Я видел, как его заколотили в гроб. Хлопнула крышка. Ритмичные удары. Кряхтение гробовщиков. Я все еще надеялся, что все - ошибка. Может, пока эти мужланы выполняли свою черную работу, несчастный стучался и кричал, просил его выпустить, молил о жизни!

"Выпустите меня! Какого черта! Что происходит!" - стук, вопль, слезы, вздохи, ахи, мать прыгает в могилу и рвется к своему сыночку. Доски трещат. Испуганный плач. "Десница Господня!". Следствие. Дознание. "Ужаснейшее недоразумение".

Но нет. Я знаю, что даже шанса не было.

По могилам, обволакивая кладбищенскую землю, ползет ветерок. Он впитал в себя влагу распухшей от дождей земли и теперь оседает на щеках присутствующих утренней моросью. Люди кривятся, один я стою, глядя прямо перед собой. Все ясно. Они просто хоронят молодого парня, моего сверстника.

Когда я вечером выключу свет и налью себе стакан янтарного, я вспомню, как получилось, что он не выпрыгнул из собственного гроба.

***

Это было 6 месяцев назад. Мы только закончили школу, и все уже смазывали лыжи, думая, как распорядиться собственной жизнью наименее бездарно. Кто-то собирался учиться дальше, кто-то хотел попутешествовать перед тем, как шагнуть во взрослую жизнь, кто-то остался на второй год, кто-то решил идти в армию.

Помню, как мы устроили наши последние посиделки своим классным коллективом. Ничего особенного - по стакану вина, по кусочку жареного мяса, по одной истории.

У него были самые мечтательные глаза.

Он сказал, что не может брать у Родины, пока не отдаст ей долг. Честь, говорил он, ответственность и просто мужчина. Он, можно сказать, бредил этой идеей. Восемнадцатилетний юнец, готовый с гордостью принять и нести на себе сомнительное звание героя. "На войне, - сказал он, - на войне мальчики становятся мужчинами. Я стану". Он выпил разом до дна, и его разговор принял более фанатический оттенок. Он широко расселся, приобнял сидящую рядом и млеющую от его болтовни девчонку, и стал говорить, что такое подвиг и что такое достойная смерть. Говорил с такой уверенностью, будто уже бывал на десятках настоящих битв, пересидел в грязном окопе не один пулевой ливень и отпахал километры с тяжелым рюкзаком за плечами. Он говорил, сверкал глазами и мечтательно их закатывал.

Это был последний раз, когда я его видел. Слышал, что с осенней мобилизацией его в городе не стало.

Дрожащая от рыданий, поседевшая в неделю мать показала нам фотографию с его присяги. Его счастливое лицо сразу бросалось в глаза. Взгляд светился торжеством. Я почти наяву слышал его рассуждения о подвигах, настоящих мужчинах, совести, долге и ответственности. Глаза его сверкали ярче, чем в тот вечер, а в чертах угадывалась жажда научиться всему этому, и, видит Бог, его бы научили всему, кроме совести.

В феврале их неожиданно выслали на нейтральные земли. Нейтральными они назывались исключительно условно.

Местный военный конфликт не имел к ним никакого отношения, и вмешаться они могли только по собственному желанию. Это желание им внушили, вытащили щипцами, развернули и потребовали подписать. Их пребывание там не было законным. Юнцов, которых едва научили собирать и разбирать автомат, отправили на передовую сражаться против наемников, значительно превосходивших их численно и профессионально.

Тогда на куртки налипла грязь, которую теперь вовек не отстирать. На лицах шрамы, которые не свести. В сердце родных - рана, которую не залечить.

И вроде как он мечтал об этом - война, стрельба, подвиги... В его словах ни разу не были упомянуты ни смерть, ни материнские слезы, ни фотография с надгробия.

Он не погиб героем. Когда под одним кустом прячутся трое, один должен умереть. Они же полегли все вместе.

"Это не так плохо, - сказала его мать. - За день до этого пятерых разбросало гранатой. И потом, он ведь так хотел. Умереть героем."

Я промолчал. Никто не знал, считается ли героизмом навязанная война и голова, пробитая ни за что пулей наемника.

***

Я пришел на его могилу через неделю после похорон. Его фигура в выпускном пиджаке смотрела на меня, и в глазах все еще читалось то мальчишечье желание подвигов, славы и почетного звания героя.

"Может, он специально думал об этом, пока делали фото?" - подумалось мне.

Мне сдавило горло, и я достал бутылочку воды из рюкзака.

Я сел перед его улыбкой и тяжело вздохнул.

- Мне просто интересно, ты стал все-таки героем?

Он не ответил мне. Я опустил глаза и накрыл голову руками.

У моих ног лежала какая-то бумажка. Кажется, та, что я вытащил сегодня из почтового ящика, видать, выпала из рюкзака.

Я развернул ее. Это была повестка в военкомат.