- Да Вы, наверное, и представить себе не можете, как мы живем, - говорила Маша навязавшейся журналистке, - что Вам от нас надо, зачем? Снимаете на камеру, фотографируете и суете взамен дешевые булочки, будто мы с голода умираем. Другие вон хоть по сотне дадут, а от вас и того не допросишься. Что Вы о нас потом людям расскажете?

- Нужно привлечь внимание к тому, что вы есть, - отвечала молоденькая журналистка, - отчего вы находитесь в таком положении, чтобы хоть как-то помочь вам. Позиция общественного мнения по этому вопросу противоречива, и я хочу, чтобы люди обратили на вас внимание, выразили поддержку… Каждый, в конце концов, имеет право на заботу и признание.

«Пустые слова», - думала Маша, хотя и не старалась вникнуть в их смысл; ее уже давно не беспокоило общественное мнение, ни даже мнение посторонних людей, а гуманистические принципы она никак не могла взять в толк, и они казались ей напыщенным притворством, даже хамством. И вправду, всегда легко обличать вопрос о личной выгоде в формулы общечеловеческого счастья и благоденствия.

Тем временем был холодный осенний день, хотя из-за серых туч, которые грудились на авансцене слабо алеющего неба, нет-нет, да и проглядывало искрящимися лучами солнце. И, прорываясь сквозь тучи, его лучи казались еще ярче, нестерпимо яркими, словно задевающими оголенные нервы через броню мелочной повседневности и… утопали в грязных с разводами лужах, забросанных прелыми кленовыми листьями.

- Мне надо идти, - бросила журналистке Маша, набивая в карманы даром добытые булочки, и без промедления скрылась в соседнем дворе. В этом дворе и проходила вся ее жизнь, точнее большая часть ее драгоценной (для гуманистов) жизни, которую обыватель нарекает никчемным существованием.   

Жизни людей складываются по-разному, и для одних это следствие свободного выбора, для других же – судьба, рок. Часто ли мы задаемся вопросом: «Почему я такой?». – И Маша ни единожды им не задавалась, да и не верила никогда ни в какой свободный выбор. И было бы странно, будь оно иначе. У нее всегда было ощущение, что жизнь кидает ее из одной жестокости в другую, и воспоминания часто сплетались в упругий комок и застревали в горле; комок нельзя было проглотить, и он мешал дышать, а из глаз в такие моменты сыпались слезы – без эмоций, без криков. Неудержимо.

Воспоминания, временами так сильно одолевавшие Машу, относились к ее прошлой сиротской жизни. Это было время, когда все вокруг заставляли ее буквально заучивать свои обязанности, но совершенно забывали о ее правах. Временами было так тяжело, что хотелось уйти. И она ушла. В тот самый двор, где и влачила отныне свое существование.

- Идите, там булочки дают, - небрежно махая рукой в сторону голубой иномарки со сгруппировавшимися вокруг репортерами, обращалась Маша к своим соседям. А те, в надежде, что дадут все же денег, срывались со своих мест, торопливо устремляясь к автомобилю. Не денег, так хоть что-то, впрочем. Главное – бесплатно. А сама Маша села на поребрик и начала погружаться в свои думы – благо, сейчас ничего не беспокоило. Только хотелось того сладостного опьянения, которое она испытывала пару лет назад, и которое сейчас заметно притупилось. Первый опыт был незабываемый. Уже тогда ее мучил этот ужасный комок в горле, который невозможно было проглотить, но потом… он стал исчезать. Комок распутывался, превращаясь в цепь взаимосвязанных событий, события становились ясны и понятны, но – по большому счету – совсем не важны, а сознание растворялось в неописуемой ясности. Ясность рождала целостность, а последняя почти что граничила с блаженством; наконец появилась возможность осознать свою жизнь во всем ее объеме. А от этого становилось легко. Легко и приятно. Потому, что на самом деле не нужно было ничего осознавать, все было настолько ясно, что ни капли не беспокоило. Важно было только то, что сейчас; хотя сейчас – это совсем не важно.

Но опьянение кончалось, и появлялась чудовищная боль в голове, тошнота, странным образом сочетаемая с чувством голода. Утро было пережить не легко.

В одно такое утро Маша поняла, что опьянение – это все, что осталось у нее в жизни. Не было ничего более важного, ценного, о чем нужно было бы заботиться. Даже общаться с людьми казалось ненужным и бесполезным. Ощущения пустоты тоже не было – его заменяла боль и какая-то болезненная отстраненность, словно бы душа растворилась в луже на тротуаре.