Босые ступни шлепали по мощеной булыжником улице. Восходящее солнце слепило глаза, совершенно отвыкшие от света за последние десять, а то и больше, лет — сложно считать дни, когда не видишь закатов и рассветов, а ориентиром служит лишь тюремщик, приносящий дважды в сутки воду и черствый хлеб. Каждый шаг давался с великим трудом. И не оттого, что дорога вела к виселице, ведь петля должна была избавить от мучений, а оттого, что в тесной темнице ноги совершенно отвыкли ходить.

Солнечное летнее утро было наполнено множеством звуков и запахов, совершенно непримечательных для простого обывателя: редкие деревья и кусты шелестели листвой, теснясь среди плотно стоящих домов в несколько этажей. С крыш и ветвей доносилось приятное щебетание птиц. Звонко раздавалось цоканье лошадиных копыт и стук колес о мостовую. Шумела, все нарастающая по приближению к городской площади, толпа. Зазывали к себе торговцы, лавочники и коробейники, во всю расхваливая свои товары. Барды и менестрели распевали песни, надеясь на щедрость горожан, которые отправлялись посмотреть на казнь. Сквозь вонь помоев и конского навоза пробивались ароматы различных цветов. Ветер доносил стойкие запахи благовоний, исходящих от зажиточных дам. А по приближению к пекарне повеяло свежеиспеченным хлебом.

— Какой чудесный запах — сказал закованный в цепи исхудавший мужчина, повернувшись к одному из стражников, сопровождавших его. Тот лишь пожал плечами, не зная, как реагировать. Лицо его выражало сочувствие.

— И как можно было это не замечать? — продолжил заключенный, обращаясь в этот раз к другому стражнику постарше.

— А ну иди, давай, нечего болтать! — рявкнул он в ответ и подкрепил свои слова крепким тычком древка копья в спину идущего на смерть. — Нечего с ними разглагольствовать, — продолжил бывалый поучающим тоном, впившись строгим взглядом в своего молодого напарника. — Зубы заговорить пытается. А ты всегда настороже будь, кто знает, чего от него ожидать можно. Это он с виду чуть живым кажется, а стоит лишь искорке надежды на свободу проскочить, так на все пойдет, чтобы эту самую свободу заполучить. Медведя голыми руками готов будет побороть — терять-то уже все равно нечего.

Молодой, дождавшись окончания тирады, лишь кивнул, не сказав ни слова. Весь оставшийся путь они прошли молча.

Центральная площадь была заполнена людьми, ожидающими казни. Толпа хоть и была плотной, но расступалась перед приближающимся конвоем, и замыкалась сразу же за ним. Так островок пустоты продвигался в сторону эшафота, сопровождаемый доносившимися со всех сторон выкриками:

— Смерть ему!

— Вздернуть подлеца!

— Поделом!

— Умри…

За что они меня так ненавидят? — думал заключенный, слушая выкрики из толпы — Я никому из них не сделал ничего плохого. Никто из них меня не знает. Никто не скажет, в чем заключается мой проступок. Никто — даже я  сам. Вот так легко можно опуститься на самое дно, пасть жертвой чьих-то интриг. И все потому, что я был верен клятве, был верен своему господину и отказался пойти против него. Теперь же верховенствуют негодяи, клятвопреступники и интриганы, которые по пути наверх загубили множество судеб. Но власть и богатства им куда важнее, чем чужие жизни. А снизу такой же гнилой люд, готовый утонуть в грехах и верить абсолютно всему, что льют в уши. Для них казнь — лишь потеха. Народ достоин своих правителей.

Пройдя сквозь толпу как в тумане, заключенный вдруг увидел перед собой короткую лестницу эшафота. Пройдя три своих последних ступени, он безропотно подошел к петле.

Этот мир жесток. Он полон ненависти, алчности и эгоизма, — думал узник, пока палач накидывал веревку ему на шею и подтягивал узел — всегда таким был и навсегда таким останется, и с этим ничего не поделаешь, сколько не старайся. А с таким миром и расставаться-то не так уж страшно.

29.06.2016