмена. Семьи Тихих и Скаковых – именно такой была фамилия настоящего подростка – общались. Галя, при разводе родителей, осталась с матерью, еще бывши маленькой. Она не уважала круг общения отца, отдавалась веселью и терпела унылых сверстников. Придуманное подростком-аутистом альтер-эго «Корытин» (взрослый, оформившийся человек, писатель) лопнуло после того, как подросток прервал на второй неделе воздержание от онанизма и, чуть не прокусив от удовольствия вены, «помассировал рыбу под жабрами». Этим альтер-эго он увлекся настолько, что недавно, сидя в гостях у Галиного отца вместе с родителями, как подневольный, и сочиняя историю Корытина, сорвался, увидев Галю, и, не сказав ни слова, отправился вслед за ее компанией. В те секунды, он в упор не видел своих родителей и запомнил только подозрительный взгляд жены старика Тихого. Мир эскапизма лопнул. Реально увиденные им знамения, вроде поднятого Галиного пальца, он так и не сумел расценить однозначно. Но и забыть их не мог. Хотя фантазия и реальность перемешались в голове несчастного подростка, он все же почувствовал внезапный скачок внутреннего возраста и уверенности, закаменевших в его груди нерушимым стержнем. Это произошло одновременно с тем, когда, еще принимая себя за Корытина, подросток произнес молитву и, не допуская сомнений в том, что бог обязательно ответит, пошел вновь искать Галю, чтобы просто посмотреть. Но прежде всего, подростком было решено убить собственное альтер-эго. На ум, несчастному и потерявшемуся подростку, лезли наброски для стихов – уличные мысли, о которых, по его мнению, никогда не суждено узнать людям: «С веток рушится снег – значит, птицы взлетят» «Мы не обходим колодцы» «Когда во рту пересохнет, бог слюну мне даст» Ему нравились свои приметы, народные, современные и простые, но которые он не умел применить и, возможно, не очень хотел. Чтобы убить в себе остатки сущности двойника, жизнью которого он так забывался, что не помнил реально происходившего в то же самое время, чтобы окончательно избавиться от мученика, подросток решил подвергнуть дьявола жестокому испытанию – общению с людьми. С девушками. С красивыми девушками. Как и ожидалось, Корытин потерпел крах, не вынес присущей всем взрослым людям гордыни и испугался оставаться в подростке. Тот, оставшись перед самим собой, как перед жестоким зеркалом, окрыленный силой молитвы, обещанием ее исполнения и собственной верой в исполнение этого обещания, пошел бродить по окрестностям. В тамбуре одного из заведений он почти лицом к лицу встретился с Галей. Она видела его, но смотрела не в глаза. А он – в глаза ей. Встреча длилась секунду и утекла мимолетным кадром в очищенную и вернувшуюся к себе память. Взгляд подростка с полсекунды был пригвожден к ее мрачному, ширококостному лицу, пока он не покинул тамбур. Подросток, все же обогащенный жизненным опытом ненавистного Корытина – опытом, который остался в нем, как грязный глубокий след, понял причину открывшейся ему силы. Он наблюдал от начала и до конца процесс исполнения искренней просьбы. Во время прогулки, на одном из поворотов, подростка сильно потянуло свернуть с дороги – навстречу мрачным безлюдным улочкам. И он уже почти повернул, даже остановился на развилке. Но принял иное решение. Причиной этому была увязавшаяся за ним еще с частного сектора черная собачонка. Он так свыкся с ее присутствием поблизости от себя, что, увидев, как она бежит дальше, не замечая поворота, повиновался и пошел за ее быстрыми шажками вперевалочку, несмотря на то, что впереди громко кричала шумная компания. Вместе со своим поводырем он добрался до самого заведения, в тамбуре которого и разъяснился неожиданный четвероногий знак. Подросток знал, какой работы от него самого требует чья-то помощь. Чья-то помощь требовала от него не меньше труда, чем от того, к кому он обращался. Подросток не мог ни секунду сомневаться в своей вере и в том, что он не один. И, каждый раз, спрашивая себя, не передумал ли он, не надеется ли он переложить свою безвыходность на что-то, во что не верит, он понимал, что верит так же сильно, как в момент просьбы. Это было единственное, во что он верил без оговорок и сомнений. Родительский дом встретил подростка не как сумасшедшего беглеца, а как взрослого, который повзрослел сам, без Корытина… В то же самое время, Корытин, описать местоположение которого не удастся, понимал, что Галя не только такая же, как все остальные девушки, но и что она даже хуже отказавшей ему татарки, на которую натравил его вставший на иную сторону подросток. Это – просто придуманный идол, а значит, самое худшее и недоступное. Кроме того, как был уверен Корытин, в ней не меньше обитало материальных желаний и планов, чем в других людях. Но плохо не это, а то, что материальные фетиши на фоне еще чистой души порождают двуличие. Он видел в Гале злую сущность, которая еще не заговорила – а может быть, и никогда не заговорит открыто. И чем дольше решится верить в ее светлую сторону подросток, тем больнее ему будет расстаться потом с последней надеждой. Вера подростка влекла его во мрак. В этом был уверен Корытин. От своего суждения он не отрекся до смерти на электрическом стуле, на который попал «за малодушие при исполнении долга по излечению слабой и заблудшей души, которая могла стать сильной и всемогущей в наших руках».
уткнув глаза - взгляд! Глаза утыкать проблемматично в виду неизбежного членовредительства. "Осуждающее недовольство вмиг подкосило плававшее в улыбке лицо старика" - брррр!
Вчерашний, не знаю на что вы расчитывали... Я с запоями и тяжелыми наркотиками не очень то дружу, да и матькаться душевно в комментах не люблю - не мое это, посему к Эльзе. Пусть она вам скажет истово и много.
0
