Короткое описание: Машины выкачивают у людей цвет. Это не страшная сказка о механическом терроре - это добровольцы, продающие эго.
Я назвал этот жанр "цветовая фантастика".
В огромном цеху, прикрученные ремнями к грохочущей машине, стояли люди. Некогда крепкие мужчины, теперь - бледные, изможденные доноры цвета; тела многих обвисли на ремнях. От каждого из мужчин тянулось множество трубок, по которым текла изумрудно-зеленая жидкость. В воздухе стояла густая зеленая взвесь.
Мимо несчастных прогуливался толстый серолюд с шарообразных брюхом. К носу он прижимал надушенный платок. Он смотрел, чтобы машины работали, как надо, чтобы доноров сменяли вовремя, чтобы никто не стонал и не жаловался. Нытики подрывают моральный дух, а, значит, уменьшают добычу цвета. Таким сразу выплачивают жалование и увольняют с негативной записью в астрале.
За серолюдом беззвучно вышагивали типографские служители рангом поменьше. Они знали норов старшего и старались не попадаться ему на глаза.
Старший остановился перед измученной женщиной, единственной женщиной среди этих бедолаг. Глядя на ее лицо, самый жесткосердный человек почувствовал бы себя неуютно; удивительно, что бедняжка до сих пор не потеряла сознания. Служители помладше переглянулись: они уже заметили, что зеленый сок в трубке пузырился, а не шел сплошным потоком, как у остальных.
- В каком мы цеху, господа? – вежливо осведомился серолюд, не отнимая платочка от лица.
- В зеленом, господин, - отрапортовал один из служителей.
- Так какого смока тут делает эта сопля?! – взревел серолюд, и его белесое лицо налилось кровью.
И в самом деле, по виду женщины никак не скажешь, что она богата зеленым эфиром. Совсем хрупкая, с тонкой шеей и большими глазами. Напротив, из глаз светилась мечтательность фиолетового, но никак не практичность зелени. Золотые кудри поникли и паклей свисали на плечи – в волосах, некогда пышных и непокорных, было главное хранилище зеленого эфира. Теперь оно истощилось.
- Она сказала, что у нее полно зеленого, - ответил служитель и сжался под яростным взглядом серолюда.
- А ты сам-то глядеть не умеешь? Если такой дурак доверчивый, то взвешал бы ее! На что мы цветовесы купили?
- Но до этого она справлялась…
- Зато сейчас не справляется! – рявкнул старший. – Посмотри, одна пена идет!
Он дернул трубку, в которой зеленая жидкость шла с большими пропусками. Черная игла выскочила из кожаного браслета на запястье женщины. Серолюд принялся выдергивать остальные иглы – из кожаного обруча на голове, из ошейника, из жгутов, перехвативших плечи.
- Чего встали? Помогайте!
Младшие служители сноровисто освободили женщину от ремней, и она со стоном обвисла у них на руках. Трубки с иглами шипели на полу, втягивая воздух вместо цвета. Серолюд ногой откинул их в сторону. Младшие хотели отвести женщину в сторону, но узловатые серые пальцы бедняжки впились им в плечи.
- Не-ет, - бессильно взвыла женщина. – Я могу… у меня еще есть…
- Тише, тише, - забормотал один из служителей. – Сейчас ты пойдешь домой, к детям. Покушаешь…
- Детям нечего есть…
- …отдохнешь, а завтра придешь сдавать красный, - продолжал успокаивать служитель, но женщина зарыдала, не слушая его. Под тяжелыми взглядами мужчин – никто из них и слова не сказал – женщину увели из цеха. Старший, ожидая возвращения работников, обошел вокруг машины, проверил надежность крепления трубок, спросил мужчин, не чувствует ли кто из них недомогание. Все отрицательно помотали головами.
- Я этим негодникам штрафы выпишу, - сквозь зубы процедил серолюд. – Ну кто же женщин пускает к даче зеленого. Идиоты, нет? Надо их на синий взвесить. Может, они втихушку весь синий сдали, ничего в головах не осталось.
Вернулись служители, и обход продолжился. Едва они вышли из зеленого цеха, серолюд широко улыбнулся.
- Молодцы ребята, премия вам. Славно придумали, пустить женщину в зеленый цех! Эти теперь все до капельки отдадут, чтобы никто не мог сказать, будто они слабее женщины.
В синем цеху все было не так, как в зеленом. Здесь вместо грубых ремней стояли мягкие кресла, столик с напитками, сквозь плотные шторы шел искусственный голубой свет. Под легкую музыку в креслах развалились модно одетые молодые люди с самодовольными лицами. Они попали сюда силой своего ума, а не от того, что много жрали, как зеленые.
Серолюд уже спрятал платочек и надел на лицо заискивающую маску. Он прошелся мимо кресел, перешагивая через трубки, полные синевы, и шепотом спрашивал доноров о самочувствии. Он всем своим видом показывал восторг от их способностей: перед ним самый цвет современной молодежи! Они прошли сложнейшие тесты, чтобы доказать, что у них достаточно синего, чтобы из их цвета печатали объем-книги.
Один из доноров старался незаметно спрятать трубки под одеждой. Другие не могли видеть его махинаций – их головы лежали, запрокинутые, на спинках кресел, но серолюд-смотритель прекрасно видел, что по одной из трубок на полу цвет идет прерывисто, с полосками воздуха. Смотритель склонился над парнем и спросил, все ли у него в порядке? Побледневший донор закивал, но служители уже снимали с него иглы, отцепляли браслеты.
- Но я еще могу! – повысил голос парень. Серолюд взял со столика стакан воды и протянул донору. Парень отказался – он выбил стакан из рук смотрителя и закричал: - Не смейте трогать меня! Вы не имеете права! Я хочу еще работать! Его тоже пришлось увести силой. Молодой человек пинался, кусался и пускал пену изо рта. Серолюд покачал головой.
- Мускулы можно развить, но гантелей для головы еще не придумали.
Синий дает остроту ума, а умные гораздо реже становятся на такую грань, где хорош любой заработок. Но и таких можно найти, особенно среди молодежи, самоуверенной, но ленивой. Остается только внушить им, что сдавать цвет для типографии – престижно, и научить меряться сданным эфиром. И не важно, что тот, кто сдал больше всего, больше всех и отупел.
Следом шел красный цех. Здесь народу набилось, как в городской бане. И жар стоял не меньший. Вместо платка серолюд достал из-за пояса веер. Вместе с младшими служителями они торопились пройти через стоны, вой и рыдания. Равнодушным здесь не место: в красном цеху нельзя сдерживать страстей. Только истовые, чувственные натуры способны давать много красного эфира. Страдания одних здесь усиливают страдания других, накаляя воздух докрасна. В этом цеху всегда дежурят вооруженные работники типографии: когда кто-то истощается и уже не может сопереживать, люди обозляются и могут разорвать его в клочья. И тогда кровь, ценное воплощение красного эфира, разливается впустую.
Все, и пузатый серолюд, и его помощники с облегчением выдохнули, выйдя из красного цеха. Никогда не знаешь, на кого накинутся неудержимые, полные красного.
И вот они подошли к кабинету объем-художника. Обход близится к завершению. Сейчас они поговорят с человеком, который управляет цветом, ради которого трудятся все три цеха. Что за книгу он рисует?
Художник, невысокий мужичок в сером нагруднике из высококачественной пласмаги, охал и качал полысевшей головой. Серолюд участливо склонился над ним, пока младшие служители освобождали пальцы художника от перчаток белоснежного металла.
- Ну, как? – спросил серолюд.
- Ай… - художник махнул рукой. – Замаялся. Хоть пальцы поразмять немного…
Руки у него дрожали, и нос подрагивал, как у кролика, прямо в такт рукам. Серолюд посмотрел на перчатки. Из кончика каждого пальца торчало по проводу. Работая, художник выпускает цвет из пальцев, он идет по проводам, а машины в точности повторяют жесты художника. Целые тысячи машин, которые движутся с чарующей синхронностью, рисуя тысячи экземпляров мыслей и чувств человека - объем-художника.
- О чем книжка? – с улыбкой спросил серолюд. Художник с наслаждением потянулся, размял шею, вздохнул и серьезно посмотрел на серолюда:
- Об истине.
- О.
- О том, как надо жить.
Он снова вздохнул и подошел к огромному окну, из которого открывался вид на самое сердце типографии – зал с книгописными машинами. Цвет выходил из множества сопел и моментально застывал эластичными, прочными нитями, сплетенными сложным красочным узором. Машины работали медленней, чем руки художника, и он, хорошо обогнав их, мог отдохнуть – они остановятся сами, когда догонят его.
- Хорошая книга, на самом деле, - сказал художник. – Все в ней на месте. Все, что читаешь в ней, ощущаешь на самом деле. Она освежает ум, заставляет увидеть вокруг иные оттенки. Она напрямую обращается к чувствам… Только, признаться, нарисовал ее не я. Мой прапрадед. Я разбирал его вещи в старом доме и не смог пройти мимо…
Серолюд ничего не ответил. Он не читал книг. Если начальство решило, что эта книга достойна печати, значит, так оно и есть. Дураки в начальство не попадают.
Машины двигались все медленнее, и, наконец, застыли совсем. Художник вздохнул и поморщился.
- Ну, вот и все. Нужно возвращаться к работе, - он отвернулся от окна и не увидел, как в машинный зал ворвалась толпа. Окровавленные, с оскаленными зубами, люди набросились на машины. Вырывали шнуры, рвали в клочья и топтали упругие объем-книги. Откуда-то плеснуло огнем, таким ярким, что ослепило людей в кабинете.
Серолюд вскочил. Его помощники выхватили из карманов миниатюрные цветометы. Художник, увидев их, в ужасе забился в угол. Дверь слетела с петель – и в кабинет хлынула многорукая волна ярости.
Руки, ноги, зубы, рев. Обжигающие оранжевые копья с цветометов разрезали толпу. Толпа рвалась к слабой плоти позади цветометов. Кровь, вопли, искры. Художника выскребли из угла и растерзали на месте. Закончились заряды цветометов, и скоро ноги освобожденных доноров плескались по щиколотку в крови.
Спустя несколько дней глашатаи вещали по городам: катастрофа превратилась во всеобщее празднество.
«Цвет из разорванных резервуаров незаконной типографии хлынул в город.
По улицам Городка льются красочные реки. Потоки ярко-алого, насыщенного зеленого, глубокого синего затопили город. Народ плещется в красочных волнах. Дети играют в светящемся желтом, гулком фиолетовом, звенящем циане. Добровольцы следят, чтобы грязные, коричнево-серые сочетания не портили веселье. Серость вычерпывают банками, чашками, ведрами. Цветомаги благодарят радугу за то, что на типографии использовали цвет низкого качества – город, залитый чистым цветом, сгорел бы, окаменел и истончился, как уравнение, в котором известны все переменные.
Когда стража ворвалась в типографию, исступленная толпа сокрушила машины и принялась за само здание. Люди находились в кислотно-оранжевой стадии сознания – абсолютно не контролируемой, направленной только на разрушение. Часть нападавших удалось обезвредить, часть, к сожалению, прорвалась в мирную часть города и была уничтожена физически».
…Разбирая обломки рисующих машин, один из стражников нашел чудом уцелевшую книгу. Торопиться было уже некуда, и он присел на искореженный металлический корпус, чтобы отдохнуть, и от скуки взялся разглядывать найденную книгу. Чем дальше он читал, тем больше проникался. Он не заметил, как прошло несколько часов, и очнулся, только когда книга неожиданно закончилась.
- Потрясающе, - прошептал стражник. – Эта бесценная вещь не должна пропасть.
Он в несколько раз сложил эластичную книгу и спрятал во внутренний карман.
- Об истине. - О. (это, простите,которая из эмоций?) - О том, как надо жить.
До красного цеха читал взахлеб, а вот сей цех не увидел. Вернее, понял людей в нем изнутри, а вот с окружением - пустота. Когда случилось нападение на типографию, думал, что это дело рук красных. Оказалось есть еще какие-то оранжевые, но видно не из цехов. Нарисовались с потолка. Может, стоило бы мимолетом пройтись по ним еще до погрома. Ну... к примеру, что красные - хоть и буйные, но подконтрольные, а есть более непредсказуемые. Устраивают все, что в голову взбредет, крушат, громят. Короче, вообще беда. Честно говоря, даже не представляю замутку на найденной книге. Тут, блин, описания добровольного "Бухенвальда" и раз! всего-то книженция... Короче, удиви меня)
Цвет вырабатывается, как гормоны. Вместе с настроением. (Не буду ударяться в биохимию, но в общем гормоны влияют по-разному в зависимости от места действия - мышцы, спинной мозг и т.д. У меня в этой реакции еще и выделяется цвет). Когда спишь - много фиолетового (особенно когда яркие сны), когда работаешь руками - зеленый наполняет мускулы, когда бегаешь - зеленый и красный, когда думаешь - синий... Когда ты в бешенстве - оранжевый. Амок - кислотно-оранжевый. Нет людей, которые бы постоянно пребывали в этом состоянии. 1 - истощение, 2 - реакция общества, 3 - банально расшиблись бы = )
Красный - это не разрушение. Это кровь, судьба, борьба за выживание, жизнь и смерть. Но не хаос.
Я сначала хотел только сделать набросок типографии, потому что идея слишком глобальна, чтобы писать ее сейчас. Там про кроваво-красную книгу, в которой о человеке сказано все и даже больше. Типа, в ней собраны все оттенки красного, у которого, как считают в том мире, больше всего оттенков (аналог выражения "сколько людей, столько мнений"). Вот. А в этой книге собраны они все, и все объяснены, то есть сама суть человека разложена по полочкам, а ведь, как известно, система не может познать самоё себя, а значит, человек может узнать все что угодно, кроме себя самого... Но я уже пишу глобальную идею, так что кровавй книге придется подождать.
0
